Михаил Березин - Эвтаназия
Проследив диким взором за закрывающейся дверью, Евлахов взорвался.
– Хорошо! – взревел он, гордо выпрямляясь. – Отлично!
И прошелся по лестничной площадке: туда-сюда. Его сморщенный перчик возмущенно болтался.
– Почему бы и нет? – сказал он. – Давай разберемся.
– Ты знал Середу? – повторил я.
– Ни хрена, – упрямо покачал он головой.
– Только ты мог рассказать ему обо мне, больше некому.
Он застыл. Его круглые глаза сделались похожими на оловянные монеты.
– Только я мог рассказать о тебе Викторе Середе? – изумленно повторил он, показывая пальцем в сторону неба. Раньше с таким благоговением, пожалуй, говорили о безвременно ушедшем Леониде Ильиче.
Неужели я ошибся? Я похолодел. Неужели ошибся?
– А Момина ты не знал? – упавшим голосом поинтересовался я.
Он снова принялся бродить по лестничной клетке и больше не смотрел в мою сторону. Вот оно что! Вот оно что!
– Значит это ты, сволочь такая, рассказал обо мне Момину?
– А что такого, подумаешь! – возразил он. – Тоже мне, законспирированный агент! Его интересовал литературный андерграунд, и я рассказал ему о „террористах" и о тебе, как о единственном уцелевшем их представителе.
– А как вообще ты с ним познакомился?
– Да я и видел-то его один раз в жизни. Послал рукопись в „Наблюдатель", а он пригласил меня для беседы.
– Опять врешь, – сказал я. – Как сивый мерин. Момин возглавлял в „Наблюдателе" отдел прозы, а не поэзии.
– А я и написал прозу, козел ты этакий! – ощерился Толька. – Думаешь, ты один у нас такой? Декодер!
– Оказывается, и ты еще, – сказал я, понемногу остывая. – Ну ладно. Предположим, что на сей раз ты говоришь правду. И что же было потом?
– Он сказал, что я безусловно не потяну, и что мне даже не стоит тратить на это свое время.
– Только для этого он тебя пригласил? Чтобы об этом сообщить?
– Нет, он предложил мне сотрудничать с издательством „Роса". Сказал, что, во всяком случае, там можно немного подзаработать. И что для такой работы моих способностей вполне достаточно.
– Он предложил тебе писать для „Росы"?! Момин?!
– Ну и что? Между прочим, „Роса" ему и принадлежит, если хочешь знать. Когда я впервые пришел туда, секретарша сказала шефу, что меня прислал хозяин. А тот зашипел на нее, чтобы она не распускала язык. И что полноправный хозяин в „Росе" только он один. Но было поздно. Я уже все просек.
По лестнице поднималась девчушка лет двенадцати. Увидев голого Евлахова, она сначала не поверила своим глазам, а потом в панике бросилась в обратном направлении. Наверное, ее испугал приобретенный Евлаховым бледно-голубой оттенок. Пришлось впустить бедолагу в квартиру.
– Если я заболею и умру, ты будешь виноват, – сказал он мне с укоризной.
Как будто не он еще совсем недавно умолял долбануть его током из силовой розетки.
– Сейчас Люська напоит тебя горячим чаем, – успокоил я его. – С галетами и сыром… И с клубничным джемом впридачу. И все будет чики-тики. – И далее, чтобы подсластить пилюлю: – Ну что, облизала она тебе все-таки жопу?
Подняв с пола простыню, Евлахов снова задрапировался в нее. Ну, вылитый Овидий! Или Гораций! Или Вергилий!
– Разве что в переносном смысле, – сказал он с сожалением. – Только в переносном смысле.
Снег скрипел под ногами. Скрип-скрип. С крыш домов свисали гигантские сосульки. Неожиданно одна из них сорвалась с карниза и обрушилась на голову идущего впереди парнишки. Тот упал. Бидон, который он нес в руках, выкатился на проезжую часть дороги, из него хлестало молоко. Но на парне была нутриевая шапка, и это, видимо, спасло ему жизнь. Мой вязанный презерватив в подобной ситуации вряд ли бы облегчил мою участь. Парень сидел на тротуаре, обалдело уставившись на свой бидон.
Значит, порнографическое издательство „Роса" принадлежало Момину-Середе? Невероятно!
Скрип-скрип. Теперь я старался держаться подальше от домов.
– Сезам, откройся, – проговорил я в домофон, после чего послышалось уже знакомое мне жужжание.
Я поднялся наверх, чмокнул подставленную Моминой щеку и тут же протянул ей злополучную дискету. Обнаруженный мною файл „Эпиграф" я предусмотрительно оттуда убрал.
Она сразу же пошла в кабинет и сунула дискету в компьютер. А я принялся без дела бродить по комнатам. Необходимо было как-то осмыслить информацию, полученную от Евлахова.
Насколько мне было известно, издательству „Роса" принадлежало несколько порнографических журналов. Порнобизнес – это, разумеется, еще не наркобизнес, но все же шаг в соответствующем направлении. Так мне, во всяком случае, представлялось.
В гостиной я остановился напротив портрета Середы и посмотрел ему в глаза.
– Так Ловчев ты или Середа, мля? – поинтересовался я у него с неприязнью. – Или, чего доброго, Момин?
Он продолжал молчать, но в глазах его заиграли веселые искорки. Любопытное оптическое явление, между прочим, вроде радуги или Северного Сияния. Кусок картона с фотоэмульсионным слоем излучает элементарное злорадство. Словно в насмешку над живым человеком. Пусть плохоньким, неказистым, но все же человеком. Я вспомнил, что имею дело почти что с классиком русской литературы, чтоб его. Предстояло во всем разобраться самому – портрет тут вряд ли чем в состоянии быть полезен.
Я наполнил ванную и пролежал в ней довольно долго, временами добавляя горячей воды. Когда-то в ванной мне хорошо думалось. Сюжеты всех моих законченных романов рождались именно в ванной. Но, видимо, с тех пор, как я переселился в коммуналку, что-то произошло. Во всяком случае, сейчас я совершенно бессмысленно пялился в потолок. И все. Вернее – и ничего. Наконец, появилась Момина.
– Вот ты где, – сказала она.
Лицо ее было непроницаемым.
– Что ж, Гена, давай попробуем еще раз, – сказала она. – Еще один раз. У тебя должно получиться.
Даже такие девчонки в нашей стране играют в русскую рулетку.
Неожиданно, она засмеялась своим смехом сквозь ладошку, потом быстро разделась и присоединилась ко мне.
– Так любили принимать ванную мои родители.
– Об этом тоже тебе доложила мама?
– Нет, я подглядывала в замочную скважину.
– Ай-яй-яй!
– Просто, Гена, если мы уж начали, нужно пройти этот путь до конца… Кто знает, в каком именно ты нуждаешься импульсе.
Мои ходули обвились вокруг ее бедер. Что ж, урвем напоследок все, что в состоянии урвать от жизни камикадзе.
– Лучше скажи, ты давала отцу читать мои вещи? – спросил я ее будто невзначай.
– Представь себе.
– И как он отреагировал?
– Если честно, не я давала ему читать, а он мне. Ты не поверишь. Со словами, что это и есть подлинная литература. Именно потому, что она не пользуется массовым спросом. Вообще практически не пользуется никаким спросом. Он считал истинным писателем твоего любимца Сэлинджера, который уже много лет пишет исключительно для самого себя.
– Зато пока он писал исключительно для всех, его книги пользовались сумасшедшим спросом. К тому же я далеко не уверен, что Сэлинджер вообще до сих пор что-то пишет.
– Неважно. Мой отец имел в виду, что настоящая литература пишется без оглядки на читателя. При этом язык у нее может быть и корявый – плевать.
– Так это он купил мои книги, а вовсе не ты? Твой отец?
– Первые две – да. А „Разъяренного мелкого буржуа" я потом разыскала сама. Но расшифровала их все же я, и поделилась с ним своим открытием. Он был очень разочарован.
– Стерва! – вырвалось у меня.
– Увы, – улыбнулась Момина. – К тому же как я могла тогда предположить… Словом, ты понимаешь…
Постель была хрустящая, а мы оба – после ванной – чистые-пречистые. В подобной ситуации секс неминуем. И она уже была на взводе: даже не столько в силу природного темперамента, сколько в силу уважения к законам жанра. Однако пролог затягивался. Я все размышлял, рассказывать ей или не рассказывать.
– Ты что-нибудь слышала об издательстве „Роса"? – неуверенно проговорил я.
– Нет, – она удивленно приподнялась на локте. – А почему ты спрашиваешь?
– Ну, это такое издательство, которое специализируется на выпуске эротической, или, попросту, порнографической, литературы, – продолжал я. – Романы Греты Мерлоу, Гортензии Пучини и так далее.
– А! Розовенькие пупсики!
Она захихикала. Не знаю, что она подразумевала под „розовенькими пупсиками". Чужие ассоциации – потемки.
– Дело в том, что это издательство, судя по всему, принадлежало твоему отцу. Нет, правда…
– Что?
Наступило гнетущее молчание. Я уже готов был откусить собственный язык, поскольку понял, что сейчас последует.
Момина выскочила с постели с такой скоростью, словно под одеялом оказался скорпион.
– А ну вон отсюда! – закричала она. И тут же сама выбежала из комнаты. Словно скомандовала себе самой. А когда вернулась, в ее руках были мои книги, которые она принялась в меня метать.
