Чем звезды обязаны ночи - Юон Анн-Гаэль

– «Мечты, когда стареют, непременно становятся кошмарами», – читаю я вслух.

Он ничего не говорит. Только забирает у меня книгу. Я снова думаю о старушке Поль, о ласточках, которым он читал стихи в мастерской, когда был маленьким. Я не читала Ромена Гари и училась не особо прилежно. Я смущаюсь и пытаюсь это скрыть, сменив тему.

– Как ты здесь оказался? – спрашиваю я.

Вгрызаюсь в тартинку с вареньем. Букет вкусов взрывается у меня во рту. Горьковатая сладость абрикосов подчеркнута каплей лаванды и…

– Это долгая история… – бурчит он, глядя в сторону.

Вдали слышен глухой шум, гонят стадо на пастбище.

– И как твою «историю» звали?

Он мрачнеет. Наливает нам по второму стакану виски и проглатывает свой одним махом.

– Сибилла.

Роми слушает, забившись поглубже в кресло, дым сигареты мягко плывет у нее над головой. Она начинает напевать песню Шарля Трене, в которую Борис Виан внес печальную ностальгию. Ее хрипловатый голос плывет в зябком утреннем воздухе.

Слушая ее, я согреваюсь.

– Почему ты улыбаешься? – подозрительно спрашивает Пейо.

– Просто так, извини.

Когда Роми умерла, она оставила не письмо, а фотографию, как в той самой песне. На ней она позирует, сидя на табурете в вечернем платье. Тюлевые складки вокруг нее образуют подобие венчика цветка. Ее руки лежат на клавиатуре рояля, темного и элегантного. Она улыбается и словно светится. Сколько ей там лет? Двадцать? На оборотной стороне всего несколько слов: «Я всегда буду рядом». К фотографии прилагалась виниловая пластинка Бориса Виана, которую я больше никогда не могла слушать без слез. «Что осталось от нашей любви?..» Я снова вижу ее на сцене кабаре. В эти моменты она озарялась. Болезнь больше не имела над ней власти. Она освобождалась от самой себя. От своих призраков.

А Пейо? У него тоже есть призраки? Да, судя по его вечной меланхолии. Куда делась Сибилла? Что осталось от их любви?

Не отрывая глаз от своего стакана, с отстраненным лицом Пейо рассказывает.

Разгар дня. Вагон второго класса поезда, идущего на юг. Невысокая блондинка с серыми глазами читает книжку стихов Верлена. И выходит из поезда с его чемоданом. По невнимательности. А может, и нет. Такие недоразумения не происходят случайно – судьба сама позаботилась о том, чтобы они встретились. Она остается с набором его кухонных ножей на руках. Он – с купальниками в рюшечках, которые она собиралась обновить на набережной Круазет в Каннах.

После совершённого обмена оба от души смеются над этой комедией. Значит, он шеф-повар? В то время Пейо был всего лишь подручным в отеле Carlton. Но он не поправляет ее. Они встречаются снова. И больше не расстаются. Сибилла – музыкант. Она разъезжает повсюду со своей виолончелью, которую они таскают по городам и весям и даже однажды переправляют через Ла-Манш. Незамутненное счастье до тех пор, пока…

Пейо замолкает. Встает и исчезает на кухне. Когда я к нему присоединяюсь, он хлопочет вокруг ящика с пестрыми цветами, сжимая в пухлых пальцах большие щипцы. Мне кажется, глаза у него влажно поблескивают.

– Я собрал их вчера вместе с Нин… – глухо говорит он, показывая бутоны, которые аккуратно перебирает.

Нин обожает вертеться рядом с Пейо, когда тот возится на огороде. Вместе они забираются в чащу фруктовых деревьев. Заливают водой мышиные норы. Составляют коллекцию земляных червей.

У меня учащается дыхание.

– На, попробуй.

Он протягивает мне открытую ладонь. Оранжевые лепестки, желтая сердцевина.

– Гвоздика? – спрашиваю я, пока цветок растворяется на языке.

– Бархатцы. Цитрусовый вкус. Идеально для фуа-гра, дичи или гравлакса [10].

Я люблю, чтобы мои блюда были строгими и завершенными, а он наполняет свои цветом и фактурой, отводя значимое место деталям. Но Пейо ничего не записывает. Его творения исчезают с наступлением ночи. Он готовит по памяти. Воскрешает прошлое и вкус тех блюд, которые ему стряпала старая Поль. Пейо с волнением описывает шепот огня. Аромат овощей, сваренных в печи. А еще – цветы. Бабушка их обожала. Ни одно его блюдо не похоже на другое. Трудно придумать более разные подходы, чем мой и его.

Вот его щипцы откладывают в сторонку огуречник – маленькие фиолетовые звездочки, изящные и хрупкие. Он кладет одну из них на язык.

– Йодистый вкус. Идеально для устриц.

Конечно, я все это знаю. Но то, с какой бережностью этот гигант расправляет крошечные лепестки, меня трогает.

– У тебя есть дети? – спрашиваю я, позванивая кубиками льда в своем стакане.

Виски согревает меня. Внушает доверие. Трудно поверить, что женщина, задавшая сейчас ему вопрос, – та же самая, которая готова была сжечь его живьем на газовой плите. Что произошло? Мне вспоминается тепло его руки, когда Нин положила улитку в наши сведенные вместе ладони. Нас объединяет привязанность к малышке. И ни он, ни я не заметили приближения той волны откровенности, что вдруг нас захватила. Нин – маяк в нашей ночи.

Я расслабилась. И, очевидно, зашла слишком далеко. Он застывает.

– Извини меня… Я слишком много выпила, а в такие минуты я всегда говорю лишнее… И мне очень жаль, что… ну, что все так получилось.

Я обвожу широким жестом кухню, наше поле битвы.

– Не вижу причин, чтобы мы не могли поладить, – добавляю я. – Я хочу сказать…

Встаю. Протягиваю ему руку.

– Лиз.

Он колеблется.

– Пейо, – отвечает он.

– Очень приятно, Пейо. Рада с тобой познакомиться. Позволь представиться, я шеф-повар из Парижа. У меня есть ресторан «Роми». То есть был. Два месяца назад моя жизнь рухнула. «Мишлен» посетил меня как раз в тот вечер, когда одна клиентка чуть не отравилась моей стряпней. Самое забавное, что повариха, которая готовила ее блюдо, затеяла против меня процесс. Говорят, я не очень уживчива. Уж не знаю, с чего они это взяли… В любом случае вместо того, чтобы приобрести «звезду», я потеряла все разом.

Он бросает на меня быстрый взгляд, обескураженный моим сарказмом. Он и так все это знает. В прессе не упустили ни единой подробности моего оглушительного фиаско.

– Было бы слишком долго рассказывать, как я опять оказалась здесь, в Стране Басков, но так или иначе я решила остаться. Поэтому мы с тобой должны составить команду. Я взяла на себя обязательство перед патроном придать класс его ресторану…

Он вздевает бровь. Я прикусываю язык.

– Ну, когда я говорю «класс»…

– Не напрягайся, я знаю, что ты имеешь в виду.

Он собирается вернуться к цветам. Я дотрагиваюсь до его руки.

– Пейо, я рада, что мы работаем вместе. Мы покажем им, что высокая кухня – это не только Париж. И не только баскское побережье, как в раскрученных роликах. У Страны Басков есть сердце, она достойна того, чтобы ею всерьез заинтересовались. Я никогда не ела такого ачоа, какое ты мне подал в день моего приезда сюда. Я не стану петь тебе дифирамбы. Я не Ромен Гари и никогда не умела подбирать слова, поэтому больше ничего скажу. Но не думай, что я недооцениваю твою работу. Вовсе нет. В тебе есть все от «звездного» шефа.

Он каменеет. Пауза.

– И вот еще, – продолжаю я, – что касается ужина для друзей патрона, мы больше не можем рассчитывать на Гвен в смысле обслуживания. Я даже спрашиваю себя, не согласишься ли ты на…

Он выпрямляется.

– Ты что, шутишь? Только не начинай снова про этот паршивый ужин, ладно? Девочка в больнице и наверняка уже не увидит солнца, а ты думаешь только о том, что ее мать не сможет взять на себя обслуживание? Да что у тебя с головой, в конце-то концов?

– Я…

– Неужели ты по-прежнему стараешься заполучить «звезду»?

– Я пообещала Эчегойену! Мы не можем все бросить!

Я привязалась к патрону. Ловлю себя на том, что жду его прихода, беспокоюсь, как он отзовется о моей готовке. И мне любопытно побольше узнать о нем. Я ценю его деликатность, его манеру следить за моей работой, ничего не навязывая. От него исходит спокойствие, которое благотворно на меня действует. Уважительный, тонкий гурман, всегда готовый выслушать, он интригует меня не меньше, чем вызывает симпатию. Мне хочется, чтобы он остался доволен, я пытаюсь выполнить свою часть договора, произвести впечатление на его друзей, кем бы они ни были. Я предчувствую, что на торжественном ужине будет высший свет, самые избранные, а если повезет, то и местные журналисты. Я должна быть на высоте. Выбора нет.