Карсон Маккаллерс - Отражения в золотом глазу
— Иди-ка отсюда, — заявила Беренис, — мне некогда с тобой дурачиться.
Это были последние слова, которые Джон Генри услышал в кухне дома Адамсов. Позже Беренис вспоминала их как Божью кару. Джон Генри заболел менингитом и через десять дней умер. До последней минуты Фрэнсис не могла всерьез поверить, что он умрет. Стояла чудная погода, повсюду цвели маргаритки, в воздухе порхали бабочки. Жара спала, но небо день за днем оставалось чистым, сине-зеленым, как волны на мелководье, пронизанном солнцем.
Фрэнсис не позволяли навещать Джона Генри, но Беренис каждый день ходила помогать сиделке. Она возвращалась вечером, и от того, что она рассказывала своим надтреснутым голосом, Джон Генри начинал утрачивать реальность.
— Не понимаю, почему он должен так страдать, — говорила Беренис, и слово «страдать» никак не вязалось с Джоном Генри, оно пугало Фрэнсис, как раньше страшила темная пустота в сердце.
Открылась ярмарка. На центральной улице шесть дней и шесть ночей висел флаг. Фрэнсис была на ярмарке дважды, оба раза с Мэри — они катались на всех аттракционах, но в павильон уродов не пошли. Мэри Литтлджон сказала, что интерес к уродам — болезненное явление.
Фрэнсис купила для Джона Генри тросточку и послала ему коврик, который выиграла в лотерею. Но Беренис сказала, что игрушки ему уже ни к чему, и эти слова прозвучали жутко и неестественно. День за днем светило солнце, и слова Беренис звучали все ужаснее; Фрэнсис испытывала мучительный страх, но в глубине души все же не верила. Джон Генри кричал трое суток, его глаза закатились, и он ничего не видел. Под конец он лежал, откинув назад голову, изогнув дугой спину, кричать у него уже не было сил. Он умер во вторник, когда закрылась ярмарка, в солнечное утро, когда в воздухе порхало особенно много бабочек и небо было совсем чистым.
Тем временем Беренис наняла адвоката и виделась с Хани в тюрьме.
— Не знаю, в чем я провинилась, — повторяла она. — С Хани такая беда, а теперь еще и Джон Генри.
И все же в самой глубине души Фрэнсис не поверила в случившееся. Но в тот день, когда тело Джона Генри должны были увезти на семейное кладбище в Опелике, туда же, где похоронили дядю Чарлза, она увидела гроб и поняла, что это правда. Раз или два Фрэнсис видела его в кошмарных снах: словно манекен-ребенок, убежавший с витрины универсального магазина, с трудом передвигая негнущиеся в коленях ноги, Джон Генри шел к ней, его сморщенное восковое личико, лишь кое-где тронутое краской, придвигалось все ближе и ближе, пока она в страхе не просыпалась. Но этот сон она видела не больше двух раз, а дневные часы были заполнены радиолокаторами и Мэри Литтлджон. Чаще она вспоминала Джона Генри таким, какой он был при жизни, и все реже ощущала его присутствие — властное, смутное и серое, как привидение, и лишь в сумерках или когда в комнате воцарялось особое безмолвие.
— Я заходила в магазин после школы: папа как раз получил письмо от Джарвиса. Он сейчас в Люксембурге, — сказала Фрэнсис. — Люксембург… правда, красивое название?
Беренис очнулась.
— Как тебе сказать, детка… Мне оно напоминает мыльную воду. Но, в общем, красивое.
— В новом доме есть подвал. И комната для стирки. — Помолчав, Фрэнсис добавила: — Когда мы отправимся путешествовать вокруг света, мы, по всей вероятности, заедем в Люксембург.
Фрэнсис вернулась к окну. Было уже почти пять часов, и красный гераниевый свет погас в небе. Последние бледные краски на горизонте расплылись и потускнели. Темнота наступит быстро, как зимой.
— Я просто без ума от…
Но Фрэнсис так и не кончила фразу — ее захлестнула волна радости, потому что, рассеивая безмолвие, раздался звонок.
Отражения в золотом глазу
(перев. Б. Останин)
Посвящается Аннемари Кларак-Шварценбах
Глава первая
Как уныла и однообразна жизнь военного городка в мирное время! И не то чтобы здесь вообще ничего не происходило, но происходит все время одно и то же. Скучна и незамысловата сама планировка городка: громоздкие бетонные казармы, ровные ряды однотипных офицерских домиков, спортивный зал, часовня, поле для гольфа, плавательный бассейн — все строго по стандарту. Но, пожалуй, главная причина здешней скуки — переизбыток свободного времени и самодостаточность армейской жизни, да и ее специфическая безответственность. От человека, попавшего в гарнизон, требуется лишь одно: шагать в ногу с остальными. И все-таки иногда и в гарнизоне случается кое-что из ряда вон выдающееся. Несколько лет назад в военном городке одного из южных штатов было совершено убийство. В трагедии оказались замешаны два офицера, солдат, две женщины, слуга-филиппинец и лошадь.
Солдата звали Элджи Уильямс. После обеда его часто можно было видеть на одной из скамеек, что стоят вдоль дорожки перед казармой. Место здесь уютное — от растущих рядами молодых кленов падают прохладные, отзывающиеся на малейшее дуновение тени. Прозрачно-зеленые весной листья с приходом лета грубеют и темнеют, а поздней осенью полыхают золотом. Рядовой Уильямс частенько сидел здесь, дожидаясь сигнала к ужину. Он был молод и неразговорчив, в казарме у него не было ни врагов, ни друзей. Его округлое загорелое лицо выражало по-детски безмятежную внимательность. Полные красные губы, падающие на лоб каштановые пряди. В глазах, редкого золотисто-карего цвета, было что-то от кроткого животного. На первый взгляд рядовой Уильямс выглядел грубоватым и неуклюжим, но впечатление было обманчивым — он двигался с бесшумной ловкостью зверя или вора. Нередко его внезапное появление пугало солдат, которым только что казалось, что они одни. Руки у него были маленькие, пальцы тонкие, но сильные.
Рядовой Уильямс не курил, не пил, не интересовался женщинами, не играл в азартные игры, в казарме держался поодаль от других солдат и оставался для них загадкой. Большую часть своего свободного времени он проводил в лесу. К гарнизону примыкал заповедник в двести квадратных миль, дикий и первозданный. Здесь росли гигантские вирджинские сосны, всевозможные цветы, попадались такие осторожные звери, как олени, кабаны и лисы. Из всех видов развлечений, доступных солдатам, рядовой Уильямс увлекался верховой ездой: его не видели ни в спортивном зале, ни в плавательном бассейне. Никто не замечал, чтобы он когда-нибудь смеялся, сердился или грустил. В столовой он трижды в день прилежно опустошал свою тарелку и ни на что не жаловался. Ночевал он в спальном помещении, где в два длинных ряда стояло четыре десятка коек. Спали солдаты беспокойно: в ночной темноте раздавались храп, ругань, сдавленные стоны. Рядовой Уильямс спал на удивление безмятежно. Лишь иногда с его койки доносилось негромкое шуршание конфетной обертки.
Однажды, на третьем году службы, рядового Уильямса отправили с поручением в дом капитана Пендертона. Случилось это так.
Последние полгода рядовой Уильямс постоянно дежурил на конюшне — он прекрасно ладил с лошадьми. Капитан Пендертон позвонил дежурному сержанту с просьбой прислать солдата, и так как в это время почти всех лошадей забрали на маневры и в конюшне делать было нечего, выбор пал на рядового Уильямса. Капитан Пендертон задумал расчистить позади своего дома заросли и устроить лужайку для пикников. Работы было на неполный день.
В половине восьмого утра рядовой Уильямс отправился к дому капитана. Стоял теплый солнечный октябрьский день. Рядовой Уильямс знал дорогу — он не раз проходил мимо этого дома, отправляясь на прогулку в лес. К тому же он знал капитана в лицо, и как-то раз даже ненароком причинил ему неприятность. Полтора года тому назад рядовой Уильямс несколько недель пробыл вестовым у командира роты. Однажды вечером его лейтенанту нанес визит капитан Пендертон, и, подавая на стол, рядовой Уильямс умудрился опрокинуть тому на брюки чашку кофе. Кроме того, он часто встречал капитана на конюшне: в числе его подопечных была лошадь капитанской жены — красавец гнедой жеребец, лучший в гарнизоне.
Капитан жил на самой окраине городка. Его восьмикомнатный двухэтажный дом ничем не отличался от строений по соседству, разве что им заканчивалась улица. С двух сторон к дому примыкал газон, а сразу за ним начинался заповедник. С другой стороны располагался дом майора Морриса Лэнгдона. Дома на этой улице стояли в один ряд, лицом к обширному вытоптанному пустырю, на котором до последнего времени играли в конное поло.
Когда рядовой Уильямс прибыл, капитан вышел из дома, чтобы лично растолковать ему задание. Следовало расчистить заросли молодых дубков и можжевельника, а на больших деревьях обрубить ветки на высоте человеческого роста. Капитан указал на могучий старый дуб метрах в двадцати от газона: расчищать до него. На пухлой белой руке капитана блеснуло золотое кольцо. Капитан был в шортах цвета хаки, длинных шерстяных носках и замшевой куртке. Резкие черты лица, напряженное выражение, застывший взгляд голубых глаз. Капитан не подал виду, что узнал рядового Уильямса, и нервным требовательным голосом отдал распоряжения. Он велел закончить работу сегодня же и сказал, что придет к обеду.
