Подделка - Чен Кирстен
Тётя Лидия сказала: мы скучаем по ней, но мы рады, что она переехала.
Дядя Марк добавил: в прошлом году пациент, недовольный, как прошла операция, ударил ножом врача – в самой престижной больнице Пекина! И это лишь один из ряда случаев нападений на медицинских работников.
Я мрачно кивнула, всем своим видом стараясь выражать глубокое сочувствие, но в памяти всплывали образы прошлого вечера, мужчины, спокойно выдвигавшие требование за требованием. Крокодиловая «Биркин» была больше, чем роскошным подарком или ценной взяткой – она была предупреждением, угрозой. Она лежала рядом с моими вещами в багажнике «Мерседеса» в дорогущем гараже неподалёку. Если бы только кто-нибудь мог вломиться в машину и украсть её, чтобы я больше никогда её не видела! Если бы только кто-нибудь мог вломиться в мою жизнь и уничтожить ту меня, которую создала Винни, чтобы мне можно было снова стать прежней собой!
Бабушка прервала мои размышления. Ава, у тебя такой усталый вид, ты так похудела. Ты слишком много работаешь.
Да это всё смена часовых поясов, сказала я.
О тебе дома кто-нибудь заботится?
Не помню, чтобы мне когда-то задавали этот вопрос так искренне. Внезапно мне захотелось плакать. Да, сказала я, конечно. У меня есть Оли, есть друзья. Эти слова даже мне самой показались неискренними.
Друзья, сказала бабушка, это не то.
Я слабо улыбнулась. Что она хочет этим сказать?
Мне девяносто, все мои друзья уже умерли!
Я ваш друг, простодушно брякнул Хью.
Бабушка потрепала рукав Хью и снова сосредоточилась на мне. Она сказала: я так переживала, как твоя мама там, в Америке. Я беспокоилась, что когда она станет старенькой, с ней рядом никого не окажется. Вы с братом жили так далеко. Салфеткой, зажатой в дрожащей руке, она промокнула уголки глаз.
Мои уши наполнились призрачным плачем. Пожалуйста, не беспокойся обо мне, сказала я. Я в порядке, в полном порядке. Вот, я съем ещё один пирожок с яйцом, чтобы поправиться.
Чего бы я только ни отдала, чтобы подарить маме ещё месяц, ещё неделю, чтобы она была рядом со мной за этим столом, рядом с её матерью, сестрой, другими родственниками! Я хотела узнать как можно больше о жизни своих двоюродных сестёр, хотела, чтобы Анри познакомился с Даной и Эллой. Мысль о том, что я проведу ещё один день во власти Винни и ее подельников, вызывала во мне отвращение.
По дороге в аэропорт Шэньчжэня я представляла себе жизнь, которую могла бы прожить мама, если бы отец отказался от аспирантуры в Массачусетсе и они остались бы в Гонконге – еженедельные семейные обеды, родственники, разделённые лишь незначительным расстоянием, которое можно проехать на метро. Я думала об отце, который теперь остался совершенно один в своём большом неубранном доме и отказывался его покидать. Я думала о брате, который недавно предложил нам слетать в Бостон на годовщину смерти мамы, на что я ответила, что слишком занята и не могу. Я думала об Анри, моём драгоценном, невыносимом мальчике, и о том, что у него будет ещё меньше родственников, чем у меня – наша родословная походила на перевернутый треугольник, ненадежно балансирующий на вершине.
Когда мой сын состарится, когда нас не станет, кому он будет доверять? Кто даст ему совет? Кто спасёт его от принятия неверных решений, подобных тем, что приняла его мать?
Какое-то время я изучала затылок водителя. Скажите, спросила я наконец, вы родились в Шэньчжэне?
Нет, ответил он, у меня тут никого нет.
Ловко лавируя в потоке машин, он сказал мне, что до сельской местности, где живёт его семья, нужно ехать на поезде двенадцать часов. Он ездит туда каждый год во время Праздника Весны, и поезда до того набиты битком, что, если бы он выпустил из рук сумку, она бы удержалась между телами других пассажиров.
Ваши родители расстроены, что вы так далеко?
Он остановился на красный свет. Наверное, немного.
Пешеходы толпились на тротуаре, сжимая сумки, пакеты, руки маленьких детей. Я сказала: вы, наверное, порой скучаете по дому.
Нет, ответил он, стукнув себя в грудь, я теперь городской мальчик.
А работа вам нравится?
Он оглянулся на меня и ухмыльнулся. Я же не всю жизнь буду водителем. Я хочу собственный бизнес, целый парк машин, чтобы возить бизнесменов по городу.
В аэропорту он подъехал к залу вылета, поставил машину на стоянку и побежал доставать мой багаж. Я поблагодарила его и пожелала удачи в воплощении карьерных планов.
Увидимся, пока, сказал он по-английски. Я с трудом поборола в себе желание обнять этого молодого человека и сказать ему, чтобы он заботился о себе, усердно работал и не поддавался влиянию грязных денег, которые текут по этому городу, потому что в хорошей, честной работе нет ничего постыдного. Но кто я такая, чтобы раздавать советы? Так что я просто ответила: пока.
С вашей точки зрения, детектив, я могу себе представить, как всё это звучит. Почему мне потребовалось ещё три месяца, чтобы сдаться и признаться? Поверьте мне: если бы мне нужно было беспокоиться только о себе, я бы помчалась к вам в офис, едва мой самолет приземлился в Сан-Франциско. Но я эгоистичная, я слабая. Я боялась за мужа, сына, любимую девяностолетнюю бабушку, которую отделяла от этих гнусных людей лишь граница. Я сожалею об этом. Простите меня, я думала, что смогу каким-то образом вырваться из хватки Винни. Простите меня, я думала, что смогу защитить свою семью. Больше всего мне жаль, что я не сразу поняла: единственное, что может нас спасти, это правда, только правда.
14
Я подошла к дому, готовая заглаживать вину перед мужем, сделать всё, что в моих силах, чтобы оградить его от последствий моих ошибок. Насколько я могла судить, был только один способ гарантировать его безопасность: убедить его прооперировать Босса Мака, а для этого мне нужно было сделать так, чтобы он никогда не узнал о криминальном прошлом этого человека.
Я нашла в «Дьюти Фри» хрустальную вазу, которая показалась мне неплохой заменой той, что он разбил. Я протянула ему свой подарок и сказала: прости меня.
Он, распластанный на диване, чуть приподнял голову и тут же снова уронил её, как будто это незначительное действие требовало невозможных усилий.
Что это? – спросил он.
Ваза, ответила я и поставила сумку с покупками на ковёр. У Оли был тот остекленевший кататонический взгляд, какой иногда появлялся после сорока восьми часов непрерывной работы, что теперь считается слишком жестоким.
Что стряслось? – спросила я. Что такое?
Прибежал Анри в одном подгузнике, хотя через открытое окно дул холодок. Я раскинула руки, чтобы обнять его, но он обогнул меня, направился к пульту, лежавшему на журнальном столике, и стукнул этим пультом об диванную подушку после неудачной попытки включить телевизор.
Оли не пошевелился, его лицо исказилось в агонии.
Что случилось? – снова спросила я и поцеловала сына в макушку, пахнувшую дрожжами и мокрой псиной, а вовсе не шампунем. Анри откинулся назад, сверкая самой блаженной улыбкой, и вновь принялся колотить пультом по подушке.
Оли воздел руки над головой и испустил чудовищный стон. Анри тут же передразнил папу и захихикал. Я подхватила сына и поцеловала в обе щеки, он вырвался из моих объятий.
Наконец Оли сказал: я пытался приучить его к горшку.
О нет.
Я хотел сделать тебе сюрприз.
О нет.
Я не думал, что это будет так сложно. Мне обещали, это займёт от одного до трех дней.
Я ощутила резкий всплеск раздражения, грозивший уничтожить все мои добрые намерения. Как это характерно для моего мужа – принимать вызовы, на которые ни один здравомыслящий человек никогда бы не решился. Он становится особенно энергичным, особенно мотивированным, когда слышит, что ту или иную задачу невозможно выполнить. Именно так он получил двойную специализацию по физике и биологии в Гарварде, одновременно занимаясь греблей в команде новичков и работая запасным концертмейстером в танцевальном отделении. Именно так он пережил ординатуру и стажировку по хирургии. Именно так он стал восходящей звездой в первый же год работы. И тут до меня дошло: таким же образом я могла заставить его прооперировать Босса Мака – представив эту операцию как вершину, на которую только он один мог подняться.
