Марианна Гончарова - Левый автобус и другие веселые рассказы
Шлосс – ах, волшебник, ну хитрец! – по-моему, и сам не ожидал такого результата и бросился Капе руки целовать. Целовал-целовал… Целовал-целовал… Сначала ладони, потом кисти, потом локоточки… Уж до плеча дошел. Все уже прямо устали наблюдать и аплодировать. Габариты же у Капы: целовать – не перецеловать. Капиной площади для поцелуев на год хватит. Так Шлосс увлекся, так был счастлив – чуть было не забыл, что он еще на арене.
А потом Капа вышла за Шлосса замуж. Думаю, из-за сундука. Очень уж красивая она в тот вечер из него вылезла.
Вот. Так и случилось. Так и бывает. Когда веришь в чудеса, девушки. Так и бывает.
Янкель, инклоц ин барабан
В нашем приграничном городке издавна в мире и понимании живут румыны и евреи, поляки и украинцы, и русские, и армяне, и татары. Все, кто сюда приезжает, остается здесь навеки. Потому что здесь место такое райское. Не знаю, живут ли здесь ангелы, но то, что они здесь частенько прогуливаются, отдыхая от своих забот, – это точно! Люди же у нас – просто чудо! Работать – так работать. Отдыхать – так отдыхать. Свадьбы – всю осень. А то и зимой. И весной. Круглый год свадьбы. А детей! Садиков не хватает! В школах тесно! Крови так перемешались, что никто уже точно и сказать не может, кто какой национальности. А о политике как-то никто и не задумывается. Некогда. Тут один кореец приехал к нам. И затеял организовывать общину корейскую – мол, община нацменшинств, – стал корейские права качать: мол, мы великий народ, корейцы! Сам себя председателем общины назначил, а в общине жена его Ли, специалист по тертой морковке, и два сына – ой, умру сейчас! – Чук и Гек, симпатичные такие. Круглолицые. Как коряки. Кстати, у нас и коряки есть. Тут одна учительница говорит мамаше на родительском собрании: ваша дочь щурится все время, ей надо бы зрение проверить, мамаша. А мамаша как возмутится: какое еще там зрение?! – и с гордостью: «Коряки мы!» Вот так вот можно впросак у нас в городе попасть.
Ну, вышел наш кореец к мэрии. С флагом и плакатом: мол, дайте помещение для офиса общине корейского народа здесь, у вас, на границе с Румынией, Молдавией, Приднестровьем и прочими окнами в Европу. А на него никто и внимания не стал обращать, все заняты. Только Таджимуратов Таджимурат Таджимуратович, уважаемый наш единственный узбек, мудрый человек, пошли ему его аллах многих дней жизни, подошел к нему и деликатно пристыдил: и как тебе не стыдно, уважаемый кореец? Люди вон работают все, а ты тут бездельничаешь, давай иди яблоки-симиренки собирай, вон они ветки обламывают своей тяжестью. Ну, кореец тот и не прижился у нас. Уехал куда-то дальше митинговать. А потом оказалось, что флаг-то у него вовсе и не корейский был. А Бангладеш. Мы все потом месяц озадаченные ходили, – где он его взял, интересно.
Прошел у нас тут как-то слух, что продают погранзаставу. У нас ведь все продают: заводы, корабли, танки… Реверансы делают в сторону демократии, воздушные поцелуйчики посылают, а сами тихонько продают, продают, продают… Вот кто-то и сказал вечером в ресторанчике «Извораш» («Ручеек» по-русски) за пивом: а слышали – заставу продают? Народ у нас хозяйственный, предприимчивый, денежный – побежал интересоваться: а за сколько? С пограничниками или без? И продают ли с заставой кусочек границы? Коридорчик. Маленький такой, сантиметров двадцать, чтоб хватило сгонять в Румынию и назад. На цыпочках – топ-топ-топ легонько, туда и назад. Кусочек в виде бонуса к заставе, нет?
Начальник заставы капитан Бережной как увидел толпу у ворот – заставу в ружье, стал своему генералу звонить: мол, тут митинг какой-то, революция, непонятно чего хотят… Когда выяснили, разогнали всех по домам. Народ разочарованный ушел, хотелось им не столько заставу, сколько тропиночку в Румынию прикупить. У многих это давняя была мечта – такую тропку иметь. А все потому, что, когда Молотов и Риббентроп земли как яблочный пирог делили, о людях совсем не думали, семьи разделили так запросто. В Румынии мать осталась, в Украине – дети, или с одной стороны Прута один брат, с другой – второй… Как, например, Янкель Козовский и его брат Матвей. Оба прекрасные потомственные музыканты. И отец их был аккордеонист знатный, и дед играл и на трубе, и на сопилке, на свирели, на окарине. А най у него звучал!.. Так сейчас и не играют вовсе. Сам король Румынии Штефан и супруга его приезжали слушать его най… А брат отца Янкеля и Матвея как-то в Ленинграде по случаю играл на саксофоне знаменитому саксофонисту – знаете, такому бородатому, эффектному, модному тогда. И что? Тот такую мелодию не то что на саксофоне своем золотом, не то что языком, губами и дыханием – он пальцами на фортепиано сыграть не смог! Потому что техника у Козовских была фантастическая, и четверть тона могли! Вот как! Такую вот семью, такой вот семейный оркестр разделили границей и не задумались…
Сейчас-то Янкель совсем старый уже. А бывало – лет двадцать, двадцать пять назад, – подъедет на велосипеде к самой границе, выйдет на берег Прута в условленное время, а с другой стороны реки – Матвей. Покричат друг другу:
– Эй! Как дела, Янкель?!
– Дела – хорошо! Как мама?!
– Мама скучает, тебя хочет видеть, Янкель, может, приедешь?! Я оплачу. Поиграть бы нам еще вместе, а?! Янкель?!
– Эх, поиграть бы! Хорошо! Присылай вызов!
– Что?
– Вызов, говорю! Приглашение, говорю, присылай, говорю!
Ну и потом волокита: пока вызов придет, пока Янкель все документы соберет, характеристики подпишет, с этими бумагами в Киев или в Москву едет, чтоб визу открыть, паспорт получить. Потом через месяц опять к Пруту выходит.
– Матве-ей! Матвей! Отказали мне!
– Что?!
– Говорю, от-ка-за-ли мне! Приведи маму к реке на следующей неделе. Маму видеть хочу!
– Что?!
– Маму! Маму приведи сюда!
И через неделю со всеми предосторожностями приводят под руки старенькую маму, Еву Наумовну, к Пруту. А мама плохо видит и плохо слышит уже. Ей одолжили у румынских пограничников бинокль. Она смотрит в бинокль, не понимает, как в него смотреть, видит на том берегу фигурку своего младшего сына, а ни лица рассмотреть не может, ни услышать, а уж обнять – и подавно!
– Янкель! Вот мама пришла! Вот мама!
– Мама! Как ты себя чувствуешь, мама?!
Матвей наклоняется к маме, кричит ей: вон Янкель, мама, спрашивает, как ты себя чувствуешь, мама! Мама что-то отвечает Матвею. Матвей кричит через реку:
– Ма-ма го-во-рит, что хо-ро-шо! Себя! Чувствует! Только по тебе скучает очень!!!
Янкель видит, что мама руками лицо закрыла.
– Матвей! Матвей! Что мама говорит?! Что она говорит?!
– Пла-ачет она! Мама пла-ачет! Тебя очень видеть хочет. А в бинокль не ви-и-идно! Не видит она в бино-о-окль! Говорит, хочет услышать, как мы с тобой играем! Напоследок услышать хочет!!!
Янкель огорчается, грустит и, конечно, выпивает. Не выпьешь тут… Первое лекарство от огорчения…
Да, наш небольшой многонациональный и вполне респектабельный городок издавна славился и своими пьяницами. Потому что, как вы уже видите, это не какие-нибудь обычные пропойцы, как в других городах. Ну что вы! Наши пьяницы – это очень талантливый народ: музыканты, художники, актеры, зодчие… Пьянство – как бы понятнее объяснить – это часть их одаренной мятущейся натуры. Бывало, выпьет один такой утром – бац! – и проснулся в нем гений! Эх, сейчас бы за работу! Но нет. Выпьет еще разок – щелк! – гений икнул и покинул мятущуюся душу. И художник тянет свое бесполезное, ни на что не годное тело в мастерскую при Калиновском рынке, где подвизается оформителем, пишет объявления типа «Карандаши от тараканов! Три на рубль!». Зодчий нанимается на плиточно-мозаичные работы по отделке декоративного фонтана в местном санатории, актер вместе с такими же изображает толпу зевак на заднем плане, музыкант собирает в чемодан гнилую аппаратуру и едет на халтуру в село Жабье Ивано-Франковской области играть на свадьбе дочери местного участкового.
Не то наш Янкель. Он, как и все его предки, играет практически на всех инструментах, независимо от количества выпитого. Но так, как он играет на барабанах, не играет никто! Никто! Гарантирую вам.
И каждую субботу, когда инструменты расставлены и все они, музыканты, кое-как накормлены и – конечно! – напоены хозяевами, вот уж который год он слышит одну и ту же фразу от руководителя их группы, старого аккордеониста Миши Караниды (а говорят они, наши музыканты, на такой певучей смеси румынского, идиш и русского, что ни один лингвист не разберет такой диалект):
– Янкель! Вставай из-за стола уже, Янкель! Пошли работать. Хай! Инклоц ин барабан, ши оплякат! (Ударь в барабан, и поехали!)
Янкель дает мелкую рассыпчатую дробь на барабане, и оркестр начинает свой рабочий вечер, переходящий в ночь, а нередко – и в серое утро.
Как-то Янкель окончательно рассорился с женой, с мамой жены и с тетей жены тоже рассорился. Причину ссоры стороны рассматривали по-разному. Жена, мама жены и тетя жены ссорились с Янкелем из-за его пьянства и нежелания подсуетиться и ехать в Румынию к брату Матвею на постоянное жительство. Янкель же считал, что они – все эти ведьмы, эти кобры, – что они попросту антисемитки. По линии тети. Потому что по своей линии они все же немножко Шустеры и немножко Цибермановские. А тетя у них – да! Онопенко Оксана! Хоть и по мужу Шустер.
