Александр Сегень - Поп
При этом Алексей вздрогнул и слегка отшатнулся. Священник понял, что наступил страшный миг.
– Убивал, – тихо произнёс Алексей.
– Захватчиков, – приблизившись к нему, зашептал батюшка, – врагов России, так туда им и дорога. Благословляю тебя и впредь сражаться с ними.
– Не только, – сказал Алексей. – Участвовал в казни священника Владимира в селе Знаменском.
Отец Александр оледенел. Хотел что-либо сказать и не мог… Они так и стояли молча некоторое время оба. Первым заговорил священник:
– Я знаю, он искренне служил немцам. Но убийство остаётся убийством. Тем паче – священника. Пусть Господь рассудит.
Он хотел уж было накрыть голову грешника епитрахилью, как вдруг тот вымолвил нечто ещё более страшное:
– Я убил Таисию Медведеву.
Отец Александр запнулся, растерянно прошептал едва слышно:
– Как же это?..
– Она ехала с немцами на мотоцикле. Я же говорил тебе, как возненавидел тебя. А заодно и всех, кто при тебе.
– Господи Боже, – закачался из стороны в сторону отец Александр. – Каешься ли ты?
– Не знаю… Мне жалко её.
– Да это тебя, дурака, жалко! – воскликнул отец Александр, но тотчас снова заговорил вполголоса: – Ведь ты не её убил, а себя!
– Как это?
– А так! Её душа вознеслась в рай. А твоя погибла в тот самый миг, как ты совершил злодеяние.
– Как погибла?
– Думаешь, ты живой? Да ты мертвее мёртвого! Душа твоя аду теперь приговорена. А ад – это гибель. Вечная гибель! Становись сейчас же на колени и говори: «Всем сердцем раскаиваюсь в смертном грехе!»
И Луготинцев, сам от себя не ожидая, встал на колени и повторил слово в слово:
– Всем сердцем раскаиваюсь в смертном грехе!
Батюшке было плохо. Он, не чуя рук и ног, покрыл грешника епитрахилью и с огромным усилием произнёс отпущение грехов. Перекрестил голову убийцы, покрытую епитрахилью, да так, что пальцы сильно ударяли по этой голове.
– Встань, целуй Евангелие и крест. Иди. Приходи ещё…
Шатаясь, отец Александр удалился в алтарь. Там он лёг на пол ничком и обхватил руками голову… Через некоторое время дьякон Олег робко вошёл в алтарь и перепугался, увидев батюшку в таком положении, но отец Александр сам тотчас испугался, что испугает людей, и пробормотал:
– Иди, Олежек, скажи, что я сейчас выйду. Мне уже лучше.
67
Луготинцев не понимал, что с ним происходит. Всю душу перевернул ему поп! Всё это время, прошедшее со дня убийства Таисии Медведевой, он часто с жалостью вспоминал убитую, но теперь эта жалость вдруг запылала жгучим, нестерпимым огнём. А поп дал этой жалости имя – раскаяние. Так вот оно какое! Раньше он слышал это слово, но применял его к совсем другому. Например, когда нужно было поступить так-то и так-то, а он не сделал этого и упустил для себя какую-то выгоду или удовольствие. К примеру, ходил ловить рыбу на одно озеро, а клёв был на другом. «Как же я раскаивался, что весь день дураком простоял там!» Но оказывается, это было не раскаяние, а всего лишь обычная бытовая досада.
Убийство неповинной Таисии теперь представлялось ему страшным сном, хотя раньше то же самое казалось справедливой реальностью. Но сон можно вычеркнуть, а то, что Таисия Медведева – молодая женщина, мать двоих детей, лежит в могиле, убитая его руками, – не вычеркнешь.
Вот почему Луготинцев снова яростно злился на попа, лишившего его прежнего покоя и миропонимания. Мало того, он и в убийстве Знаменского попа стал раскаиваться, хотя тому-то поделом было, предателю!
В то же время голова Лёшки Луготинцева приятно зудела, неся на себе четыре удара батюшкиных пальцев – крестное знамение, наложенное во время принятия исповеди. Как будто поп вколотил туда четыре золотых гвоздя, от которых Лёшка стал крепче…
68
В начале декабря отец Александр всё ждал хороших вестей с Волги. Он был уверен, что так же, как и в прошлом году, именно в день погребения Александра Невского, шестого декабря по новому стилю, начнётся контрнаступление русских войск.
Миновала заветная дата, вот уж и декабрь подходил к концу, а радио по-прежнему дундело: немцы продолжают громить Красную Армию в окрестностях Сталинграда и в предгорьях Кавказа!..
Но что-то уж больно однообразное стало звучать в этих победных реляциях, и отец Александр приговаривал:
– Нет, Аля, чую, не так всё у них хорошо, как они бряцают на своих тимпанах и гуслях! И ты глянь, как мало немцев осталось в Закатах, одни только шу́мки и держат власть немецкую.
Шуцманы или шу́мки, как называл их отец Александр, и впрямь захватили в селе полную власть. Это были жители Закатов, согласившиеся служить у немцев. Они получали обмундирование и оружие, паёк и денежное довольствие. Немцы называли их «шу́ма», сокращённо от слова «Schutzmannschaft» – «вспомогатели». Возглавлял закатовских шу́мок бывший милиционер Владыкин – некогда высокий и красивый малый, немало иссушивший девичьих сердец.
При Владыкине обреталось ещё человек двадцать вспомогателей, среди которых числились и вполне, казалось бы, приличные мужики, и откровенные шавки, у которых и имён-то вроде не было, а так – одни прозвища: Ластик, Петрик, Микешка. Удивительно, но печать предательства накладывалась на человека как-то очень быстро и заметно.
И чем меньше в селе становилось немцев, тем больше наглели шуцманы. Они словно самим себе старались доказать, что раз уж стали предателями, то должны полностью оправдать это позорное звание.
Некоторые из них посещали церковь. Но и здесь шуцманы старались вести себя развязно, показывая, что все должны им подчиняться. А двадцать пятого декабря Владыкин устроил в храме восстание. Когда отец Александр закончил проповедь, главный закатовский вспомогатель вышел на амвон и заявил:
– А кроме всего прочего, сегодня великий праздник – Рождество Христа Спасителя. И я не понимаю упорства наших священников. Весь мир давно уже перешёл на правильный календарь. Великая Германия сегодня отмечает Рождество. А мы почему-то должны ждать ещё две недели! В то время как вот-вот – и рухнет ненавистный сталинский режим. Германская армия по берегу Волги стремительно подбирается к Москве. В наступающем Новом году война окончится. Отец Александр, объявите же, что сегодня Рождество Христово!
Батюшка, не ожидавший ничего подобного, поначалу растерялся, но быстро вернул себе самообладание.
– Ты, раб Божий, возможно, и облечен неким полицейским саном, но позволь мне здесь оставаться хозяином. Даже при сталинском режиме Русскую Православную Церковь не заставили перейти на ошибочный григорианский стиль. Никаких указаний от своих церковных властей насчёт перехода на новый стиль в церковном богослужении я не получал. Так что давайте действовать по закону, а не как кому вздумается!
