Марчин Вроньский - Нецензурное убийство
— Я ж говорила! Много раз мужу говорила. Вот вы, пан начальник, тоже сразу заметили! — обрадовалась Годзицкая. — Садитесь, пожалуйста, прошу вас. — Она поспешно убрала со стульев занавески, ожидающие своей очереди на стирку.
— Большое спасибо, — галантно поклонился Мачеевский, однако женщина смотрела только на Зельного.
— Когда-то у нас попросторнее была, но как же! Только сахара производят все больше, а новых квартир нету. Пять лет, как отобрали у нас комнатку при кухне… Вон там, в коридоре дверь была, за ковриком! Устроили новую квартиру. Пан Гайец ее занимал и… — Она умолкла.
— Мы как раз по этому вопросу, — вставил младший комиссар.
— Ну конечно, конечно, — пробормотала она, возвращаясь к реальности, хотя уже не так сурово, как прежде. Вероятно, болтовня Зельного настроила ее более доброжелательно. — Только я ведь все уже рассказала, как на исповеди.
— Да, конечно, но есть одна вещь, очень важная. Точно ли пан Гайец остался один, перед тем как покончил с собой.
— Ну, как я говорила тому пану… Ну, тому, в штатском, что тут был… — Годзицкая села и машинально огладила скатерть. — Не испачкайте чернилами, — предупредила она Фалневича, хотя тот, как обычно, писал в блокноте карандашом. — Пан Гайец был выпивший и шумел на лестнице. А впрочем, все топотали, как табун лошадей. Ну, те пьянчуги, которые его провожали. А тут бетон, понимаете, все разносится. Я уже собиралась выйти и сказать, чтобы успокоились, потому что это порядочный дом. Здесь служащие живут, а не отребье какое-то, которое за работой приехало! Ну так, они вошли и вышли, а потом уже до самого утра тишина была.
— А из чего вы сделали вывод, что они вышли? — спросил Фалневич. — Вы же не выглядывали в коридор, так ведь?
— Только в дверной глазок, — пояснила Годзицкая. — Они не зажигали свет на лестнице, но я же слышала второй раз шаги нескольких человек.
— А пан Гайец… — Мачеевский поудобнее устроился на стуле. — Он, по-вашему, имел повод для самоубийства?
— Откуда мне знать? — Она пожала плечами. — Но последнее время выпить любил, ничего не скажешь.
— Ну хорошо, благодарю вас. — Зыга встал. — Хотя нет, еще одно: где именно вы были, когда услышали этих мужчин, спускающихся по лестнице?
— Да здесь, в комнате, — ответила она.
— В таком случае, вы позволите нам небольшой эксперимент…
— У нас теперь такие современные методы, — с серьезным видом пояснил Зельный.
Младший комиссар докончил:
— Я хотел бы, чтобы вы остались здесь и сказали нам, сколько человек вы слышали на лестнице. Мы сейчас вернемся.
Женщина кивнула.
В коридоре Мачеевский, ни слова не говоря, подтолкнул своих агентов вниз. Зельный стучал лакированными туфлями, a Фалневич топотал поношенными полуботинками, как слон. Когда они спустились, младший комиссар сразу поманил их рукой.
— И как, пани Годзицкая? — спросил он, приоткрыв дверь. — Сколько нас спускалось?
Она вышла в прихожую и обвела взглядом лица полицейских.
— Как это сколько? Вы все.
* * *— Зачем это было, пан начальник? — спросил Зельный, когда Мачеевский уже сорвал печати, и они оказались в квартире Гайеца.
— У тебя талант трепаться, так вгрызайся в грамматику, Зельный. — Зыга похлопал его по плечу. — Есть единственное число и множественное, так. Один и два — это разница. Но два и сто — уже никакой. Так же и для Годзицкой существует только один пьянчуга на лестнице и толпа пьянчуг на лестнице. Что и требовалось доказать.
Они вошли в типично холостяцкую комнату с застеленной по-военному кроватью, столом, шкафом, буфетом и стеллажом с несколькими десятками книг на полках. Уголовный кодекс Таганцева стоял, втиснутый рядом с Дмовским[50] и парой старых учебников. В небольшой кухоньке тоже царил порядок, однако свидетельствующий скорее о том, что ею не пользовались, чем о чрезмерной аккуратности. Никаких папоротников или ковриков, на стене висело только распятие.
— Теперь я понимаю, почему Годзицкая так бесится, что у нее забрали эту комнату, — пробормотал младший комиссар. — Погибли растения.
Зельного так и тянуло ляпнуть, что у самого-то Мачеевского еще и не такое, однако он тактично сдержался. Кусок шнура все еще свисал с крюка для люстры, которая сейчас стояла в углу. Зыга выглянул в окно: дикий виноград вился до самой крыши по решетке из узких досочек, по ним мог бы забраться разве что кот, да и то самый тощий. Зато напротив подоконника возвышалась изрядная куча песка, вероятно, оставшаяся после строительства новых жилых каморок, возведенных на задах дома. Дворник как раз грузил песок на тачку.
— Холера! — воскликнул младший комиссар.
— Что, пан начальник? — спросил Фалневич.
— Дело абсолютно ясное. Гайец не совершал самоубийства. Его провожали несколько человек, но он остался один. Ну сам посуди, если он был так пьян, что не мог сам добраться до дома, сумел бы он снять люстру, да еще и тихо, так, чтобы ничего не звякнуло? А потом повеситься на крюке? Скорей уж на дверной ручке! Убийца вливает в Гайеца еще рюмку водки, тот засыпает. Какая проблема для высокого и трезвого мужика снять люстру, а потом поднять человека?!
— Ну а как же он вышел? Соседка б услышала.
— Ты ведь читал протокол, Фалневич! — потерял терпение Зыга. — Окно было приоткрыто. Тот тип спрыгнул на кучу песка и исчез. Пойдите расспросите дворника, не видел ли он утром каких-нибудь следов.
Мачеевский остался в пустой холостяцкой квартире один, однако он постоянно ощущал чье-то присутствие. И это был отнюдь не дух Гайеца. Младший комиссар не мог перестать думать о Томашчике и его рапорте:
…В квартире жертвы, кроме личных вещей, обнаружено, по порядку: a — 6 (прописью: шесть) чековых бланков in blanco[51] с подписью: Р.Биндер (в приложении вместе с перечисленными н-рами ); b — 38 зл. 12 гр. (прописью: тридцать восемь злотых двенадцать грошей) наличными; c — опорожненная на 3/4 бутылка водки «Люксовая» с отпечатками пальцев жертвы; d — многочисленные выпуски газеты «Голос Люблина» (легальной, связанной идейно с эндецкой оппозицией).
Ввиду вышеизложенного, а также согласно заключению врача, подтверждающему смерть в результате самоубийства через повешение, представляется вероятным, что:
I. В ночь с 9 на 10 т.м. А. Гайец, человек неуравновешенный, а также симпатизирующий крайне правым (показания соседки жертвы Ф. Годзицкой, в приложении) направился в квартиру ред. «Голоса Люблина» Р. Биндера, после чего убил его, вероятнее всего, по причине политических разногласий.
II. Для того, чтобы отвести подозрения, осквернил тело путем в т. ч. оставления оккультических цифр на теле жертвы.
III. Из квартиры убитого украл подписанные чеки.
IV. В ночь с 12 на 13 т.м. после распития в неустановленном обществе (показания Ф. Годзицкой) значительного количества алкоголя (отчет медика) движимый угрызениями совести покончил с собой, не оставив предсмертной записки…
Было видно, что искусством провокации и подтасовки фактов Томашчик владеет в совершенстве. Впрочем, на этом в немалой степени основывалась работа политической полиции, когда она еще существовала как отдельное ведомство. В его рапорте почти ничего не было правдой, однако все сходилось одно с другим. Если же за что-нибудь и удавалось уцепиться, например, за эту фразу Годзицкой о «неустановленном обществе», то только в пользу тезиса Томашчика. Выходило, что нетвердо стоящий на ногах Гайец вернулся домой один.
«А я думал, что его прислали, чтобы досадить мне!» — вспомнил Зыга появление Томашчика в его отделе сразу после убийства Биндера. Да, Томашчик должен был отслеживать каждый шаг Мачеевского, но не для того, чтобы напакостить ему в бумагах. Игра велась с более высокой ставкой: не допустить раскрытия истинного убийцы, чтобы не обнаружилась крупная афера в Замке. Потому-то Ежик, когда уже был не нужен, недолго наслаждался бабками из взятки, а Гайец должен был замолчать… Однако на сей раз речь шла не просто о вульгарном затирании следов! Зыга недооценил эту гниду Томашчика, а может, скорее тех, кто его использовал…
Но Мачеевский держал туза в рукаве: ведь только он знал, что Гайец «держит банк у себя дома», как тот проболтался по пьяни. А раз это банк, значит там должно быть больше, чем 38 злотых 12 грошей.
Зыга обвел взглядом квартиру. Укрытием не могла служить ни полка с бельем, ни банка из-под кофе в зернах; эти места скорее бы выбрала женщина, a Гайец говорил о своем тайнике с характерным блеском в глазах: «Смотрите, какой я хитрый!» Младший комиссар заглянул под мебель, проверил, нет ли в стульях выдолбленных ножек. Он делал все то, что однозначно не могло прийти в голову Томашчику с его отсутствием криминалистической подготовки.
— Были следы на песке, — объявил Зельный с порога. — Что это, пан начальник? — удивился он, увидев, как младший комиссар скатывает ковер.
