Жан д’Ормессон - Услады Божьей ради
Чтобы жениться на немке всего несколько лет спустя после войны с Германией, требовались смелость и известная доля свободомыслия. Пьер не колебался, и дедушка тоже. В семейных традициях было примиряться с противником, как только кончались боевые действия. Зато дипломаты подняли крик. А не шпионка ли эта не то прусская, не то прибалтийская княжна? Боже праведный! И на кого же она могла работать? Неизвестно… немцы, большевики, социал-демократы, крайне правые националисты… Пьеру хватило двое суток, чтобы принять решение. Он подал прошение об отставке и попросил руки Урсулы.
Позже, вспоминая об этих весенних днях, Пьер говорил, что ни о чем не жалеет. В семью ворвался дух приключения. Замок Витгенштейнов возвышался среди прусских песчаных равнин, неподалеку от Мазурского поозерья, между небольшой сосновой рощицей и застывшими под хмурым небом озерами. К счастью, благодаря своей родне, родом частично из Баварии, а частично из Польши, семья Витгенштейнов была наполовину католической, а наполовину протестантской. Тем не менее они были от нас все же очень далеки. Слушая рассказы Пьера о поездках по мрачным равнинам Восточной Европы, мы понимали, насколько все-таки большое влияние оказала на нас Республика. Мы еще думали о короле, о Вандее, о папских зуавах, о псовой охоте и о лошадях, но мы уже стали французами. Благодаря тете Габриэль и ее русским и испанским художникам, благодаря настоятелю Мушу, благодаря г-ну Жан-Кристофу Конту, благодаря «Тур де Франс», благодаря знаменитым «марнским такси», реквизированным французским командованием, чтобы быстро доставить солдат на фронт, благодаря воскресным ужинам в нас проникли веяния времени. Семья ощутила вкус счастья и дружбы, у нее возникло желание понимать. Нам ближе были чемпион Франции по велосипедному спорту Антонен Мань и г-н Машавуан, чем семья Круппов и Витгенштейнов. Мы еще казались себе слегка обедневшими знатными господами, несколько полинявшими феодалами, персонажами из произведений Жозефа де Местра или Барбе д’Оревильи, а были мы уже мещанами из пьес Анри Бека или Кюреля, Лабиша или Поля Бурже. Холодная, внушающая смутные опасения, непроницаемая и жесткая, Урсула фон Витгенштейн-цу-Витгенштейн со своими германскими легендами и поломанной юностью появилась как раз вовремя, чтобы придать нашему самодовольному упадку чуточку побольше приличия.
В этой паре, Пьер и Урсула, было что-то феерическое. Они казались летящими где-то высоко-высоко над нашим повседневным существованием. Они уже не были повернуты лицом в прошлое, как дедушка. Не были они, в отличие от тетушки Габриэль, падки и на будущее, не походили на людей, боящихся упустить его, словно какой-то поезд или такси. Они как бы прогуливались по своему собственному миру, где все было подчинено их власти. Семейство Урсулы долгое время жило в пышной роскоши, которую нам было даже трудно себе представить. Рассказывали, что один из ее двоюродных прадедов, князь Леопольд, приятель известного денди Браммелла и князя Меттерниха, носил перчатки, скроенные только для него по заказу, палец за пальцем, из редчайшей кожи, и что когда он являлся на бал или званый ужин, то пять или шесть лакеев стояли на его пути в анфиладе комнат специально для того, чтобы один за другим, быстрыми касаниями подсыпать пудры на его старомодную прическу. У Витгенштейнов были свои мании. Это нам очень подходило. Эдмон Абу писал о них, кажется, в романе «Толпа» или, может, в «Короле гор», писал не без сарказма, что у Витгенштейнов в конце жизни часто наблюдалось воспаление головного мозга, если, конечно, болезни было к чему прицепиться. У одного из дядюшек Урсулы во время поездки в Венецию умерла жена. И он решил отвезти труп в Германию, чтобы похоронить ее там в семейном склепе. В автомобиле сам он расположился на переднем сиденье, а ее устроил сзади. По пути останавливался во всех знакомых замках. А таковых было у него много. И когда хозяева жилища, где он собирался провести час или остаться ночевать, спрашивали, где же княгиня, он спокойно отвечал, что она находится внизу, в машине, стоящей во дворе. Тут же раздавался крик: «Но что она там делает? Пусть же она поднимется, пусть поднимется сюда! Мы хотим ее видеть!» «Она не может, — отвечал путник, поднося к губам сигару или чашку чая, — она не может. Она мертва».
При всех своих несчастьях и своих неповторимых повадках Витгенштейны, как вы уже поняли, очень отличались от нас. Велосипедные гонки их явно не интересовали. Наше увлечение «Тур де Франс» повергало их в сильное изумление. Они все еще сражались на дуэлях на саблях, охотились на тигра и убивали социалистов. Мы же с нашей психологией напуганных лавочников ограничивались тем, что закрывали перед носом последних дверь. Витгенштейны были высокомерны, прямолинейны до резкости, неотразимы в своей непреклонности и элегантности, иногда чрезвычайно остроумны, а иногда очень глупы. Урсула привнесла в Плесси-ле-Водрёй нечто новое: некую мечтательную резкость, воздвигла некую стенку, за которой словно колыхались привидения. Ее молчаливое присутствие нам не очень мешало. Помалкивать — всегда прилично. А она много молчала.
Пьер был одним из тех редких людей, кто умел пересекать засушливые и ледовые пространства, отделявшие ее от нашего повседневного мира. Думаю, что за это она его и полюбила. Она его любила, и он ее любил. Вечером в день свадьбы в Плесси-ле-Водрёе, когда трубы, к великому удовольствию и удивлению парижан, наполнили звуками своды старой часовни, Пьер вместе с невестой сел в машину, и они уехали в неизвестном для всех и прежде всего для Урсулы направлении. Вот что придумал Пьер.
Прадед Урсулы в молодости в конце Июльской монархии в течение ряда лет был атташе посольства Пруссии во Франции. Подобно всем молодым дипломатам, живущим в Париже, он ужинал в ресторанах на бульварах, посещал театры и блистал, причем, обладая знатной фамилией и красивой внешностью, блистал больше других. Однажды, возвращаясь с веселой вечеринки, где проиграл солидную сумму, он наткнулся за недавно построенной церковью Мадлен на экипаж со сломанным колесом и предложил свои услуги даже раньше, чем успел разглядеть в экипаже бледную и очень красивую молодую женщину лет двадцати. Ее платье и волосы украшали белые цветы, отчего карета казалась будто освещенной изнутри. Это была Мари Дюплесси, Дама с камелиями.
Юный немец отвез мадмуазель Дюплесси к ней домой. Получил ее согласие отужинать с ним на следующий день, а потом еще раз на следующий, и снова на следующий. Так началась любовь, вдохновившая Александра Дюма-сына на самую знаменитую его пьесу, а Верди — на оперу «Травиата».
Князь Людвиг фон Витгенштейн безумно влюбился в юную даму. Он забросал ее дорогими платьями и мехами, драгоценностями, разного рода безделушками и, разумеется, камелиями. Образ жизни Марии и опасения семейства ее любовника нередко становились причинами острых споров, заканчивавшихся приступами кашля и упоительными примирениями. Однажды вечером, после особенно жаркого спора, закончившегося как обычно, Мари прошептала, что устала от такой неспокойной жизни и мечтает уехать подальше от Парижа, чтобы предаться единственной страсти и жить как в пасторали. Витгенштейн, которого мысль о том, что теперь она будет жить для него одного, несказанно обрадовала, поймал ее на слове и начал поиски, а через пару недель сделал Даме с камелиями самый лучший свой подарок: очаровательный замок в стиле ренессанс в департаменте Ло, на юго-западе Франции, не слишком большой, не слишком маленький. Купил он его не глядя. Именно там несколько лет спустя Мари Дюплесси и умерла от своей знаменитой чахотки. Замок Кабринак она завещала подарившему ей его князю Витгенштейну.
Несмотря на франко-прусскую войну, замок Кабринак оставался владением Витгенштейнов и переходил от отца к сыну. В начале XX века Урсула не раз проводила там долгие месяцы и сохранила о нем самые лучшие воспоминания, поскольку, как все северяне, любила солнце, жару, средиземноморскую кухню и характерную для южан манеру говорить. Году в 1910-м или 1911-м отец Урсулы, который ни разу там не побывал и опасался войны, решил, несмотря на просьбы дочери, продать замок местному нотариусу. А Пьер втайне выкупил Кабринак у сына нотариуса.
Солнце уже садилось, когда Пьер и Урсула выехали из Плесси-ле-Водрёя в черно-красном, если не ошибаюсь, «делаже». Держа путь в сторону Италии, они провели в дороге добрую часть ночи. Урсула спала, доверчиво положив голову на плечо мужа и оставаясь в полном неведении. Она практически не проснулась, когда автомобиль остановился, и Пьер на руках отнес ее в постель. А утром поняла, что оказалась в замке своего детства.
Эта история нам очень понравилась. Она соответствовала самым дорогим нашим чаяниям: земля, камни замка, постоянство, воскрешение прошлого, вечный возврат времен. С тех пор Пьер и Урсула так и остались окруженными в наших глазах дымкой поэтического тумана.
