Тадеуш Бреза - Лабиринт
Он замолчал и после паузы спросил:
- Теперь вы все поняли? Если нет, спрашивайте, пожалуйста.
- А если небо еще не откликнулось? - начал я размышлять вслух. - Откуда можно знать, что это действительно отклик неба?
- Да, это пока еще неизвестно. Вы знаете, что процедура в вопросах канонизации или причисления к лику святых тянется годами. Таким образом, теперь можно говорить только о некоем первом порыве. О первом предчувствии.
- Предчувствие может оказаться ошибочным!
- Может. Но если оно не окажется ошибочным, то, как вы думаете, ваш отец ему подчинится?
- Епископ ненавидел моего отца, - напомнил я де Восу. - Как же отцу уверовать в святость епископа, от которого он видел только ненависть?
- А вы не думаете, что покойный ненавидел не вашего отца, а то зло, которое в нем заключено? И разве вам не кажется, что в таком случае отец ваш должен поступить так, как поступила бы церковь, то есть отнестись с уважением к этой ненависти и склонить перед ней главу?
- Не знаю, как поступит мой отец, - ответил я. - Во всяком случае, если он и проглотит горькую пилюлю, отнесется к ненависти епископа с уважением, как вы говорите, это не окажет никакого влияния на дело, ради которого я приехал.
- Никакого, - подтвердил священник де Вое. - Если образ покойного и дальше будет расти, то все более плотная тень начнет окутывать вашего отца. На годы.
- До конца жизни, - сказал я.
- Да. Я знаю это. Искренне о том скорблю. Я люблю вашего отца, как и всех моих учеников. Я искренне стремился оказать ему помощь. Меня лишили такой возможности. Надо нам, однако, с этим примириться, и мне надо, и вашему отцу.
- Вам-то легко. Для вас это только неприятный инцидент.
- Нет, это тернии! Не первые. Не последние.
Взгляды наши встретились. Ненадолго. На несколько секунд.
Единственный раз в ходе всего разговора. Во время предыдущих бесед он если и глядел мне в глаза, то лишь мимолетно и словно по рассеянности. Сегодня же это был иной взгляд-тоже быстрый, но явно умышленный. Я прочел в его глазах, что у него на самом деле тяжело на душе.
- И значит, больше ничего, ничего не удастся сделать, - прошептал я.
- Я так полагаю.
- Нет таких дверей, в которые я мог бы постучаться? К монсеньору Риго мне, пожалуй, не стоит снова обращаться...
- Безусловно.
- Но, может быть, существует еще кто-то, кто...
Он прервал меня:
- Кто, где, через кого?
И развел руками.
- С нашей помощью, то есть через синьора Кампилли и через меня, ничего уже здесь не сделаешь. А кроме нас, у вас нет НИКОГО...
- Но я спрашиваю: стоит ли? Вообще стоит ли еще пытаться?
- Скитаться здесь еще месяц, два, пять, год, чтобы вернуться к исходной точке? Вы должны сами ответить себе на вопрос: стоит ли? Курия-это лабиринт. Механизм с сотней, с тысячей неизвестных. Я ведь не один размышлял о вашем деле. Я советовался. Приглашая вас сегодня к себе, я знал, что перед нами возникнет дилемма, важнейшая для вас в данный момент: пробовать ли еще или возвращаться? И я продумал мой ответ. На вашем месте я вернулся бы. Но это не совет; таково лишь мое мнение. Если вы, однако, его разделите и покинете Рим, вы покинете его на собственную ответственность. По собственному решению, никем не принуждаемый.
- Спасибо. Понимаю. Ну, я пойду.
Но все-таки еще несколько минут я не двигался с места. Я молчал. Священник молчал. Ждал, пока я успокоюсь. Наконец я встал и крепко пожал его худую, сухонькую руку. Мне очень искренне хотелось его поблагодарить за проявленную ко мне добрую волю. Но я не знал kaK. Поэтому я только низко поклонился.
- Я знаю, что ничего не могу, - прошептал священник. - И не обманываю вас насчет каких-то моих возможностей. Если, однако, у вас будет тяжело на душе, прошу помнить, что есть в Риме старый, преданный вам священник. Я говорю это на тот случай, если вы останетесь.
- Не думаю, - ответил я.
XX
После обеда я рассказал Малинскому о моей беседе со священником де Восом. Я начал с того, что дальнейшее мое пребывание в Риме считаю теперь бесцельным. И под конец вернулся к первоначальному тезису. Но я еще не принял окончательного решения. При мысли об отъезде из Рима мне становилось тошно. И в особенности при мысли о том, что, например, завтра или послезавтра нужно зайти в какое-нибудь бюро путешествий и прокомпостировать обратный билет до Кракова на определенный день. Однако надо это сделать. И к тому же сразу, как можно быстрее. Если действительно ничего нельзя добиться, надо отсюда удирать. Сидеть сложа руки в комнате или бродить по городу, утратившему для меня свой вкус и цвет, бьшо бы невыносимо, мучительно. Все это я сказал Малинскому. Он терпеливо выслушал. Не прерывал. Не утешал.
Не старался поддержать мой дух, уверяя, будто еще не все потеряно. Я был ему искренне за это признателен. Под конец разговора я добавил еще фразу о том, что сохраню о нем благодарную память.
- Обо мне? - удивился он. - А нельзя ли узнать почему?
- Вы мне раскрыли глаза, - ответил я.
- Неужели? По-моему, это сделал не я, а священник де Вое.
- Вы мне посоветовали еще раз к нему пойти. И оказалось, что это единственный разумный поступок, который я мог сделать.
Разговор с де Восом положил конец делу. А то бы я еще много недель слонялся по Риму как идиот.
Я встал. Мы пожали друг другу руки. В дверях Малинский задержал меня еще на минутку.
- Вы едете прямо в Краков или с остановками в пути?
- Не знаю. Не думал об этом.
- А не прокатиться ли вам со мной на машине в Болонью? Я еду послезавтра.
- Ох нет! - вздохнул я.
Внезапно все во мне восстало против его проекта. Против того, чтобы уже сегодня принять решение, чтобы уже сегодня назначить срок отъезда. Конечно, нужно было ехать. Но какая-то сила внутри меня еще противилась тому, чтобы сразу, теперь же, назначить день. Малинский затащил меня назад в комнату.
- Кажется, - сказал он, - вы намерены продолжать свои попытки.
- Нет. Даю вам слово, я и не собираюсь.
- Даже даете слово! - засмеялся Малинский. - Искренне говоря, я бы больше не пытался. Но это не значит, что новые попытки совершенно лишены смысла.
- К сожалению, отец де Вое ясно мне дал понять, чтоб я не обольщался никакими иллюзиями.
- Ничего подобного! Он вам сказал-по крайней мере это вытекает из того, что вы мне передали, - что через него и через Кампилли, как и через других видных деятелей университета или юристов, вы ничего не добьетесь. Но одновременно он подтвердил, что существуют разные другие двери и вам вольно решать, хотите ли вы туда стучаться или не хотите.
Он пододвинул ко мне кресло, то самое, с которого я только что встал, когда мы начали прощаться.
- Я вас отнюдь не уговариваю, - сказал он. - Но если позднее, вернувшись в Польшу, вы будете упрекать себя, что не использовали какие-то шансы, то лучше, пока есть возможность, еще раз попытать счастья. Тем более что вы ничем не рискуете.
Затем он перешел к подробностям.
- Я вам сказал вчера, что в Риме каждый человек имеет доступ к какому-нибудь влиятельному иезуиту. Я тоже. Даже к двум. К счастью, это фигуры не такого масштаба, как ваш священник де Вое. К счастью, потому что не являются светилами, к которым приковано всеобщее внимание. Так вот, к счастью, мои иезуиты иной формации. Стало быть, их не смутит, что де Вое уже поставил на вас крест. Их это ни к чему не обязывает.
Они люди иного типа. Что вы скажете? Вас это интересует?
Я утвердительно кивнул головой, после чего добавил:
- Лишь бы этот тип не оказался слишком... - я не сразу нашел подходящее определение и наконец шепотом произнес:- ...скользким.
Малинский понял и иронически засмеялся.
- Ни в коем случае. Всякие скользкие типы в курии-не моя специальность. А даже если бы это было иначе, я никогда не позволил бы себе шутить с человеком в вашем положении. Ведь вы, безусловно, согласитесь, что только в порядке дурацкой шутки я решился бы направить к таким типам человека-простите меня, - столь оторванного от практической жизни, как вы.
Я его обидел! Надо было объясниться.
- Извините, - сказал я. - Но вы так загадочно выразились.
Вы говорите: "иной тип", "иной формации", не давая им точного определения. Отсюда мое предположение.
- Ничего. "Иной" означает попросту: конкретный. А "иной формации"-значит также, что они твердо ступают ногами по земле. Без всякой мистики или тому подобных абстракций. Даже скажу грубее-они корыстны: если мои священники-не один, так другой-усмотрят в вашем деле хоть какие-нибудь выгоды, то сразу его уладят. Только вы опять-таки не вздумайте их заподозрить в материальной корысти. Например, будто им нужны взятки или уж не знаю, что еще вам может взбрести в голову!
Он все еще был раздражен. Тогда я ему объяснил, почему не надо обращать внимания на мои необдуманные слова.
