Юрий Слепухин - Джоанна Аларика
Глава 3
Во всем был виноват проклятый болтун Чакон: встретил тетку возле церкви и с самыми лучшими намерениями рассказал ей о том, что вот, мол, как безобразно обошелся патрон с Педрито. А у тетки насчет столкновений с патронами вообще всегда было свое мнение.
Когда Педро вернулся с митинга, проводив Аделиту, дома началось черт знает что. Тетка кричала, что он и бездельник, и хулиган, и у мессы никогда не бывает — даже стыдно перед соседками. Не хватает только, чтобы он стал коммунистом или чем-нибудь в этом роде!
Сначала он терпел. Все-таки тетка есть тетка, и жизнь у нее действительно нелегкая. Но когда донья Люс обругала всех коммунистов, а значит и Эрнесто Корвалана в том числе, тут уже Педро обиделся всерьез. У кого куриный ум, сказал он, тому по крайней мере лучше не кудахтать о некоторых вещах. Дело, понятно, кончилось плохо.
В одиннадцатом часу вечера он вышел из дому, решив не возвращаться сюда по меньшей мере год. А когда станет на ноги, купит себе воскресный костюм (помимо голубого комбинезона) и будет уже электриком, тогда он придет сюда и помирится с теткой. И будет кормить ее и всю эту ораву, ладно уж.
Он отправился на станцию круглосуточного обслуживания, где по вечерам обычно собирались поболтать шоферы, и неожиданно увидел там Чакона.
— Ты что же, чарлатан,[52] — сказал он, сплюнув ему под ноги, — а еще комиксы читаешь! Тоже мне Дик Марвел. Кто тебя просил распускать язык с моей сеньорой теткой?
— Я только пожаловался на дона Тачо, — испуганно ответил Чакон. — А что случилось?
— Случилось то, что я ушел из дому, — сказал Педро. — Поссорился с теткой и ушел. По твоей вине, учти.
Чакон так расстроился, что жалко было смотреть.
— Ну хочешь, я вас помирю? — спрашивал он. — Хочешь?
— Нет уж, пожалуйста. Ты уже себя проявил, хватит.
— Что же ты теперь будешь делать? — виновато спросил Чакон, выждав минуту.
— Работать, что же еще! Поеду в Пуэрто-Барриос, там устроюсь.
— Я могу дать тебе свой нож, — сказал Чакон, мучаясь желанием загладить вину. — Хороший, из рессоры. Только я еще ручку немного недоделал, хотел обтянуть змеиной кожей…
— Давай, — великодушно согласился Педро. Нож этот он знал; Чакон, при всей своей дурости, был умелым парнем, и клинок получился на славу. — Давай сюда, нож — штука полезная. Да ты не думай, я отдам, как вернусь. Считай, что ты мне одолжил на время.
Он подышал на лезвие, потер его об рукав. Да, если обтянуть рукоятку змеиной кожей, это будет вещь.
— Ладно, мне не жалко, — Чакон махнул рукой. — А деньги у тебя есть?
— Целый доллар, — гордо ответил Педро. — От гринго Томпсона. Слушай, мое жалованье пускай отдадут тетке, как только сделают расчет. Скажи Гальвану, понял?
— Хорошо, скажу. Смотри, Педро, вон тот красный «хе-эм-сэ» идет в Чикимулу. Если ты и в самом деле решил на побережье, то из Чики тебе будет удобно поездом…
— Ясно, парень! — обрадованно воскликнул Педро. — Вон тот, красный? Ну, с шофером я договорюсь. Ладно, тогда счастливо оставаться. Ты знаешь Аделиту, что служит у масочника? Ну да, та самая. Так ты постарайся ее повидать и скажи, что я уехал. Скажи, ненадолго, пускай ждет.
— А ты что, не попрощался с ней?
Педро нахмурился и дернул плечом.
— Не успел. Да ничего страшного с ней не случится. Вообще-то их лучше держать в строгости, иначе потом сам рад не будешь… Придется каждый раз отчитываться, куда идешь да зачем идешь… Ну, счастливо! Привет ребятам. А Эрнесто скажи, что я ему пришлю письмо. По почте, — важно добавил Педро, направляясь к красному грузовику.
Перед рассветом, сонный и уставший до полусмерти, он вылез из кабины на привокзальной площади Чикимулы. Ему повезло: поезд на Пуэрто-Барриос должен был подойти с минуты на минуту.
Не затрудняя себя приобретением билета, Педро разменял доллар в закусочной, поел жареных бананов и выпил кофе. Потом он пробрался на платформу. Пассажиры — индейцы и ладинос — сидели и лежали среди клеток с курами, мешков и ящиков; несмотря на ранний час, было уже душно — чувствовалась близость «жарких земель» низины. Вокруг защищенных сетками фонарей толклись роями москиты.
«Поскорее наняться бы на корабль», — подумал Педро, утирая со лба испарину. В океане хорошо, свежо. Стать матросом, повидать знаменитые города на юге — Рио, Буэнос-Айрес… На корабле можно стать даже электриком. А потом вернуться в Халапу и жениться на Аделите. Она, наверно, опять будет уговаривать его ехать в свой Кобан… Хорошая она девчонка, хотя и бестолковая, дальше некуда. Ну, это уж как все бабы. Ни в какой Кобан он, конечно, с ней не поедет. Что ему делать в Кобане? Горшечник он, что ли? Где же этот проклятый поезд…
Поезд, наконец, пришел. С опозданием на час с лишним, но это никого не удивило. Открытые легкие вагоны были уже набиты, казалось, дальше некуда; однако они поглотили всех новых пассажиров, все ящики, все клетки с курами. Паровоз долго заправлялся водой, в вагоне стояла отчаянная духота, хотя все окна были открыты. Старые пассажиры храпели, новые шумно устраивались на свободных местах, плакали дети, кудахтали куры. Педро терпел все это, пока поезд не отошел от станции; тогда он, перешагивая через людей и поклажу, выбрался на тормозную площадку и уселся на самой нижней ступеньке, подставляя лицо относительно прохладному ветру.
Возможно, это и спасло его часом позже. Это и еще то, что поезд шел медленно, преодолевая подъем. Солнце уже встало; два самолета, подлетавшие справа наперерез к железной дороге, показались Педро очень красивыми: блестящие, словно серебряные. Он встал на своей подножке, левой рукой держась за поручень и козырьком приложив ко лбу ладонь правой, чтобы лучше видеть.
Он всегда любил смотреть на самолеты. Конечно, стать летчиком — это было куда более заманчивой мечтой, чем карьера электрика. Но мечта есть мечта, мужчина не должен мечтать о слишком уж недостижимых вещах.
Его немного удивило, что они летели так низко. Ведь никакого аэродрома здесь не было, а самолеты все снижались, будто идя на посадку. Педро подумал, что они пройдут над самой его головой, и заранее этому порадовался: всегда ведь интересно, когда самолет пролетает над тобой очень низко!
Но поезд шел слишком медленно; самолеты его опередили. Уже у самого полотна, немного впереди состава, они один за другим круто взмыли кверху, словно испугавшись столкновения; и в эту же секунду от паровоза рвануло таким грохотом, что Педро сразу оглох. Он ничего не успел сообразить. Тормозная площадка вздыбилась под ним, поручень сам вырвался из руки. Инстинктивно прикрывая голову, Педро упал с подножки и покатился вниз.
Какое-то время он лежал неподвижно, оглушенный, потом, шатаясь, поднялся и побежал от полотна вместе с другими. Самолеты вернулись и раз и другой пролетели вдоль состава, добивая его из пулеметов. Головные вагоны загорелись; страшно кричали и выли люди среди обломков. Когда самолеты улетели, убегающие повернули обратно. Педро вместе со всеми — руки у него уже были обожжены и кровоточили от ссадин — растаскивал исщепленные доски, погнутое железо, мешки и раздавленные чемоданы. Все работали молча, никто даже не спросил, что, собственно, произошло.
Часа через три к ним добрались армейские грузовики. Солдаты тоже ничего не знали: с утра творилось что-то странное, в гарнизонах была объявлена боевая тревога, от границы слышался гул орудий, но никаких официальных сообщений пока не было. Обычный ли это инцидент или же война, и если война, то с кем, неужто с Гондурасом? Никто ничего не знал. Кто-то высказал предположение, что началась третья мировая и русские бросили на Нью-Йорк атомную бомбу.
С помощью солдат обломки состава были скоро разобраны. Мертвых похоронили тут же; лейтенант, командовавший отрядом, сказал, что сегодня же пришлет капеллана, отпеть. Тяжелораненые были кое-как перевязаны и уложены на грузовики. Остальные вместе с солдатами отправились пешком.
Они узнали все, добравшись до Чикимулы. Педро И еще несколько парней отправились к коменданту проситься в армию. Тем, постарше, сказали сидеть дома и ждать повесток; а с Педро и разговаривать не стали.
— Тебе семнадцать? — спросил принимавший их сержант. — Ну и катись! Ты что, не знаешь, что в армию берут с восемнадцати?
— Так то в мирное время! — закричал Педро. — Ну, пустите меня к сеньору коменданту!
— Я тебя пущу, — угрожающе сказал сержант. — А ну, марш! Много ты понимаешь, мирное это время или не мирное. Пока еще никакой войны нет, какая это война!
— Вы еще увидите какая! — крикнул Педро, выходя из караулки.
Он точно накликал: не прошло и четверти часа, как над городом появилось звено тех же блестящих серебряных самолетов. По ним начали стрелять из пулеметов и даже винтовок, и они, не снижаясь, сбросили бомбы на привокзальный квартал. Когда налет кончился, Педро вылез из канавы и побежал смотреть воронки. Воронки были огромные — человек мог стать на дно, и над землей остались бы только поднятые руки. В одном разрушенном доме убило сразу четверых.
