Дидье Ковеларт - Прошлой ночью в XV веке
Изумленно разинув рот, я поднял голову и встретился взглядом с Коринной, которая бесстрастно сказала:
— Твой завтрак готов; может, прикажешь поставить на стол еще одну чашку?
В ответ я пролепетал, что ничего не понимаю, что я огорчен и прошу прощения…
— Подъем! — весело скомандовала она, сбросив перину на пол. — Я тебя люблю, я уже опаздываю, но, прежде всего, у меня есть для тебя потрясающая новость…
Внезапно она застыла. На оборотной стороне перины было написано продолжение:
Скажи своей Коринне, чтобы не тревожилась более: у нее нет никакой болезни в груди.
Одним прыжком я соскочил с кровати. Побледневшая Коринна смотрела на эти две строки, написанные губной помадой, и ее била дрожь. Я обнял ее: она буквально оледенела.
— Коринна… что с тобой?
— Это… это… Жан-Люк, это и есть моя новость. Последняя маммография была не очень хорошей, я не стала тебе ничего говорить, я ждала результатов биопсии. И вчера вечером я получила письмо из лаборатории. Ты ведь его прочел?
Я замотал головой.
— Но как же… как же ты тогда узнал? И откуда ей это известно? Ты… значит, это действительно существует?
Я крепко прижал ее к себе, чувствуя, что и сам потрясен до глубины души. Уткнувшись ей в волосы, я шепнул:
— Да, существует.
Ее всхлипывания звучали все реже и наконец стихли совсем. Наши дыхания слились в теплых флюидах доверия, исходивших то ли от нее, то ли от меня, а, впрочем, какая разница. Мы с ней проделали одинаковый путь. Все эти сменявшие друг друга предположения, которые мы строили порознь, все сомнения, метания, тревоги, подозрения и обвинения, наверное, были необходимы, чтобы создать на их обломках прочную уверенность в нашей любви. Одну на двоих.
17
Последующие недели стали для нас чистым счастьем. Хотя слово «чистое», пожалуй, не совсем верно. Скорее, насыщенное, беспокойное, сложное. И лишь пройдя сквозь призму моих размышлений, оно обретало идеальную чистоту. Я жил отраженной, обдуманной страстью, в обоих смыслах этого понятия. Возможно, я и был одержим, но зато неделим.
Коринна никогда еще не чувствовала себя так хорошо. Сознание того, что она делит меня с Изабо, рождало в ней ощущение двойной жизни, — во всяком случае, она уверяла, что я люблю ее вдвое лучше, поскольку у меня была, помимо нее, еще одна цель, стимул, который становился для нас общим. Эта любовь втроем соединяла нас с ней тесными духовными узами, украшала наш союз, помимо плотских утех и иллюзии бегства от монотонности существования, иным смыслом. Умершая в XV веке дарила нам, живущим ныне, полную жизнь. Мы навсегда забыли о ревности, о самоуничижении, о страхе потерять другого.
Коринна признавалась мне, что глядя, после наших ласк, как сон уносит меня в мир Изабо, она испытывает ту же гордость, что посещала ее много лет назад при взгляде на маленького сына, играющего без ее присмотра за оградой детского сада. И чем самостоятельней он становился, тем сильней она ощущала их тесную родственную связь.
Рядом с Коринной я освобождался от своих страхов, от своих душевных терзаний и противоречий. Я наконец обрел цельность, ощутил уверенность в себе. Настояв на том, чтобы я жил в обеих своих ипостасях, она тоже собрала воедино собственные противоречия. Отныне невидимое получило право на существование в ее повседневной жизни, и теперь изматывающая рутинная работа сиделки перестала ее угнетать, словно ей сделали прививку от ее больных, как мне — от моих налогоплательщиков. Нашим противоядием стало потустороннее. И даже если Коринна была не совсем убеждена в реальном существовании Изабо, она решила в это верить, как верят в правила игры. Слишком уж она ценила партнера, каковым я сделался для нее, чтобы испортить эту партию жульничеством. С той поры, как в нашу жизнь вернулись смех, нежность и секс, рациональное утратило свое первенство.
Наш семейный, вновь обретенный мир прошел проверку испытанием, которое еще недавно, когда я был всего лишь Жан-Люком, заставило бы меня немедленно бросить ее. Испытание носило имя М'Габа. Это был центральный нападающий беррийской футбольной команды Шатору, великолепный малиец двадцати четырех лет, отправленный на преждевременную пенсию из-за венозного тромбоза; газета «Берри репюбликен» раструбила об этом на первой странице, в передовой статье. Два раза в неделю Коринна ходила к нему на дом брать кровь, чтобы мерить уровень протромбина. Он безумно влюбился в нее, и она с трудом устояла перед этим атлетом, впавшим в депрессию из-за того, что ему пришлось бросить футбол, которому он посвятил всю свою жизнь и который оплакивал теперь, сидя в полном одиночестве на своей шестикомнатной вилле с круглым бассейном.
Жена при разводе отобрала у него детей и половину имущества. Теперь он хотел жениться на Коринне, усыновить Жюльена, и те три недели, когда она отказывала мне в близости, были, в действительности, самой большой дилеммой в ее жизни. Вот чем объяснялась ее яростная реакция на мое отсутствие: я провел ночь неизвестно где, ни о чем не предупредив, тогда как она не позволяла себе обманывать меня с новым воздыхателем — кроме разве одного утра, когда она все же дрогнула, но не дошла до конца. Ибо она выбрала меня, жалкого налогового инспектора, предпочтя чернокожему красавцу-миллионеру, которого вытащила из депрессии, пробудив в нем эту внезапную любовь.
Я дивился собственной реакции на эту историю. Меня всегда убивало женское предательство, я защищался от него холодом и гордыней, но теперь, выслушивая признания Коринны в ее чувствах к другому мужчине, испытывал только подобие признательности.
— Ты пойми, он такой потрясающий, и такой потерянный, и такой нежный, а уж растить Жюльена в этой роскоши, что может быть лучше… Но ведь я люблю тебя и ничего не могу с этим поделать, а с тех пор, как в моей жизни появился другой, я люблю тебя еще сильнее.
Я ответил — с сопереживанием, таким же искренним, как и мой скрытый упрек:
— То же самое и у меня с Изабо. Разница лишь в том, что она нереальна…
— Нет. Разница в том, что ты — ты получал наслаждение с другой.
Она ласково погладила меня по щеке, и ее материнская нежность и женское желание согрели наш поцелуй взаимного прощения; это был, наверное, самый прекрасный миг нашей любовной истории.
— Кстати, тот факт, что у нас с ним все кончено, — добавила она, оторвавшись от моих губ, — вовсе не обязывает тебя делать то же самое. О'кей? Мне хотелось, чтобы ты вместе со мной, хоть на минутку, полюбил этого человека, который взволновал меня так, что я чуть не сдалась. Но теперь я хочу продолжать любить Изабо вместе с тобой, Жан-Люк. Обещай мне, что мы никогда не будем скрывать друг от друга самое важное.
Я обещал. Но спросил, с нарочитым безразличием:
— Ты все еще бываешь у него?
— Нет, я посылаю туда свою коллегу Шарлотту. Взяла ее пациентку, старушку-диабетичку, а взамен отдала ей кумира ее мечтаний; пусть хоть она будет счастлива.
— Я тоже сделаю тебя счастливой как никогда. И я тоже хочу жениться на тебе и усыновить Жюльена…
— Погоди, не надо спешить! Для начала давай уладим дела со Средневековьем.
Я притянул ее к себе в порыве радости, от которой у меня даже горло перехватило.
— Ты — женщина моей жизни!
— Да, но ты — мужчина ее смерти. За работу!
* * *Улаживать средневековые дела… Это действительно была настоящая работа, только что ненормированная. Проснувшись поутру, я не имел ни малейшего представления о том, что пережил во сне. Но достаточно было чашки кофе, тартинки и чистого листа бумаги, чтобы образы прошедшей ночи всплыли в моей памяти под диктовку Изабо.
Затем я доставлял Жюльена в лицей и ехал на работу. Господин Кандуйо находил, что я выгляжу великолепно. Коллеги искали моего общества, приглашали на обеды. Даже жертвы моих проверок, и те, кажется, питали ко мне скрытую симпатию. Что касается Жюльена, то мне достаточно было поговорить с его преподавателями, поблагодарив за угрозы оставить его на второй год, и они признали, что его последние отметки вполне позволяют ему перейти в следующий класс. И радовались вместе со мной своей блестящей победе над школьной неуспеваемостью. Став абсолютно счастливым, я заражал этим чувством всех окружающих.
На моем столе росли стопки «автоматических» писем, тщательно датированных, пронумерованных и сколотых скрепками. Часто Коринна помогала мне расшифровать то или иное слово. При этом нам случалось спорить, по-разному толкуя запись, и тогда к нашему горячему энтузиазму примешивалась крошечная толика враждебности. Тайны моей связи с Изабо, которые я поверял Коринне, скрепляли наш с ней союз так же, как ее рассказ о несостоявшемся любовнике. Мы чуть было не попали в гибельную мясорубку ревности, но теперь жили настоящей любовью, той, что все принимает, понимает и оправдывает.
