Заза Бурчуладзе - Минеральный джаз
PASSIVE ATTACK
1
У меня знакомая среди ангелов.
Франц Кафка, «Америка»Меня зовут Гарри, Грязный Гарри. Я не против. Пусть зовут хоть грязной свиньей. Зато со мной Анна, ночует на груди моей. Заклинаю вас, дочери иерусалимские, газелями и оленями лесными, не будите, не тревожьте любовь, пока она не проснется сама. Истинно говорю вам: совсем еще недавно я придерживался о себе совсем иного мнения. Но стоило провидению свести меня с Анной, и я понял, как жестоко заблуждался. Чего греха таить, ведь это она сказала мне однажды: «Знаешь, ты похож на Гарри, на Грязного Гарри».
И вот вам ложе Грязного Гарри: шестьдесят девушек вокруг него из дочерей израильтянских. Что с того, что постелька узка и тесна. Сказано же, что влюбленные поместятся даже на соломке. Вот и мы умещаемся, спим. Точнее спит Анна. Заклинаю вас, дочери иерусалимские, не будите ее. И еще заклинаю: ягодой меня освежите, яблоком меня подкрепите, ибо я любовью болен.
Не любопытно ли вам, что же это за Анна, чья левая — под моей головою, а правой меня обнимает, и ради которой я всю ночь не смыкаю очей? Расскажу вам все, что можно о ней рассказать. Выключите мобильники и придвиньтесь поближе. И не шумите, заклинаю вас, не будите ее. Вглядитесь: она рождена для того, чтобы спать, я же рожденный бодрствовать. И не думайте, будто бы я призван только нежиться в теплой постели.
В былые времена проповеди мцхетского Сабеды весь храм слушал, затаивши дыхание; Гегесий из Магнеси изрекал остроты, от которых веяло холодом, способным остудить пламя пожара, а из стихов Талеса от Милет изливалась мощь столь притягательная, что слушатели невольно робели, я уж не говорю о героических песнях спартанцев и т. д.? и т. п. Сознаюсь, на мои бредни не полагается и последняя собака, но покорнейше прошу все-таки проявить милосердие и выслушать меня со вниманием. Нового я, возможно, ничего и не скажу, но для сведения вашего сообщу, что под бодрствованием подразумеваю не спортивные состязания на первенство в стойкости и выносливости, а совсем иное, первым делом рисование (и в прямом, и в переносном смысле этого слова). Подразумеваю внутреннюю работу, надобную для жизни и выполняемую всеми, кто жив и живет. Я же, не живший доселе полною жизнью, хочу уж теперь насладиться ею сполна. И не все ли равно, кто я, принц или нищий, никто не запретит Грязному Гарри этой ночью рисовать, то есть желать, страдать, любить и ненавидеть. Прошу при этом снисходительно простить меня сейчас и прощать впредь, если порой при всем старании не совсем точно употреблю кое-какие слова, в чем повинна, скорее, моя неопытность, нежели небрежность.
2
Расскажу о том, что с тех пор как провиденье столкнуло меня с Анной, многое переменилось и во мне, и соответственно в фантомах, возникающих вокруг меня. Для наглядности напомню вам «Терминатора 2» — там расколотый на мелкие кусочки киборг Т-1000 обладает способностью в нужный момент собраться-стянуться и трансформироваться. Это звучит фантастично и больше походит на сказку, но только уверяю вас, здесь одна лишь сухая хроника, а не досужие сплетни, сейчас я опишу — не совсем точно, так примерно — превращения моего собственного мозга. Он вроде как распался и тут же снова спаялся, но от перемены мест слагаемых изменилась сумма… Что вы так воззрились на меня? Я ведь и сам поначалу не верил, но чем больше проходит времени, тем тверже убеждаюсь, что так все и вышло. При развале и сходе мозга обнаружилось, что прежде я пребывал в жестко фиксированной и изолированной системе или, если вам угодно, мире, который не расширялся и не углублялся, был абстрактным и отрешенным, а Грязный Гарри был распялен в нем, как безжизненно отвисшая схема… Словом, произошла некая реакция. Всем известно, что в результате воздействия аммиака NH3 на сульфат меди CuSO4 мы получаем [Cu(NH3)4]SO4. Надеюсь, простите мне эту плакатную формулу, этим я только хотел сказать, что Анна примерно так же повлияла на меня. Быть может, вам трудно в это поверить, но, увы, убедительность не всегда на стороне истины. И, если из всех этих примеров вам не нравится ни один, то тогда… вам, наверно, хоть раз попадалось на глаза где-нибудь в метро, газете или журнале реклама операции по пересадке волос или препарата для похудения: под левым фото написано «До», а под правым — «После».
Встретив Анну, я не провалился в страну чудес, как Алиса, не вытянул за волосы себя вместе с конем из болота, папа римский не превратился в страшное насекомое, а сам я так и не начал нести яйца, черное по-прежнему черно, белое все так же бело и дважды два четыре, но не то, совсем не то же самое четыре. (Может, Кустурица и не авторитет, но сейчас не это важно. Главное, смотрели ли вы «Аризонскую мечту»? Если да, то должны помнить такую сцену — герои Винсена Галло и Джонни Деппа сидят в дешевом ресторане и спорят о какой-то чепухе. Один из них говорит, мол, когда попаду в Голливуд, буду одеваться во все черное. На что второй отвечает: «Так ты и так одет во все черное». И опять первый: «Да, но это будет другое черное».) Но должно быть, увы, ничего-таки не случится… Скорей уж я превращусь в страшное насекомое, а папа римский начнет нестись, чем в этом мире хоть что-то изменится, ведь все единородно и однообразно, что было, то и будет, и нет ничего нового под солнцем. По моему, сместилась точка, с которой я доселе наблюдал окружающее. Не трудно предположить, что сместить этот угол меня побудила Анна, но не трудно и опровергнуть это предположение. Потому я не стану ни настаивать, ни отрицать, а, как и обещал, расскажу то, что следует рассказать.
3
Тридцать лет я живу в Ваке, в одном дворе с детской поликлиникой № 9 и лишь вчера в первый раз увидал гору, высящуюся прямо напротив моего балкона. Точнее разглядел. По левую от меня руку фуникулер с мерцающей, как дискотека, телевышкой, по правую — Черепашье озеро с верхней станцией канатки и сванской башней. Гора смахивает на высоченную волну или каменный цунами, нависший над городом. Точней на увеличенное фото взметнувшегося и застывшего вала, установленное на огромном биллборде вдоль всего Тбилиси.
Дражайшие девы, сейчас ночь, во тьме ничего не разобрать, но, поверьте мне, вся гора густо обросла ельником. Посреди обозримой ее части белеет, как лысина на темени мужчины, небольшая церковь, почти сливающаяся с серо-зелеными зарослями, сразу и не заметишь. Что ж тут удивительного, когда тридцать лет подряд не видел самой горы. Разве найдешь иголку в стоге сена? Кто, скажите мне, обладает — спрашивал один логик-император — зрением столь метким, чтоб хоть раз не споткнуться в потемках? Впрочем, вернемся к главному. Видите, дочери иерусалимские, посреди горы горит точка? Это, должно быть, свеча или лампадка за окном церквушки. Оттуда, надо думать, весь Тбилиси виден как на ладони. Зато церквушка из города почти невидима. Впрочем, головы на отсечение не дам, кто ж его знает, может, девять десятых тбилисцев видят ее отчетливо, как луну или гамбургер.
Богослуженья отправляет высокий сухощавый священник. Я видел его днем суетившимся на подворье; он то носил из дощатой пристройки к храму дрова, то раскапывал и боронил крохотный огород за ним. Насчет подворья я оговорился, храм ничем, кроме ельника, не огорожен. Если зрение меня не обмануло, пряди льняных волос лежали на его плечах, придавая ему сходство с бабой, ему было под пятьдесят, но он все равно напомнил мне «Девушку» Дебюсси. Выглядит как человек предельно порядочный, однако как знать, не заблуждаюсь ли я. Может, это хам или вор с жутким и отвратительным прошлым, который, удалившись от мира и затворясь, ищет спасения духа и изнуряет плоть постами и воздержанием? Не брал ли он в жены родную мать, не пустил ли на котлеты родного сына? Или, напротив, не явленное ли он чудо — беспорочный, как голубь, чистый помыслами или горлица, что ни утро, обращающая ключевую воду в благородное вино, а золу в уголь? А то ведь, черт же его знает, может, все и не так, как я тут наплел? В чем не сомневаюсь, так это в том, что за попом всюду, след в след, идет черное страшилище, высоченное, как конь, и донельзя тощий пес, так страшно помахивающий длиннющим хвостом, будто вовсе не пес виляет хвостом, а сам хвост псом. И я не удивлюсь, если вы скажете, что и этот сукин сын держит посты и легко довольствуется сухой коркой хлеба и дождевой водой.
Впрочем, ну их в болото — и одного, и другого, и третьего. Сейчас интересней вот что. Как вы, дочери иерусалимские, полагаете — если бы не Анна, увидел бы Грязный Гарри то, на что он смотрел на протяжении целых тридцати лет?
4
Что с того, что Анна не читала Пруста и Джойса? Что грамм гашиша предпочитает всем фортепианным сонатам Скрябина? Что роялистом полагает настройщика, кинологом — кинолюбителя, а Наполеоном — торт? Что отродясь она не видывала «Портрета Анны» Модильяни и при этом похожа на нее, как две капли воды. А быть может, даже видела, но не помнит? Ведь у нее память ежа. Что с того?
