Артемий Ульянов - Новые записки санитара морга
— Не смейте обвинять меня. — начал было предводитель сектантов. Но Вовка продолжил, не дав ему закончить:
— Именно оскверняете! Причем чужие похороны!
— Перед вами люди, скорбящие люди! — выкрикнул тот.
— Люди? Да, люди! И после вас, уважаемый, тоже люди. И они здесь не просто так, они тоже хоронят! И благодаря вам эти люди опаздывают на отпевание в церковь! Вы это понимаете?
— Как вам не стыдно, здесь же таинство молитвы!
— А у них тоже таинство! А вам, как я понимаю, глубоко плевать на них и на их горе! Плевать на ближнего своего, да?! На братьев во Христе! Это вы из Библии почерпнули?!
— Гнусная демагогия! — гневно ткнул сектант в Вовку пальцем.
— Упрямый факт, и больше ничего! Вы людям похороны срываете, еще раз повторяю! Немедленно выносите тело! — Старостин резко двинул вперед свои внушительные плечистые габариты, заставив мужчину отпрянуть.
Толпа хором охнула, возмущенно заголосив на все лады.
— Мы, молодой человек, не сойдем с этого места, пока не закончим молитву!! — проскрипел заказчик, схватив трость и оторвав ее от пола, явно угрожая Володе.
«Ого, куда дело зашло! — нервно подумал я, готовясь к самому жесткому развитию событий. — Неужели дойдет до драки? — Впрочем, в такой сценарий не верилось. Это было бы уже слишком. — Так, и что дальше? Что?» — гадал, глядя на Вовку и заказчика и пытаясь сообразить, что бы делал я, случись попасть в такой переплет.
И в следующее мгновение коллега удивил меня. Вдруг сбавив напряжение в голосе, он спокойно и даже как-то миролюбиво произнес:
— Хорошо-хорошо, никаких проблем. Мне-то, в сущности, все равно. Прощайтесь столько, сколько вам надо.
Гудящая толпа во главе с воинственным предводителем удивленно стихла, не ожидая такого поворота.
— Прощайтесь, конечно. Я только сейчас Терехиным скажу, что у них выдача переносится. Кстати, примерно на сколько? Может, они в церковь позвонят и отпевание перенесут, — сказал Вовка и направился к противоположной двери, ведущей в зал ожидания, полный крайне недовольными Терехиными.
Сектанты молча провожали его взглядом, а заказчик вдруг закашлялся.
— Терехин, заказчик, подойдите ко мне, пожалуйста, — сказал Старостин в открытую дверь, не покидая траурного зала. Из толпы родственников появился представительный мужчина средних лет, внушительных размеров, из тех, кто вовремя оставил спортивно-уголовное прошлое, обретя себя в почти законном предпринимательстве. Массивная золотая цепь с крупным распятием звякала при каждом его шаге.
— У нас на десять утра назначено, — крайне недовольно начал он.
— Я знаю, — спокойно ответил Вовка. — Но вот эти граждане зал задерживают, а с нами ничего не согласовали.
— Чего?! Какие еще граждане?! — угрожающе протянул Терехин, заводясь с полоборота.
— Вот эти, — обернулся в зал Старостин. Но сектанты уже накрыли крышкой гроб и, обступив со всех сторон, неуклюже поднимали его, чтобы отправиться в последний путь.
— Страшный, страшный человек, — несмело приговаривал их предводитель, тревожно поглядывая на санитара и Терехина.
Признаться, я так и не понял, кто в тот момент казался ему более страшным. Но, кажется, это был не Вова.
Все время, пока в траурном зале продолжался конфликт, Людмила Николаевна Щербинина смирно лежала в своем простеньком гробу из сырых досок, лишенная права голоса. Добрые христиане, так высоко ценящие свои обрядовые надобности, стояли к ней спиной, сосредоточив свое внимание на страшном бездушном человеке в хирургической пижаме. И казалось, даже были готовы кинуться врукопашную, устроив свару прямо на глазах у почившей. Интересно, если бы каким-то чудесным образом Людмила Николаевна могла бы вернуться к живым, что бы она сказала всем нам? Или просто притворилась бы мертвой, чтобы не участвовать в этом? Кто знает.
Дорога домой. Катакомбная исповедь
Какая-то необъяснимая, беспричинная тоска настигла меня в ту субботу, с самого утра. Забравшись за позвоночник, она то затихала, то принималась ворочаться, заставляя меня вздыхать, замирая невидящим взглядом. Мы работали вдвоем с Вовкой Старостиным, а старший санитар Бумажкин наслаждался законным выходным. Мой напарник тоже был не в духе, но у него были на то причины. Его крошечная дочурка Алиса подцепила коклюш, ион той дело созванивался с женой. А вот причина моей депрессии была необъяснима. И меня это очень беспокоило.
Работы в тот день было не много, и мы закончили раньше обычного. Вовка сразу же уехал домой к семье — лечить Алису и успокаивать жену. Дождавшись ночного санитара, я вяло переоделся и тоже покинул Царство мертвых, забрав с собой тоску, от которой никак не получалось отделаться. Казалось, месячный запас тяжелых прерывистых вздохов уже израсходован.
Настырная, она крепко вцепилась меня. Я вез ее домой, надеясь, что тепло семейного уюта, которое по крупицам собирала моя заботливая жена Оля, поможет мне сбросить с плеч эту липкую заразу.
Выйдя из вагона метро, я шел по платформе в сторону эскалатора, непривычно медленно переставляя шаги. Народу было совсем не много, а потому я увидел его издалека. Высокий статный монах, в рясе и клобуке, двигался мне навстречу. В какой-то момент он остановился, видимо, дойдя до нужного вагона. А я еще сильнее замедлил ход, разглядывая священника. Сперва могло показаться, что батюшка, уже весьма немолод. И только потом я понял, что он ненамного старше меня. Длинная седая борода сильно старила монаха, пряча от беглого взгляда молодое живое лицо, простое и открытое.
Расстояние между нами стремительно сокращалось, когда я вдруг подумал, что должен остановиться. Мысли полетели стремительным сжатым потоком. «Я православный, он священник. И не просто священник, а тот, кто целиком посвятил себя вере. Я — часть его паствы. Получается, что мы нужны друг другу. С такой тоской я как христианин должен идти к Богу, в церковь. И сейчас, вот здесь, на перроне, он церковь. Самая ее соль, которая важнее намоленных икон и обрядов. Ради того, чтобы прийти мне на помощь, он отказался от стольких граней человеческой жизни. Если пройду мимо, не остановлюсь. тогда к чему все это, мое крещение и его постриг?!»
Сам до конца не веря, что сделаю это, остановился. Регулярно бывая в храме, где меня крестил монах из Оптиной пустыни, я так и не нашел своего духовника. В последний раз доверялся батюшке много лет назад, так давно, что даже и не помнил, когда именно. И теперь, все же решившись, не знал, как начать разговор.
В монахе я не сомневался. Чувствовал, что не откажет. А вот себе я как-то трусливо не доверял. Сумею ли подобрать нужные слова? Хватит ли духу на эту внезапную нечаянную исповедь, которая так нужна мне? Ответа я не знал. Просто замер в паре метров от монаха, глядя на него в упор. Тогда и он посмотрел на меня, прямо в глаза, долгим ясным взглядом. Обычно пассажиры метро, случайно столкнувшиеся в недрах подземки, не смотрят так друг на друга, лишь коротко вскидывая глаза.
Несколько секунд мы не отводили глаз. Я понял, что он сразу узнал меня, заблудшую овцу, как это принято говорить. Заблудшую в себе, растерянную, беспомощную. Но терпеливо ждал моего решения, не сводя с меня взгляда. Сердце стало стучать быстрее, лицо залил адреналиновый румянец. Считанные секунды вязко тянулись, словно стремились стать минутами, а я все никак не мог сделать тот последний шаг, отделявший санитара Антонова от монаха. Будто бы между нами пролегла какая-то невидимая преграда, разрушить которую мог только я сам.
«Шел бы ты, Тема, домой. Что за романтические выходки — в метро к священникам приставать, — прозвучало в рациональном мозгу мирянина Антонова. — Если уж так надо, то делай все по-людски. Сходи завтра в храм, помолись, исповедуйся, причастись, раз ты христианин. Ну сам подумай, что ты ему сейчас скажешь? Смешно.»
Но вдруг странная мысль родилась во мне, внезапно и вся сразу. Казалось, что она и не моя вовсе. «Ты и монах вы оба сейчас под землей. Там, где первые христиане познавали веру, рискуя жизнью. Это все остальные сейчас в метро, а мы с батюшкой в катакомбах. У истоков, где нет икон, свечей за деньги и церковного дресс-кода. Вот потому ты сейчас исповеди так хочешь, анев храме. Здесь для исповеди самое место».
Стоило мне осознать это, как я слегка покачнулся, будто сбросив с себя остатки сомнений, и широко шагнул ему навстречу. Он чуть заметно улыбнулся, почти одними глазами, как будто был рад этому шагу.
— Добрый день, батюшка, — сказал я, толком не узнав собственного голоса.
— Здравствуй. Решился? — участливо спросил он, широко улыбнувшись. Эта улыбка была очень нужна мне тогда, чтобы разогнать последние сомнения, которые еще жили внутри санитара. Сразу стало значительно легче. «Катакомбы. Только я, он и общая вера. И никакого культа», — мысленно повторил про себя.
