Олег Афанасьев - Праздник по-красногородски, или Легкая жизнь
Дни стояли прохладные, в комнатах нового здания было сыро, тоскливо, а им жарко.
— Ты не прав, надо как раз наоборот, — то и дело говорили они друг другу.
Затея с ресторанной плитой временами казалась чистой авантюрой. И вдруг получилось.
— Ну да! Только так. Иначе быть не может. Ура!..
Трудно было, пока пытались делать печь сразу на растворе. Многое приходилось ломать. Потом догадались:
— Надо сначала без раствора складывать.
После этого пошло хорошо. Только мешал сторож, вообразивший себя будущим завхозом лагеря. Он явно считал друзей шарлатанами, голова его постоянно торчала за окнами, в дверных проемах. Волчка это бесило. Они уже знали, что сторож человек не совсем нормальный — старая контузия, инвалид третьей группы.
— Я ему новую контузию устрою, на вторую пойдет…
Работали до сумерек. Потом шли в чайную поесть и… пить. Что городская пивная, что деревенская чайная — одно и то же. Только в деревне лица завсегдатаев еще более первобытные, хвастливые пьяные речи совсем нескладные, и в одежде никто себя не стесняет: напялят без разбору линялое, латаное-перелатаное. Друзей угощали вяленой рыбой.
— А вы ничего. А то есть городские, ставят из себя…
— Не… Мы ничего.
Удивительное дело, в старой кривой мазанке был какой-то благотворный воздух. Спали они на камышовом топчане крепко и, несмотря на вечерние возлияния, просыпались бодрыми.
Вадиму все больше нравилось в селе.
— Снился тебе лагерь? — спрашивал он утром Волчка.
Волчок смеялся.
— Вообще ничего не снилось.
— Мне тоже. Воздух и безопасность. Здесь вроде и чужие, а чувствуешь себя в безопасности. В родном Ростове всегда ждешь какой-нибудь неприятности. Всегда! Теперь мне это ясно.
— Еще над тобой никто не стоит. Это две больших разницы — работать на производстве и работать по договору.
Кроме чайной, был еще магазинчик. Днем шли они из этого магазинчика. Волчок обратил внимание на строящийся дом.
— А хочешь еще поработать в деревне?..
Ничего не объясняя, он пошел к дому, стал звать у порога:
— Хозяева!
Вышла насупленная тетка.
— Когда штукатурить приходить? — сказал Волчок.
— Не надо, — сказала тетка.
— Мать, да ты подожди! Мы модные. Вон пионерлагерь весь сделали, можешь качество посмотреть, — сказал Волчок.
— Не надо! — отвечала тетка.
В соседнем дворе стоял большой штабель кирпича. Раздосадованный Волчок пошел и в этот двор, опять звал:
— Хозяева!
На этот раз появился застенчиво улыбающийся старичок.
— Дед! Мы каменщики. Из этого кирпича чудо можем сотворить.
— Ребята, это сын хочет. Приедет с Камчатки, с ним и разговаривайте.
— Однако у тебя способности, — сказал Вадим.
— А ты как думал? Работу любой дурак сделает. Ты попробуй ее найти.
Три дня они возились с плитой. На четвертый делали трубу. Трубу делать было просто. Они вроде как на простор вырвались, работали как сумасшедшие. Пожалуй что, соревновались, кто сильней и быстрей.
К вечеру все было готово.
— Во мы дали! У меня шкура дрожит от усталости, — сказал Волчок.
Печь еще надо было растопить, а они вовсе не были уверены, что сделали все как надо.
Вокруг печи собралась целая толпа: Деревянкин приехал, контуженый Володя, будущий завхоз, еще какие-то мужики — откуда они только взялись? Накололи дров посуше, подожгли. Густой дым повалил из всех щелей, в трубу он идти и не собирался. Володя, приседая, хлопал себя руками по бокам, не скрывая радости.
— Что я говорил! Не умеешь — не берись.
У Деревянкина было каменное лицо.
— Под трубой надо прожечь, — подсказал один из зрителей. — Намочите сухую тряпку в керосине и подожгите, чтобы жаром столб сырости пробило.
Керосину не было.
— Бензина могу дать! — сказал шофер Деревянкина.
— Бензин нельзя.
— Давай ведро бензина, — решительно сказал Деревянкин.
Тряпок сухих тоже не было. Вместо них насыпали в дыру под трубой стружки, плеснули из ведра бензина.
— Быстрее! Нельзя чтобы он долго испарялся.
Вадим, стоя в полутора метрах от трубы, метнул под
нее пучок зажженных спичек. Взрыв получился приличный. Пламя рванулось сначала в помещение, потом яростно загудело в трубе.
— Теперь в топке кочегарьте, быстрее! — скомандовал все тот же знающий дядька. — Эх, дутье бы сейчас.
Вадим и Волчок шевелили тлеющие дрова, Волчок схватил кусок фанеры и принялся размахивать ею перед поддувалом. Дым по-прежнему шел в щели, в топочную дверку. Под трубой между тем прогорело и затихло.
— У Жучки кончился бензин, — сказали ехидно в толпе любопытных.
— Повторим! — скомандовал Деревянкин.
Повторяли несколько раз. Нашли палку длиной метра в два. Мочили ее конец в бензине, Волчок поджигал, а Вадим из соседней уже комнаты тянулся и взрывал. Окна, чтобы стекла не вылетели, Деревянкин велел распахнуть. Человек пять вполне всерьез, горячась, покрикивая друг на друга, помогали друзьям. Наконец было решено выбрать из переполненной топки тлеющие головешки, насыпать стружки, плеснуть от души бензина и… что будет, то и будет!
Взрыв получился уже нешуточный. Десяток чугунных плит, каждая весом в шестьдесят килограмм, поднялись и опустились. Печь вся разъехалась, зато пламя наконец из топки с ревом устремилось в трубу. Все участники события бросились во двор. Из трубы валил густой дым.
— Завелась! Пошла, родимая.
И почти сейчас же разошлись. Деревянкин сказал, чтобы переложили заднюю стенку и подправили боковые, и уехал.
Волчок, по-видимому, ощутив в себе новые силы, пропел:
А фраеров в том доме нет, а жулик жулику сосед,
И живут по сорок рыл в хавире…
— Ничего мы перекладывать не будем. Все равно ее возьмут в металлический кожух, стянут угольниками… Подстукаем, подмарафетим и поедем сегодня же домой: у меня жена беременная, волноваться ей противопоказано.
— А может, завтра все-таки переделаем.
— Не… Не надо. Ни к чему.
Электричества в здании не было. Они развели рядом с печью костер из стружек и при таком свете выправили все что можно, переоделись, умылись, купив бутылку водки в магазинчике, зашли в чайную.
— Мне понравилось, — говорил Вадим. — Иногда стоит вот так поработать.
— Ага, стоит, — солидно, покровительственно отвечал Волчок. — Шабашка — святое дело. На производстве даже при желании ты никогда так не будешь работать. Потому как сам договариваешься. Сейчас осень, все эти дела кончаются. А весной ты увольняешься, и мы уж потешимся…
— Нет, — сказал Вадим.
— Да, — сказал Волчок. — И нечего пока спорить.
— Правильно. Плохо, что мы не переложили то, что развалилось. В конце концов Деревянкин нам просто не заплатит. Придется сюда еще раз ехать.
— Не придется. Я тебе потом объясню. Да и сам поймешь.
Они выпили водку, закусили, пожали деревенским пьяницам руки и пошли на электричку. Электричка, однако, уже прошла.
Вернулись в село, купили еще водки. После решили, что хоть раз надо искупаться в Азовском море.
— У моря были, а моря не видели. В полной тьме по крутым тропинкам спустились к заливу. Кругом шумели камыши. Нашли просвет к воде, разделись, побрели по мелководью. Илистое дно все было в острых ракушках. Волчок дурашливо пробовал воду на вкус.
— Не соленая — это еще не море. Опять не соленая…
А вода была ледяная, ветер холодный, ракушки кололи и резали ноги. Вадим не выдержал, побежал. Волчок за ним. Едва стало по колено, плюхнулись плашмя. Обожженные, сейчас же бросились назад, поспешно оделись, с дикими криками вскарабкались на бугор и там их одновременно вырвало.
— Это есть материализация духа и раздача слонов! — выкрикнул Волчок.
Потом, обнявшись, горланя песни, пошли на полустанок. К электричке успели. В вагоне Волчок заявил, что чувствует в себе силы, стал агрессивно рассматривать пассажиров. К счастью, все отворачивались. Тогда Волчок воззрился на Вадима.
— А может быть, я способен на великие дела, а? На подвиг какой-нибудь мародерский. Заварушку бы… Я бы ходил и бил всяких законников полный световой день, без перерыва на обед.
После этого он заснул, а Вадиму стало грустно. Что это все было? То несчастнейшими себя чувствовали, то чуть не прыгали от радости… Неосознанное сознание жизни? Как у тех детей в домике-ящике на барже?.. Только он не ребенок, и едва игра кончилась, опять все помнит. Волчок тоже помнит.
За спиной разговаривали:
— Масла нет, мяса нет, круп нет, колбасы не всегда достанешь… Да что там! Лезвий для бритья совсем недавно было сколько хочешь — вдруг исчезли. У спекулянтов теперь пять рублей пачечка.
— А нам в цехе напалечник не дают. Представляете, что такое обнаждачиться? Хуже нарыва. Запланировали операцию механизировать, ну и, раз механизировать, напалечники из графы расходов вычеркнули. Но ведь не механизировали. А напалечников нет. И дело-то копеечное…
