Жан Фрестье - Выдавать только по рецепту
В конце улицы она остановилась. Я понял, что нам в разные стороны. Я прислонился спиной к стене. Торопливо заговорил о своей ноге, о южной жаре, о том, как это далеко. Затем остановился в полном унынии.
— Я был болен, — сказал я, — и поэтому не писал тебе.
Клэр смотрела далеко вперед. Она застегивала перчатки.
Я сунул руку в карман. Наркотик был там. Эта монета не теряла своей стоимости, она имела хождение во всех моих чувствах. Мне оставалось лишь плыть по течению. Я столько раз покидал Клэр! Разом больше, разом меньше; стоит только ничего не говорить, чтобы между нами установилось молчание. Она закончила застегивать перчатки. Сейчас она уйдет. У нее было непроницаемое лицо разлюбившей женщины, скупое лицо, замкнутое лицо и тело, застегнутое на все пуговицы. Она походила на Сюзанну, на всех тех, о ком недостаточно думать, что они принадлежали тебе. Та, кто тебя покидает, никогда не принадлежала тебе.
Мне казалось, что мне больше нечего терять. Я ошибался. Вспоминая о другом образе Клэр, о том, как она склонялась надо мной, когда меня любила, я почувствовал себя обездоленным, таким одиноким, каким не был тогда, когда жил вдали от нее.
К моему чувству примешивалась даже доля ужаса при виде того, как в одном и том же лице смешиваются знакомое и незнакомое, при узнавании в Клэр того незнакомого, которое никогда не видно в обладании и которое открывается только в минуту разрыва.
Теперь я понимал, насколько я верил Клэр. Я думал, что я исключение в жизни моей подруги, что если бы Клэр не познакомилась со мной, она никогда бы не завела любовника, что она была целомудренной девушкой, сделавшей исключение только для меня.
Теперь Клэр, манерная, незнакомая, разряженная для новой любви, покидала меня на углу улицы. Она протянула мне руку свысока, со всей своей высоты, на которую она вытянулась в мое отсутствие: с высоты каблуков ее новых туфель.
— Как ты изменилась, — сказал я.
Мое замечание как будто удивило ее.
— Ты тоже изменился, и больше моего. У тебя нездоровый вид.
Она заметила, какой у меня вид, подумал я, ничто еще не потеряно.
— Я был болен. Но я рассчитывал на тебя во время болезни. Я надеялся, что ты-то не изменишься. Я опирался на тебя.
— Слишком сильно опирался. Ты тяжелый. Если бы ты знал, как я устала. Я даже желала, чтобы ты не вернулся.
Она сказала это словно нехотя, словно, снова устав, она еще должна была выбирать между желанием моего отсутствия и навязанного ей мною присутствием. Я снова обрел доверие. Как я ошибался в своих опасениях! Клэр, такая же слабая, как раньше, колебалась. Она не долго будет водить меня за нос. Она уже торговалась о своей сдаче.
— Если бы ты захотел выздороветь, — говорила она, — как бы я помогала тебе! Тебе и нужно-то набраться мужества на несколько дней. Я обо всем разузнала, пока тебя не было. Ты излечим.
Я не ответил сразу же. Я взял Клэр за руку, увлек ее на улицу потемнее.
«Набраться мужества на несколько дней», — сказала она. И я мысленно повторял себе эти слова: «Несколько дней, набраться мужества на несколько дней».
Клэр любила меня, это ясно. Она просто пыталась ставить условия. Она хотела, чтобы мое решение выздороветь было твердым и чтобы мы начали лечение в тот же вечер.
Я попытался получить отсрочку. Момент казался мне неподходящим; но я попрошу отпуск; я воспользуюсь этим для лечения, чтобы избавиться от отравы навсегда.
Клэр отказала.
Тогда я попросил один день, всего только день на то, чтобы привести в порядок свои дела. Она отказала.
— Тебе нужно решиться сегодня вечером или никогда.
Я медлил с ответом. Я был в мертвой полосе между двумя уколами. Где взять волю захотеть? Если бы я мог сейчас же сделать себе укол, на какой-то момент у меня возникла бы иллюзия воли. В эйфории, сообщенной мне уколом, я смог бы согласиться с тем, чтобы он стал последним. Этим рычагом я мог бы поднять огромный груз выздоровления, использовать этот полуфабрикат воли, эту иллюзию двойного действия, начать с самоотравления, чтобы иметь возможность думать, будто я хочу выздороветь.
Я взял Клэр за руку: «Ну хоть час или два ты мне дашь?»
Она улыбнулась мне:
— Решено? Возвращайся домой, я приду к тебе через час.
Я вернулся. Сделал себе укол. Выздоровление начиналось хорошо. Пришла Клэр.
— Ну, мы готовы!
Квартира преобразилась. В одно мгновение исчезла пыль с мебели. Мы накрыли на стол, затем приготовили постель, мое больничное ложе. Я помогал расстилать простыни.
— Вот хорошая квартира, где хорошо выздоравливать. Как ты мила, Клэр.
Я поцеловал ее. Мы сели за стол. Откупорили бутылку с высоким горлышком, дорогое вино, которое Клэр стащила у отца.
— Пить хочется.
— Да, но ты не голоден. Ты совсем не ешь.
Я бы проголодался, если бы мог сделать себе укол. Всего один. Уже час прошел со времени предыдущего. Как летит время.
Сунув обе руки под стол, я стал наполнять шприц. Но при этом наклонился к Клэр, чтобы отвлечь ее внимание. Я говорил ей о юге, о своих прогулках верхом, о коменданте-мулате.
Мои руки трудились под столом. Клэр тоже наклонилась ко мне:
— Ты ничего не ешь.
Она прислонилась своим лбом к моему.
— Я не забыла тебя, — говорила она, — я хотела тебя забыть, но не могла.
«Ах! — думал я. — Что ж она сейчас обо мне не забудет».
Под столом все шло наперекосяк. Клэр прижалась ко мне щекой. У меня же не получится сделать укол. Я не мог понять, полон шприц или нет. А Клэр терлась своей щекой о мою. Она что, ничего не понимает? Какая дура! Она наклонилась еще ближе. Ее фужер покатился по столу, упал на пол и разбился; я раздраженно встал:
— Может, хватит колотить посуду?
Она молча опустилась на колени и стала собирать осколки в тарелку. Я стоял со шприцем в руке. Неторопливо, сквозь брюки, я сделал себе укол.
Клэр собиралась выйти. Я удержал ее за плечо:
— Ты кое-что забыла.
В тарелку, которую она держала в руке, я бросил шприц, затем ампулы, которые были у меня в карманах, все таблетки, все наркотики, которые были при мне.
— Унеси куда хочешь. Спрячь хорошенько.
Я раскрыл перед ней дверь. Она побежала на кухню. Я услышал шум воды в раковине.
Выздоровление начиналось.
Я один отправлюсь в это путешествие. Клэр помогала мне уехать. Она раскрыла мой шкаф. Осмотрела все ящики, все утолки, куда я мог бы запрятать наркотики.
— Ты уверен, что больше ничего нет?
На верхней полке была старая фетровая шляпа. Я натянул ее по самые уши:
— Посмотри, какой я урод!
Она рассмеялась, но повторила вопрос:
— Ты уверен, что больше ничего нет?
Еще кое-что было. Я спрятал больше всего упаковок в чемодане, который оставил на вокзале.
Я взглянул на себя в зеркало. Уродство очень шло ко мне. Болезнь мне шла. К чему выздоравливать?
Нехотя я вынул из бумажника квитанцию на чемодан в камеру хранения. Протянул ее Клэр:
— Можешь забрать его завтра, пока я буду болен.
На этот раз действительно все было кончено.
Как в больничной палате накануне операции нащупывают звонок и выключатель, я разложил у изголовья вещи, которые мне потребуются на пути к выздоровлению: графин с водой и сигареты, книгу, чтобы была под рукой.
Я лег. Попозже Клэр легла рядом со мной.
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. Очень хорошо.
У меня еще были силы лгать. Уже какое-то время я чувствовал тревогу, нехорошую тревогу.
Клэр уснула. Вообще-то ничего еще не решено. Если бы я захотел, я мог бы разбудить Клэр, отправить ее на вокзал за чемоданом. Не выздоравливать. Ничего не решать. Ждать. Если ничего не решать, я в конце концов, может быть, засну. Если я просплю достаточно долго, я проснусь здоровым.
Но я проснулся слишком рано. Клэр исчезла. Свет, пробивавшийся сквозь ставни, был точно таким же, как в первый день болезни. Операция не начиналась. Стоял еще только тот утренний час, когда в клинике ждут прибытия хирурга, час, когда будущего пациента, тайком уложившего чемодан, перехватывает на пороге дневная сиделка.
Охваченный паникой, я стал одеваться. Руки мои тряслись. Вошла Клэр:
— Что ты делаешь?
— Ничего. Одеваюсь.
— Зачем?
— Как зачем? Пора одеваться, разве нет?
Я надеялся, что, притворившись, будто забыл о нашем вчерашнем решении, я заставлю запамятовать об этом и Клэр.
— Если ты сейчас же снова не ляжешь, — сказала она, — ты больше никогда меня не увидишь.
Весь дрожа, я укрылся одеялом. Какое-то время я лежал спокойно. Я попытался определить, где у меня болит. Где мне больно?
Я еще не страдал. Сколько времени придется ждать? Наверное, боль придет крадучись. Она найдет во мне почву, подготовленную ожиданием. С момента пробуждения, под толчками страха, я чувствовал, как моя слабая воля рассеивается. Несчастье приближалось неслышными шагами. Реальное, но невидимое, в ужасающей тишине, оно одного за другим закалывало моих часовых.
