Елена Колина - Через не хочу
Теперь раз в месяц Ариша писала больше десяти писем — какая погода в Ленинграде, что проходили в школе, что читала, смотрела, и про что кино, старалась, чтобы слова были теплые и хотя бы немного разные. Адрес у всех писем один — «Пермь-35», лагерь, в котором отбывал наказание Мишенька. В первом же письме Мишенька попросил ее написать нескольким одиноким политзаключенным — неважно, что она напишет, важно, что им кто-то пишет. Письма без обратного адреса Ариша кидала в почтовый ящик в Купчино, это была придуманная Аленой конспирация. Ездить в Купчино Арише приходилось одной, потому что Алене ездить было некогда.
К чести старой барыни на вате, все это безобразие творилось за ее спиной. Конечно, она никогда не позволила бы Арише, дочке партийного начальника, переписываться с политзаключенным. О том, что Ариша пишет Мишеньке, она не знала, тем более не знала о том, что Ариша написала десятки писем в лагеря незнакомым людям, которым никто, кроме нее, не писал. Но запретить Арише приходить она не смогла, не было у нее сил отказаться от дружбы этой прелестной девочки. К тому же сейчас не сталинские времена.
Нине о письмах в лагерь не рассказали. Алена сказала — меньше знаешь — крепче спишь. И что первое правило сохранения тайны — ни с кем о тайне не говорить. Она и сама это правило выполняла. Ариша, например, не знала, что книги, которые приносит Алена, — из квартиры на Боровой.
С посетителями Боровой Алена не подружилась. Она была зоркая девочка и кое-что подметила. Хозяин дома и его друзья-мужчины показались ей умными и благородными, а женщины были все чем-то похожи — некрасивые, одинокие. Прагматичная Алена не верила в их приверженность идеям, у них это было не инакомыслие, а неумение быть счастливыми. Но книги на Боровой брала — как бы мстила системе за Мишеньку.
Мог ли Смирнов представить, что у него под носом спрятана антисоветчина?! Листки папиросной бумаги, на которых был напечатан «Архипелаг ГУЛАГ», были вклеены в обложку учебника по биологии. Учебник биологии иногда лежал в тайной сумочке у Тани Кутельман, а иногда в ящике с Алениным бельем — кружевные немецкие лифчики, трусики «неделька», между трусиками «понедельник» и «вторник». Побывали там и другие книги, обложки которых испугали бы Смирновых явно нездешним, несоветским видом.
«Архипелаг» прочитал почти весь класс, и это просто чудо из чудес, что все осталось в тайне. Сама Алена не прочитала ни одной книги, у нее была потребность действовать, а не читать.
В разгар спора, кто пойдет в «Европейскую», Алена сказала:
— Мы напишем письмо. Пусть по Би-би-си расскажут, что его посадили за то, что он верит в Бога. Его освободят и отправят на Запад. И ты — черт с тобой, иди в «Европейскую». Передашь письмо этой англичанке. Скажешь ей, чтобы отправила письмо в Англии… Ну как?.. Я молодец?
— Лучше ты иди, — сказала Ариша.
…Люди проходили по улице Бродского, бывшей Михайловской, мимо «Европейской», обтекая вход взглядом, как будто гостиница была невидимой или находилась в параллельном мире. В определенной степени так и было — это был параллельный мир. Как и другие интуристовские гостиницы, «Европейская» была островком иностранной жизни в Ленинграде, и хотя вход в иностранную жизнь охраняло не трехголовое чудище, а всего лишь швейцар в ливрее, простому гражданину войти в гостиницу было невозможно, как на секретный объект. Если, конечно, гражданин не являлся валютной проституткой, фарцовщиком и прочей городской нечистью. Был, впрочем, еще служебный вход с площади Искусств, через него пропускали персонал и переводчиков. Но не такова была Алена, чтобы в красивую жизнь с заднего входа…
Алена бросилась в парадный вход «Европейской», как тигр через горящий обруч.
— Эй, ты чего? — Швейцар схватил ее за рукав. — …Ты в списке? Сейчас позвоню, проверю… Паспорт покажи и дуй через служебный вход.
Дрожали губы, коленки, дрожало что-то внутри. А если он потребует открыть сумку? Пытаясь поддержать в себе кураж, Алена мысленно произнесла, как будто прокричала на площади перед толпой народа: «Тоталитарный режим подавляет личность! В СССР нарушаются гражданские права! Академик Сахаров объявил голодовку! Я требую, чтобы наши войска вывели из Афганистана!»
Алена улыбнулась швейцару фирменной улыбкой Мэрилин Монро, словно пульнула в него всей своей золотистой прелестью, и швейцар махнул рукой:
— Ну, проходи уж…
— Почему на «ты»? — высокомерно сказала Алена и еще раз повторила как заклинание: «Борьба за права человека, свобода личности, свобода…»
Увидев девочку из Манчестера, рыжеватую, блеклую, но совершенно не накрашенную, в старых джинсах и куцем свитерке, Алена слегка смутилась — не выглядит ли она в своих кружевных колготках глупым советским павлином в стиле диско.
— Hello! Do you want to speak Russian?[2] Сегодня нас повезут на «Аврору», меня там в пионеры принимали. Потом Петропавловка, там пушка. Потом Эрмитаж, там Рембрандт… Ты чего, боишься меня? Не бойся, я тебя не укушу… Ну, хочешь, давай по-английски. In the evening will have some martini. Do you like martini? I like it.[3]
…Вечером Алена сидела в баре одна. Она была зла, как только бывает зол ребенок, вместо ожидаемой конфеты получивший фантиком по носу. Девочка из Манчестера оказалась на удивление скучной и серой, даром что иностранка, в Эрмитаже ни одного художника не узнала. Алена про себя называла ее «английская коза». Боится собственной тени, отказалась пойти в бар…
Неделя, которую Алена должна была провести с англичанкой — Пушкин, Павловск, Петергоф, Русский музей, — теперь воспринималась ею не как приключение, а как трудовая повинность. Нужно использовать это время хоть с каким-то толком — насладиться иностранной жизнью. В баре «Мезонин» на втором этаже пышный интерьер русского модерна, негромкая спокойная музыка, запах ванили и хорошего кофе, и сигаретный дым здесь другой, иностранный.
Алена сидела посреди всего этого иностранного, как иностранка, взрослая, красивая, с длинной коричневой сигаретой… как иностранка, у которой нет ни копейки, то есть ни цента. Это же был валютный бар, а откуда у нее валюта? У нее была пачка «More», подарок Виталика Ростова, и она просто сидела и курила одну сигарету за другой, и ее уже начало тошнить, как вдруг… «Европейская» была сказка, и совершенно как в сказке — как вдруг…
— Хотите что-нибудь выпить?.. Кофе, бокал вина?
Алена напряглась — это КГБ. Молодой мужчина, не парень, а именно молодой мужчина, был красив, не по-советски одет, и — у него есть валюта!.. Конечно, он из КГБ. Следующий вопрос будет: «А ну-ка покажите, что у вас в сумочке!»
