Юрий Поляков - Гипсовый трубач
Готовясь к триумфу, Жарынин занял денег и накрыл шикарный стол в мосфильмовском кафе. Туда и направились истязатели, закончив избиение: не пропадать же, в самом деле, деликатесам. Выпив и закусив, все в один голос стали утешать пострадавшего, уверяя, что в ленте немало находок и милых деталей: те же небритые подмышки Непиловой! Уманов по-отечески обнял Диму и позвал к себе вторым режиссером на картину «Откройте, ЧК!», а подобревший после полулитра Харченко посоветовал молодому бунтарю разоружиться и вступить кандидатом в КПСС. Нахрапцев выпил с Жарыниным на брудершафт и доверительно сказал: «Лучше талантливо лизать жопу, чем бездарно бузить!» А пьяненький дядя Витя Трегубов успокоил:
— Не дрейфь! Начальство отходчивое. Я потом твою мудохрень так перемонтирую, что вторую категорию тебе уж точно дадут…
Каково?! Вчера он мечтал о мировом признании, об «Оскаре», о Пальмовой ветви, а сегодня ему суют в нос жалостливое презрение и вторую категорию. Жарынин истерически выругался и убежал с банкета. Это была пятая, окончательная ошибка. Если бы он напился вдрызг, набил морду Харченко, оттаскал за волосатые уши Джигурданяна, обозвал молодую жену Непилову шлюхой и отбил глумливую телеграмму в Политбюро, — все это пошло бы ему на пользу. Гении обязаны хулиганить, пакостить, свинячить и непременно злить власть. Непременно! А он просто удрал, как школьница, полулишенная девственности на подростковой пьянке. Нет, так нельзя! Непростительно!
Ира Непилова, удивленно посмотрев вслед мужу, не поспешила за ним, чтобы утешать и баюкать обиды. Нет, она беззаботно засмеялась над сальной шуткой Взорова и впервые не пришла домой ночевать.
VIII. Смытый позор
По Москве поползли тяжелые слухи о новом преступлении Советской власти, запретившей необыкновенно талантливый и отчаянно смелый фильм молодого гения Жарынина, который бросил страшную правду в сытые морды кремлевским старцам. Тем временем виновник этих слухов каждый день являлся на студию, садился в маленьком зальчике и смотрел, смотрел свой злополучный фильм. Чем дольше он вглядывался в кадры, тем гаже становилось у него на душе. Подобно тому как в разлюбленной женщине с каждым новым свиданием мы находим все больше недостатков, несуразностей, уродств и пороков, так Дима в своей ленте обнаруживал все больше глупых изъянов, мелкой манерности, пошлой претенциозности, нелепой самонадеянности и позорной беспомощности. Без всякого худсовета он сам себе поставил страшный диагноз: «Бездарен!» В сущности, ничего страшного в этом нет. Как учил Сен-Жон Перс: «Все рано или поздно осознают свою бездарность. Главное — не делать из этого поспешные выводы!»
Но Жарынин сделал…
Черная весть об очередной чудовищной попытке Кремля задушить свободолюбивые порывы советского инакомыслия просочилась за рубеж. Тот самый разоблаченный журналист «Нью-Йорк таймс», не увидевший фильма, накатал восхищенную рецензию, которая называлась «В устье ГУЛАГа» и заканчивалась словами: «Если в СССР стали снимать такое кино, Империя Зла стоит на пороге великих потрясений!»
А Жарынина во время очередного просмотра при виде волосатого уха Джагурданяна просто стошнило, и он принял решение смыть картину, чтобы не осталось и следа его творческого позора. Ныне, обличая Советскую власть, считают, будто картины смывали из-за какой-то зоологической ненависти к культуре. В действительности это делали по двум причинам: из осторожности и экономии. Пленка — материал легко воспламеняющийся, и хранить в больших количествах неудачные или забракованные начальством ленты небезопасно с пожарной точки зрения. Кроме того, в специальной лаборатории из уничтожаемых фильмов добывали серебро, которое затем отправляли на Шосткинский комбинат, где из него делали новую пленку для создания более высококачественных кинопродуктов.
Воздавая себе отмщенье, Жарынин сложил коробки с позитивом в яуфы (это такие железные бочонки с откидными крышками) и потащил их в лабораторию. Конечно, можно было просто порвать пленку в клочья или сжечь где-нибудь на пустыре, но воспаленным сознанием Димы овладела идея фикс: смыть, только смыть, и лучше — кровью. Приближался Новый год. В лаборатории нервничали и торопились: чтобы получить тринадцатую зарплату, надо было хоть на полпроцента перевыполнить план добычи серебра. Приди Дима в другое время, яуфы у него никто бы не принял без сопроводительных документов. Но остаханевшим трудягам было не до бумажек — они спешили. Жарынин пообещал принести разрешение, подписанное начальством, завтра, и оставил «Двоих в плавнях» на верную гибель. Уходя, он несколько раз порывался вернуться, забрать яуфы и зарыть их где-нибудь, как Эйзенштейн — последнюю часть «Ивана Грозного». Но пересилив себя, самомститель добрел до ресторана Дома кино, где и напился с Пургачом до счастливого беспамятства. Утром Непилова, брезгливо глядя на измятого мужа, спросила, что случилось.
— Я смыл позор! — ответил тот и нехорошо засмеялся.
А между тем советские правдоискатели сквозь треск и вой радиопомех услышали статью «В устье ГУЛАГа» по «Свободе» в задушевном исполнении беглого актера Юлиана Панина, — и Жарынин проснулся знаменитым. Со словами поддержки молодому бунтарю позвонили (с супругами) Солженицын, Ростропович, Аксенов, Сахаров, Синявский и множество других, безымянных борцов за вашу и нашу свободу. (Некоторые тут же проинформировали о содержании телефонной беседы своих кураторов из Пятого управления КГБ.) Все, конечно, жаждали увидеть легендарную ленту, Елена Боннэр предложила устроить тайный просмотр с приглашением дипкорпуса у них на даче. Но Жарынин всем коротко ответствовал:
— Нету. Смыли…
— Смы-ыли! — Жуткое слово пронзило навылет слышащую «голоса» отечественную интеллигенцию.
— Смы-ыли! — болью отозвался этот вандализм на всех думающих кухнях страны.
— Смы-ы-ыли! — сжались в бессильном гневе кулаки. — Мы вас самих всех когда-нибудь смоем, сволочи!
А тем временем прозаик Тундряков вышел из запоя, трезво посмотрел на вещи и разоружился перед Советской властью. В «Литературной газете» появилась его душераздирающая исповедь о том, с каким злодейским коварством, туманя мозг алкоголем и соблазняя плоть юными отказницами, у него вымогали и вымогли-таки подпись под петицией Гельсингфорсской группы. В ЦК посовещались и решили поощрить такую редкую самокритичность. Поступило указание перемонтировать фильм «Двое в плавнях» и пустить вторым экраном.
Ермаков срочно позвонил Репьеву, Репьев — Уманову. Глава седьмого объединения вызвал дядю Витю и приказал: «Давай как обычно!» Кудесник перемонтажа пошарил по полкам, заглянул во все шкафы и подсобки: «Нету!» — «Как — нету?» Обыскали все углы и закоулки, провели служебное расследование, и выяснилось невероятное: картина смыта, причем обманным способом, без малейшего разрешения начальства! Полетели головы, а уцелевшие лишились тринадцатой зарплаты. Уманов слег с неподтвердившимся инфарктом и переждал бурю в больнице. Делом заинтересовались в КГБ, ведь за вычетом добытого серебра Жарынин нанес ущерб государству в размере 860 358 (восьмисот шестидесяти тысяч трехсот пятидесяти восьми) руб. 49 коп., затраченных на производство фильма. А это, между прочим, хищение в особо крупных размерах…
