Великий Мусорщик - Кузнецов Исай Константинович
Пораженный беспримерной дерзостью этого типа, Гон медленно засучил рукава и уже занес руку для удара… Но не ударил.
Перед ним стоял человек, столь разительно похожий на Диктатора, которого он еще недавно принимал в лагере, что ударить его он так и не решился, хотя не сомневался, что этот негодяй просто дурачит его.
– В карцер! – приказал он, но как-то неуверенно, так что стоявший рядом надзиратель не расслышал его. – В карцер! – повторил он уже громче, и несчастного Диктатора тут же схватили и поволокли из барака.
Карцер представлял собой узкий колодец, в котором можно было только стоять. Правда, стенки его были выложены кафелем и ежедневно промывались дезинфицирующим раствором. Кандара опустили в колодец и накрыли стеклянным колпаком с отверстиями для воздуха. Над колпаком висела мощная электрическая лампа, так что и сквозь закрытые веки свет ее беспощадно резал глаза.
Пытка, подумал Кандар. Пытка, самая изощренная. В моей стране, которой я обещал самое прекрасное будущее… Однако пытка продолжалась не так уж долго. Гон Вурмиш, пораженный необычайным сходством, пришел к выводу, что от этого подозрительного типа следует любым способом избавиться. Надежнее всего просто ликвидировать его, тем более что прибыл он сюда безо всяких документов. Неизвестно только, как такая ликвидация может обернуться в дальнейшем для самого Вурмиша.
Существовал еще один способ избавиться от нежелательного субъекта. Среди поступавших в его лагерь порой оказывались психические больные. Таких в сопровождении двух надзирателей отправляли в бывшее императорское имение, где помещался сумасшедший дом.
Никто не посмеет обвинить его в нераспорядительности и нарушении законности, если он отправит туда человека, называющего себя Леем Кандаром.
Так он и сделал.
Глава двадцать шестая
Доктор Сум Гарбек окончил медицинский факультет в Болонье по кафедре психиатрии еще во времена Имперской Республики. В университете он подружился с одним польским евреем, который безуспешно пытался убедить его в том, что психиатрия не наука, а блеф и что человеку не столько важна психика, сколько скелет. Гарбек и сам догадывался, что психиатрия – дело темное, но это его вполне устраивало. Он стал психиатром, а польский еврей вернулся в Польшу и в результате известных событий оказался в России, где и запропал окончательно.
Гарбек считал его ненормальным, как и его друга, итальянца Луиджи, мечтавшего превратить Италию в коммунистический рай. Гарбек был убежден, что нормальных людей вообще не существует, поскольку нельзя считать нормальными ни тех, кто мирится с существующим положением вещей, ни тем более тех, кто пытается его изменить.
В отношении самого себя Гарбек терзался сомнениями. Понимание того, что все люди ненормальные, хотя и выделяло его из числа “всех”, но отнюдь не вселяло уверенности в собственной нормальности: если все – сумасшедшие, то и он, естественно, не может быть исключением… Словом, он уподоблялся некоему критянину, утверждавшему, что все критяне – лжецы. Выпутаться из этого силлогизма ему никак не удавалось.
Однако сомнения в собственном психическом статусе ничуть не помешали Гарбеку стать выдающимся психиатром, то есть он научился проводить различие между сумасшедшими, которых можно держать на свободе, и сумасшедшими, требующими не столько лечения (в излечение душевнобольных доктор Гарбек не верил), сколько изоляции.
Вскоре после Революции 19 Января его вызвал Фан Гельбиш и предложил возглавить Психиатрическую службу Лакуны. Гарбек с присущей ему осторожностью дал понять всемогущему Министру Порядка (несомненно, человеку ненормальному), что в силу особых свойств характера предпочитает практическую деятельность и к руководящей работе не способен. Он порекомендовал на этот пост своего друга, достаточно сумасшедшего, чтобы не только согласиться, но и порадоваться столь высокому доверию.
Со своей стороны, Фан Гельбиш, убежденный, что отказываться от такого предложения может только человек умственно неполноценный, не стал настаивать, и в конечном счете доктор Гарбек оказался в Гарзане в должности руководителя Психиатрической клиники имени Лея Кандара.
Имя Диктатора было присвоено клинике по просьбе самого Гарбека, надеявшегося своим ходатайством подчеркнуть преданность Новому Режиму. Однако существовало еще и тайное соображение: доктор Гарбек считал Диктатора самым законченным сумасшедшим из всех сумасшедших Лакуны. И естественно, полагал, что его имя, как никакое другое, подходит подобному заведению.
Просьбу удовлетворили, и всякий раз при взгляде на желтую вывеску с именем Лея Кандара Гарбек незаметно подмигивал кому-то, кто был бы способен понять ее скрытый подтекст, быть может, своему университетскому другу, польскому еврею, затерявшемуся в далекой России.
В тех же целях подтверждения собственной лояльности доктор Гарбек сочинил проект, в котором предлагал содержать противников Нового Режима в специальных психиатрических клиниках, поскольку всякий протест против существующих условий жизни есть первейший признак нарушения нормальной психики. О своей уверенности, что те, кто мирится с идиотскими установлениями Нового Режима, столь же безумны, он, разумеется, умолчал.
Фан Гельбиш ознакомился с проектом Гарбека и одобрил его. Однако Диктатор нашел, что проект противоречит его идеям, и написал на полях резолюцию: “Будет здоровым тело, будет здоров и дух!”
Тем не менее этим Гарбек добился своей цели: преданность была должным образом оценена, и его наградили орденом Сана первой степени.
Когда в кабинет доктора Гарбека с решетками на окнах и портретом Лея Кандара, облаченного в белый халат, ввели несчастного Диктатора, Гарбек сразу же уловил сходство больного с тем, кто был изображен на портрете. Не вызывало сомнения, что именно это невероятное сходство послужило источником душевного заболевания.
Гарбеку нередко приходилось иметь дело с “великими людьми”, попадавшими в его клинику, и он хорошо знал, как следует себя вести с ними. Погладив широкой ладонью от затылка ко лбу свою лысину, он поднялся, вышел из-за стола и почтительно улыбнулся больному.
– Вы – Лей Кандар, наш дорогой Диктатор? – спросил он, с подобающей почтительностью склонив голову.
– Да, я Лей Кандар, – устало проговорил больной.
– Садитесь, ваше превосходительство, прошу вас! – Гарбек подвинул кресло, и Кандар сел.
– Что заставило вас покинуть резиденцию? – вежливо поинтересовался Гарбек. – Вы, вероятно, узнали о готовящемся покушении? – спросил он, понизив голос.
Покушения, заговоры и тайные преследования больше всего волновали “великих людей”, садившихся в это кресло.
– Покушение? – пожал плечами Кандар. – Нет, у меня были другие причины.
– Понятно, понятно, – закивал головой Гарбек. – Причины, разумеется, государственные, не подлежащие разглашению…
– Нет, не государственные, – вяло возразил Кандар и, взглянув на Гарбека, спросил: – Кто вы?
– Простите, я не представился, – изобразив смущение, проговорил Гарбек. – Я доктор Сум Гарбек.
Кандар вспомнил пресловутый проект, так понравившийся Гельбишу.
– Доктор Гарбек? Психиатр! Я в сумасшедшем доме?
– Ну зачем же так? – развел руками Гарбек. – Вы находитесь в психиатрической клинике вашего имени, только и всего.
– Они не верят, что я Лей Кандар, – усмехнувшись, проговорил Диктатор и, не повышая голоса, сказал: – Соедините меня с Гельбишем. Срочно!
Гарбека поразил его тон, слишком спокойный для маньяка в подобной ситуации. Он перевел взгляд с больного на портрет и снова поразился удивительному сходству. На мгновение ему показалось, что перед ним действительно сидит Лей Кандар. Но он тут же справился с этим наваждением. Человек, доставленный из санлага в драном поношенном пиджаке, даже при поразительном сходстве с портретом не мог быть Диктатором. Однако он сделал вид, что пытается связаться с резиденцией. Кандар ждал, закрыв от усталости глаза.
