Что видно отсюда - Леки Марьяна

— Ну? — спросил Фредерик, когда механик выбрался из-под машины.

— Честно говоря, я вообще не могу себе объяснить, как вода туда попала, — сокрушенно сказал механик. Судя по всему, таких вещей, каких он не мог себе объяснить, на свете было немного.

Аляска дрожала. Я дрожала еще сильнее, Фредерик меня обнял. Он и сам дрожал. Наконец механик пожал плечами.

— Вода дырочку найдет, — сказал он.

— Это точно, — сказал Фредерик. — И что теперь?

— Я вас отвезу, — сказал механик, закрепляя трос на моей машине.

Фредерик сел в мою машину за руль, я с Аляской села в машину механика, чтобы показывать ему дорогу. Он постелил брезент под Аляску и под меня, чтобы мы ему там не все замочили.

— Вода дырочку найдет, как ни уплотняй, — сказал он.

На его зеркале заднего вида болталась ароматическая елочка с названием «Зеленое яблоко», которая пахла в точности как океанический спрей господина Реддера. Она силилась заглушить запах мокрой собаки, так же старательно и так же безуспешно, как «дворники» стирали дождь со стекла.

Я обернулась назад и помахала Фредерику, он помахал в ответ.

— Человек ведь на шестьдесят пять процентов состоит из воды, — сказал механик.

Я отвела с лица мокрые волосы.

— А сегодня тем более, — сказала я.

Перед нами появилась табличка с названием нашей деревни. Механик и Фредерик остановились перед подъемом к дому. У дома стояли — под одним зонтиком — Сельма и оптик.

Тысячу лет к морю

Они пошли нам навстречу, и Сельма раскрыла еще один зонт.

— Коничуа [9], — сказал оптик и сделал глубокий поклон, Фредерик тоже ему поклонился.

Фредерик и Сельма обменялись рукопожатием и долго смотрели при этом друг на друга.

— Как-то непохоже на то, что вы из Японии, — сказала Сельма. Скорее из Голливуда.

Оптик и я подумали о нескольких жизнях, которые есть у буддиста, поскольку то, как смотрели друг на друга Сельма и Фредерик, наводило на мысль, что хотя бы в одной из этих жизней они уже встречались, причем не походя, а потому, что вместе предотвращали гибель мира или росли в одной семье.

— Вы тоже выглядите не так, как мне представлялось, — сказал Фредерик. — Вы похожи на одного человека из телевизора. Вот только имя не припомню.

И это был момент, когда мы тоже наконец увидели сходство. Боже мой, он был прав, подумали я и оптик, и мы не могли понять, как это всю нашу сознательную жизнь нам это не бросилось в глаза.

Сельма нахмурила брови, потому что мы с оптиком смотрели на нее так, будто впервые ее видели.

— Идемте скорее в дом, — сказала она, и мы пошли в дом.

— Осторожнее, сюда не наступать, — оптик на всякий случай еще из прихожей указал на места в кухне, окаймленные красным: — Там можно провалиться. Я отметил опасные места.

Фредерик заглянул в дверь кухни на красную окантовку.

— Эти места тут уже давно, — сказал оптик. — Я знаю, что это, конечно, непорядок.

А Фредерик улыбнулся и сказал:

— Явно непорядок, — и снял обувь, поэтому мы тоже разулись.

Сельма принесла полотенца и купальный халат, и мы пошли в кухню. Я пыталась впервые оглядеть помещение глазами Фредерика. Желтые обои, голубой буфетный шкаф с серыми в складочку шторками на стеклянных дверцах, угловая лавка, старый, поцарапанный деревянный стол. Серый линолеум с круговым, красно окантованным местом вблизи окна — про это место Мартин однажды сказал, что оно выглядит на сером полу как глаз кита, глаз с полным краевым блефаритом; бойлер над раковиной, на котором все еще были налеплены коллекции наклеек из вафель «Ханута», собранных мной и Мартином — надкушенное, ухмыляющееся яблоко, говорящее: «Сегодня я готово на все», энергичный грецкий орех, кричащий: «Ну что, хрустнем?» Я попыталась увидеть новыми глазами макраме-сову на стене, подаренную Сельме женой лавочника, льняные занавески, достающие ровно до подоконника.

Мне не удалось, это было как попытка намеренно что-то потерять.

У Сельмы в духовке оказалась запеканка из краснокочанной капусты, которую она всегда делала для гостей, приходящих впервые, потому что эта запеканка не могла получиться неудачной. Стекла окон запотели от пара из духовки, но мы все равно видели, что дождь снаружи только усилился, ливень был такой, будто все водопады мира решили в виде исключения пролиться в этом месте.

На кухонном столе рядом с упаковкой «Mon Chéri» лежала буддийская книга оптика. Он быстро убрал ее в выдвижной ящик для ложек и вилок.

— Можно? — спросил Фредерик, указывая на упаковку «Mon Chéri».

— Конечно, — сказала Сельма.

— Вкусно, — сказал он и серьезно кивнул, и Сельма тоже серьезно кивнула, как будто «Mon Chéri» были узкоспециальной наукой, в которой насчитывалось лишь несколько знатоков во всем мире.

— С вас обоих каплет, — сказала, наконец, Сельма.

— О, извините, — сказал Фредерик, взял одной рукой купальный халат и полотенце, а второй — еще одну «Mon Chéri».

Оптик начал убирать со стола, Сельма начала помешивать соус на плите, и, когда дверь ванной закрылась за Фредериком, оба развернулись и бросились ко мне.

— Все в порядке? В руках чешется? — спросила Сельма.

— Ступор сильный? — спросил оптик.

Они смотрели на меня как врачи «скорой помощи».

Я погладила Сельму по голове, в шевелюре которой теперь, наконец, легко угадывался Руди Каррелл.

— Все в порядке, — сказала я. — Ступор едва прощупывается, общее состояние стабильное.

— Тогда хорошо, — сказала Сельма, а Фредерик вышел в ее купальном халате, перекинув через руку промокшее кимоно, и теперь я отправилась в ванную — с платьем Сельмы в руках.

Пока запеканка доходила в духовке, Фредерик в купальном халате Сельмы сидел у батареи отопления в гостиной, на том самом месте, с которого я вместе со своим ступором впервые говорила с ним по телефону.

В гостиной было еще более прибрано, чем обычно у Сельмы. Книжные полки были вытерты от пыли, журналы на столике у дивана лежали строгой стопкой, подушки на красном диване выглядели так, будто на них еще ни разу никто не откидывался.

Фредерик смотрел, как Сельма развешивает наши мокрые вещи на сушилке для белья.

— Можно, я вам помогу? — спросил он, но Сельма конечно же отмахнулась.

— Ни в коем случае, — сказала она, — обсушитесь сперва, вы же промокли как пудель.

Сельма развешивала все так тщательно, как будто вещи должны были остаться на этой сушилке навсегда и следующие поколения из рода развешивателей белья могли извлечь из них бесценные уроки.

— Вы хорошая буддистка, — сказал Фредерик.

Сельма закрепила последнюю прищепку на моих брюках и повернулась к нему:

— Хорошо, что хоть кто-то, наконец, это заметил, — сказала она.

После того как каждый из нас съел по две порции запеканки, а Фредерик четыре, оптик сложил свои приборы на тарелке и откашлялся.

— Я хотел вас кое о чем спросить, — сказал он, покосившись на меня краем глаза. — Верно ли, что нечто может исчезнуть, если мы будем пытаться его видеть, но оно не может исчезнуть, если мы не будем пытаться его видеть?

Я пнула оптика по ноге под столом.

— Меня это интересует сейчас вовсе не с буддистской точки зрения, — быстро сказал он, — а чисто из моих профессиональных соображений.

Фредерик вытер губы.

— Этого я тоже не знаю, — сказал он, — тут мне надо подумать, — а Сельма показала в окно, там к нам на холм поднимались три фигуры под зонтиками, то были Эльсбет, лавочник и Пальм.

Сельма открыла дверь.

— Привет, — сказала Эльсбет, протягивая ей кухонный миксер: — Я хотела наконец-то вернуть тебе миксер. И случайно оказалась поблизости.

— Вот именно, а мы принесли мороженое, — сказал лавочник из-за спины Эльсбет, держа в руках завернутый поднос.