Радек Кнапп - Советы пана Куки
Вскоре после полудня пришел Бернштейн. Он выглядел бледным и усталым, будто не спал ночь. На несколько минут он скрылся в своем кабинете, но вскоре вышел оттуда со стулом и чашкой свежесваренного кофе. Стул он поставил рядом с прилавком и сел.
— Ну как дела? — спросил он.
— Нормально, — ответил я.
Сообщение о том, что я задолжал ему сорок тысяч шиллингов, я приберег напоследок.
— А ярмарка игрушек прошла неудачно. Единственной игрушкой стал я сам.
— Ваша подруга?
Он горько кивнул.
— Кто же, как не двадцатипятилетняя девушка, способен столь виртуозно играть со старым хреном вроде меня?
Он сделал глоток и опустил глаза, будто собирался исповедаться.
— Просто превзошла саму себя. Никогда ее такой не видел. И началось с первого же дня. В гостинице она настояла, чтобы мы зарегистрировались как муж и жена. Я был приятно удивлен — раньше она никогда на это не соглашалась. Но в регистрационной карточке она записала нас как господина и госпожу Трахштейн. Когда я спросил, что она имеет в виду, она сказала, что у нее, мол, такой период, когда хочется называть вещи своими именами. Я понадеялся, что этой глупой шуткой все и ограничится, но ошибся. Все только начиналось. Мы остановились в хорошей гостинице. Номер на втором этаже. Окна напротив ресторана. И вечером, когда там было полно посетителей, она голышом вышла на балкон и закричала: «Эй, Йозеф, а где Венера?» Конечно, все посетители ресторана тут же уставились на нее, а она крикнула еще громче: «Эй ты, звездный любовник, выйдешь ты наконец, чтобы показать мне эту чертову Венеру!» Я сел на кровать и заткнул уши. Через два дня на нас показывали пальцем. В последний день, то есть сегодня утром, разразился скандал. Мы сидели в номере, и я пытался все уладить. Стал уговаривать успокоиться, обещал все, что только в моих силах, даже сказал, что готов оставить жену. Пусть только слово скажет. Но она молчала и гладила кошку хозяев гостиницы. Я вытащил из кармана подарок и положил на стол. Духи «Шламар». Ее любимая марка. Она поцеловала меня в лоб — так прощается с дедом внучка, открыла флакон, прижала к себе кошку и вылила духи на нее. Кошка вскочила, как сумасшедшая, и пулей вылетела в окно. Ирина сладко улыбнулась мне и сказала: «С сегодняшнего дня у тебя новая возлюбленная. Захочешь ее трахнуть, иди на запах духов, которые ты ей подарил. У нас, у кошек, все так просто, Йозеф. Просто иди, куда ведет тебя твой шестидесятилетний нос». Она встала и пошла к двери: «Все кончено. Ясно тебе? Кон-че-но. И не пытайся винить во всем порчу, судьбу, кукушку или еще бог знает что. Это жизнь. Ясно? Добрая старая жизнь. Так что отправляйся к себе в магазин и играй там с куклами Барби». Она вышла из номера и больше не вернулась. Багаж свой она уже предусмотрительно спустила к стойке регистрации. Я ждал ее два часа, но она, похоже, сразу уехала. Потом я собрал чемоданы, расплатился и вернулся сюда.
Бернштейн замолчал и отхлебнул еще кофе.
Я попытался его утешить:
— Конечно, это не мое дело, но, похоже, ваша Ирина какая-то странная.
Бернштейн покачал головой.
— Не больше, чем все мы. Просто она считает, что жизнь продолжается не восемьдесят лет, а восемь минут. И ведет себя, будто через минуту может умереть. Она признает только «сейчас». Это ее религия.
— Это я и назвал странностью, шеф.
Бернштейн снова покачал головой.
— Когда мне было столько лет, сколько теперь вам и Ирине, я проводил все свободное время в шахматном клубе — упражнялся в сицилианской защите. Другие юноши давно ухаживали за девушками. А я все ждал, что кто-то придет и скажет: «На старт. Твоя жизнь началась». Но никто не пришел. Единственной женщиной, в которую я к двадцати пяти годам был влюблен, оставалась шахматная королева. Представьте, она являлась мне в эротических снах. Если бы тогда мне хоть чуть-чуть было свойственно Иринино отношение к жизни, сейчас я не был бы тем старым хреном, которого вы видите перед собой.
Бернштейн допил свой кофе и резко встал. Он взял под мышку пиджак, как всегда, когда собирался уходить.
— Господин Бернштейн, — сказал я, — прежде чем вы уйдете, я должен вам кое-что сообщить.
— Я еще не закончил, — перебил он меня. — Все это я рассказал только для того, чтобы вам стало понятно мое душевное состояние. Я хочу вас кое о чем попросить. Это тоже связано с Ириной. Вы не могли бы сами взять из сейфа ту жестянку и выбросить ее куда-нибудь подальше.
— Простите? Выбросить недельную выручку?
— В жестянке не деньги. Перед отъездом я вложил туда несколько писем к Ирине и посвященных ей стихотворений. Я не хотел, чтобы они оставались у меня дома, пока меня не будет. Ведь моя жена — бывшая парашютистка.
— И вы не хотите взглянуть на эти бумаги еще разок?
— Лучше не надо. В Дунай их. Больше они ни на что не годятся. Окажите мне любезность, Вальдемар.
— Ну если вы настаиваете…
— Может, потом я об этом и пожалею, но сейчас мне хочется, чтобы вы это сделали, — Бернштейн кивнул, будто ему предстояло неприятное, но совершенно необходимое дело. — Так что там у вас? Вы что-то хотели сказать? Что-то как будто важное?
Я был ошарашен тем, как ловко те сорок тысяч шиллингов, которые я задолжал своему начальнику, растворились в воздухе, и голова моя вдруг стала совершенно пустой — больше всего мне хотелось расхохотаться. К счастью, я быстро придумал нечто вполне подходящее:
— Я хотел поблагодарить вас, господин Бернштейн, — сказал я. — Благодаря вам, я понял, что на свете существуют такие вещи, как везение в невезении. Честно говоря, раньше я в этом сомневался.
Бернштейн положил руку мне на плечо:
— Вы хотите меня утешить. Спасибо. Вы отличный продавец, даже если не принимать в расчет вашу удачливость. Вы продали столько водяных пистолетов, сколько до вас никому не удавалось.
— Правда?
— Несмотря на все свои неприятности, я не забыл, что сегодня истек ровно месяц с того дня, как вы начали у меня работать, и вы, возможно, захотите получить расчет. Обдумайте все как следует, и если хотите, оставайтесь у меня хоть навсегда, — он грустно улыбнулся. — А теперь, простите, мне надо поспать. К сожалению, я уже не самый молодой продавец игрушек в нашем районе.
Он направился к двери.
— Господин Бернштейн! Шеф! — Я помчался за ним, на ходу вытаскивая из сумки маленький серебряный предмет. — Раскройте, пожалуйста, ладонь.
Бернштейн не без удивления выполнил мою просьбу, и я вложил ему в руку сломанную зажигалку пана Куки.
— Это талисман, и он действительно приносит удачу. Мне он больше не нужен. А вам может пригодиться.
Он заметно растроган.
— Талисман? Правда? То-то бы Ирина посмеялась над нами!
— Ей необязательно об этом знать.
Он повернулся к двери и открыл ее.
— Заприте, пожалуйста, магазин сами. До завтра.
Он вышел на улицу. Я подошел к окну и, глядя ему вслед, пока он не скрылся за углом, пытался понять, что же произошло. Но никак не мог сосредоточиться, потому в голове у меня остались только две мысли. Во-первых, я вдруг ясно увидел, как где-то в городе двое скинхедов читают вслух еврейскую любовную лирику. А во-вторых, я так и не попрощался с Йозефом Бернштейном. Хотя именно сегодня это было бы более чем уместно.
25Был теплый сентябрьский вечер, свежий воздух со стороны Пратера врывался через раскрытое кухонное окно. Мы втроем сидели за столом и отмечали счастливое спасение моей чести. На столе стояли тарелки с лососиной и другими деликатесами. Впервые в жизни я попробовал трюфель, настоящее красное «Крымское шампанское» и еще некоторые деликатесы — если бы их увидела фрау Симачек, она немедленно удвоила бы квартирную плату.
Только вот Лотар и Болек выглядели не особенно счастливыми. За целый вечер они ни разу не посмотрели мне в глаза, предпочитая рассматривать настенный календарь за моей спиной. Третье сентября было обведено синими кружком. И это мешало им собраться с мыслями.
Наконец в пятый уже раз за вечер Лотар поднял стакан и провозгласил:
— Выпьем за его небывалую везучесть.
— Лучше уж за то, чтобы он снова приехал в Вену, — поправил его Болек, и они осушили стаканы. Отставив свой, Болек взял сэндвич с лососиной — так осторожно, словно это была редкая бабочка. Он откусил кусочек и с полным ртом обратился ко мне:
— Зачем тебе уезжать? Наша страна — отнюдь не то место, где можно нормально жить. На каждом углу там строят «Макдональдсы» и дрожат над ними, как над памятниками архитектуры, а новые богатеи сидят в них, потягивая молочные коктейли, словно шампанское.
— Он прав, — поддержал его Лотар, — ты уедешь в страну, где самая яркая мечта жизни — купить «мерседес». Ниже пасть невозможно. Поверь мне, все-таки я из Штуттгарта. Конечно, у нас тоже кое-что смыслят в воровстве и в коррупции. Не отрицаю. И все же такие люди, как фрау Симачек или доктор Хефтль, должны рождаться в первую очередь там. А здесь даже богатые кончают жизнь самоубийством. Западный мир, конечно, болен, зато вполне предсказуем.
