Джон Берендт - Полночь в саду добра и зла
Подобно Уильямсу, Ли Адлер играл ключевую роль в восстановлении исторического центра Саванны, однако, его подход к этому делу был совершенно иным. Уильямс лично участвовал в реставрации строений и перепланировке городского центра. Адлер же был организатором – он добывал деньги и сколачивал фонды, предоставляя другим заниматься собственно реставрацией. Он помогал собирать деньги для оборотных фондов, скупал дома, которым грозил неминуемый снос, а потом продавал их людям, бравшим на себя обязательство восстановить здания за свой счет. Достижения Ли Адлера на этом поприще были настолько впечатляющими, а участие настолько энергичным, что он вскоре стал заметной фигурой в национальном масштабе, пропагандируя по всей стране образование оборотных фондов для спасения исторических памятников. В последние годы интересы Ли сосредоточились на реконструкции жилья для чернокожих бедняков. Он ездил по гране и произносил зажигательные речи. Его избрали совет директоров Национального треста по сохранению исторических памятников. Он обедал в Белом доме, Его имя постоянно мелькало на страницах «Нью-Йорк таймс» и общенациональных журналов. Ли Адлер, в свои пятьдесят с небольшим, стал самым известным за пределами Саванны саваннцем.
Такая известность явилась причиной недовольства местного общества. Поведение Адлера расценивали, как напыщенное и властное. Его считали автократом и надутым индюком. В глаза и за спиной его обвиняли в том, что он присваивает себе чужие заслуги и что единственная его цель – прославиться и заработать побольше денег. Джим Уильямс во многом разделяя подобные чувства.
Внешне отношения между Адлером и Уильямсом выглядели вполне цивилизованными, но не близкими. Ли Адлер был членом совета директоров Телфэйрского музея, президентом же этого совета являлся Джим Уильямс, и их неприязнь часто прорывалась наружу во время заседаний совета. Однажды Адлер обвинил Уильямса в краже мебели из музейных фондов. Уильямс отмел эту инсинуацию и, в свою очередь, обвинил Адлера в очернительстве любого человека, который понимал в музейном деле больше, чем он сам. Позже Джим устроил настоящий заговор, в результате которого Адлер был выведен из совета директоров. Ли никогда не простил этого Джиму.
Уильямс презирал все, что касалось Ли Адлера – его художественный вкус, честное слово и даже его дом. Однажды в дверь Мерсер-хауз позвонили по ошибке и визитер спросил, дома ли мистер Адлер. Джим ответил: «Мистер Адлер здесь не живет. Он занимает половину соседнего двойного дома».
Ли Адлер не оставался в долгу. Он считал Уильямса нечестным человеком и не думал скрывать этого. Более того, он высказывал подозрение, что нацистский флаг появился в окне Джима не для того, чтобы легкомысленно отпугнуть киношников. Ли рассказывал всем, что однажды почтальон доставил в Мерсер-хауз письмо из общества Джона Берча. Адлер весьма критично отзывался о «декадентском» образе жизни своего соседа, но проявлял к нему нездоровый интерес. Его любопытство было настолько сильно, что однажды, во время «мальчишника» в доме Уильямса, Ли в бинокль рассматривал, что делается у соседа. Адлер не выключил свет, и его силуэт четко виднелся на фоне окна. Уильямс заметил это, помахал Ли рукой и задернул шторы.
Несмотря на вражду, у противников имелись веские основания не доводить дело до открытого столкновения. Ли Адлер был Леопольдом Адлером II – внуком основателя магазинов Адлера, аналога магазина Сакса на Пятой авеню, а его мать являлась племянницей Юлиуса Розенвальда, наследника состояния Сирса Рубука. Эмма Адлер, со своей стороны, была единственной наследницей контрольного пакета акций Саваннского банка, президентом юниорской лиги и активным членом нескольких общественных организаций. Реальность такова, что и Уильямс и Адлеры известны, влиятельны и богаты. Они жили в такой близости и вращались в настолько тесно связанных между собой кругах, что часто появлялись в обществе вместе и были вынуждены поддерживать внешне сердечные отношения. Вот почему Уильямс всегда приглашал чету Адлеров на свои Рождественские вечера, и вот почему Адлеры всегда принимали его приглашения.
Было ясное раннее апрельское утро. Ли Адлер вышел мне навстречу, сияя широкой улыбкой и приветствуя меня словами:
– Пожмите руку, которая скоро пожмет руку принца Уэльского!
Он имел в виду статью в утренней газете, где говорилось, что Адлер и его супруга в конце недели прибудут в Вашингтон для встречи с английским принцем Чарльзом. Адлеры и принц должны были принять участие в дискуссии о строительстве жилья для малоимущих. Адлер полагал, что я читал эту статью, и я, конечно, ее читал, как, впрочем, и вся Саванна. Судя по приподнятому настроению, мистер Адлер либо не знал, как от неслись к этой новости его сограждане, либо его абсолютно не интересовало их мнение по этому поводу.
– Это очередной дешевый трюк Леопольда, – высказался по поводу заметки Уильямс. Однако, не только те, кто терпеть не мог Адлера, многозначительно закатывали глаза и прочищали горло в притворном кашле. Катрин Гор, давняя подруга Адлеров, нашла объявление в газете безвкусным. «Я тоже не прочь познакомиться с принцем Уэльским, – заявила она, – но я никогда не опущусь до такого, чтобы сделать это. Подумайте, жилье для бедных!»
Мы с Адлером стояли в его кабинете на первом этаже дома на Монтрей-сквер. То был командный пункт Ли, где вершились судьбы многих проектов по недвижимости и реставрации. В соседней комнате то и дело звонил телефон, шуршали факсы и копировальные аппараты. Стены кабинета были увешаны фотографическими свидетельствами выдающейся роли Ли Адлера в замечательном возрождении исторического центра Саванны. Снимки запечатлели два параллельных процесса – Саванна обретала вторую молодость, а юный Леопольд Адлер постепенно превращался в седовласого зрелого мужа.
Ли носил очки в форме полумесяца и был одет в изрядно помятый светлый костюм. Его тихой речи придавал своеобразие ласковый и вкрадчивый южный акцент. Мы познакомились с ним неделю назад на пикнике, который устроил один местный историк, и Адлер предложил мне прокатиться по Саванне, обещая показать, как шаг за шагом город был спасен от полного разрушения. Когда мы садились в машину, Ли дал мне понять, будто прекрасно осведомлен о том, что говорят о нем за его спиной.
– Вы знаете, какая сегодня самая модная поговорка? – спросил он и сам тут же ответил: – Это не хвастовство, если ты сумел сделать, что обещал!
Он значительно посмотрел мне в глаза поверх очков, словно говоря: никогда не прислушивайся к тому, что говорят у тебя за спиной. Все это плевелы.
Мы отъехали от тротуара и двинулись по улицам со скоростью десять миль в час. Мимо медленно и величественно проплывали сокровища Саванны – городские дома, каменные особняки, тенистые сады и ухоженные площади.
– Все это представляло собой картину полного запустения, – заговорил Адлер. – Представьте себе – окна разбиты, водостоки проржавели, ставни выпали, крыши осели. Подумайте, как выглядела бы эта площадь, если бы здесь была засохшая грязь вместо зеленой травы, азалий и великолепной планировки ландшафта. А именно так все это и выглядело. Ведь только поэтому леди Астор назвала Саванну красавицей с вымазанным грязью лицом, когда посетила наш город после Второй мировой войны. Вот до чего тогда довела себя Саванна. Но самое страшное в этой истории то, что город разваливался на глазах, а всем гражданам было на это совершенно наплевать.
Сзади просигналил грузовик. Адлер уступил ему дорогу, а потом снова медленно поехал вдоль улицы, продолжая свой рассказ об упадке Саванны. До двадцатых годов Саванна оставалась нетронутым городом, этаким реликтом архитектуры девятнадцатого века. Но именно тогда началось бегство в пригороды. Люди покидали красивые дома в центре города. Они делили их на квартиры или просто забивали окна досками, уезжая навсегда. В те дни мощный финансовый поток был направлен на строительство в пригородах, и это обернулось благом для Саванны, поскольку позволило городу избежать расчистки центра под новое строительство. Не строились в Саванне и скоростные шоссе, рассекавшие центр, как это было в других городах – через Саванну не пролегали никакие пути – она сама является концом всех путей, упирающихся в океан.
К середине пятидесятых годов центр города опустел на одну треть. Именно тогда, в 1954 году, владельцы похоронного бюро объявили о своем намерении снести каменный многоквартирный дом, чтобы освободить место для автостоянки. Озабоченные горожане подняли голос протеста. Здание Дэйвенпорт-хауз представляло собой превосходный образчик федеральной архитектуры Америки. К тому времени дом превратился в подлинные руины, в нем теснились одиннадцать семей. Семь женщин и, среди них мать Ли Адлера, объединили свои усилия, выкупили дом и отреставрировали его. Потом эти леди создали Фонд истории Саванны и тем положили начало спасению города.
