Кристофер Прист - Гламур
На первый взгляд может показаться, будто в подростковые годы я была смирной девочкой, но все обстояло как раз наоборот. Я обнаружила, что любые проделки легко сходят мне с рук, и стала первой смутьянкой в классе. Я издавала при учителях неприличные звуки, швырялась чем попало, устраивала дурацкие розыгрыши. Меня почти никогда не ловили за руку, а я втихомолку наслаждалась последствиями моих безобразий. Я стала красть в школе, причем не столько ценные вещи, сколько всякую ерунду, и только ради удовольствия стащить и уйти незамеченной. Обычно такие ребята пользуются особой популярностью, но только не я. Одноклассники относились ко мне дружелюбно, но никто не стал моим близким другом.
Понемногу я делалась все менее и менее видимой, и это становилось опасным. В четырнадцать лет меня сбила машина, но водитель заявил, что не видел меня на переходе. К счастью, серьезно я не пострадала. Другой раз я чуть не обгорела прямо в собственном доме. Я стояла одна в комнате, прислонившись к решетке потушенного камина. Неожиданно в комнату вошел отец и зажег огонь. До сих пор живо помню свое изумление: я никак не могла понять, почему он это сделал. Я стояла так близко, что пламя мгновенно перекинулось на юбку, и она вспыхнула. Но даже тут отец заметил меня, только когда я закричала и отскочила прочь, колотя руками по дымящейся ткани.
Из-за этих и множества других происшествий, не столь серьезных, но столь же неприятных, я привыкла относиться с опаской к предметам и людям, способным причинить мне вред. Я и сейчас неуверенно хожу по улицам в толпе, перехожу через дорогу или стою на перроне. Хотя я научилась водить машину несколько лет назад, но до сих пор не чувствую себя нормально за рулем. Меня не покидает неприятное ощущение, что, когда на водительском месте сижу я, машина тоже делается незаметной. Купаясь в море, я никогда не заплываю далеко, опасаясь, что, если вдруг я начну звать на помощь, никто, по обыкновению, меня не заметит и не услышит. С двенадцати лет я перестала кататься на велосипеде. С тех пор как однажды собственная мать облила меня кипятком, разливая чай, я шарахаюсь от людей, если у них в руках что-то жидкое и горячее.
Все это начало сказываться на моем здоровье. В подростковом возрасте я стала ужасно слабой и болезненной. Меня мучили непрерывные головные боли, я засыпала ни с того ни с сего, переболела всеми возможными инфекциями, какие только встречались в наших краях. Наш семейный доктор объяснял мое состояние «периодом роста» и врожденной восприимчивостью организма, но теперь-то я знаю, что причиной служили мои неосознанные попытки сделаться видимой. Я хотела стать заметной, хотела быть такой же, как все, хотела, чтобы меня воспринимали, хотела вести самую обыкновенную жизнь. Благодаря моему настойчивому желанию мне это удавалось на время – но приходилось расплачиваться. Все школьные годы я скользила из одного состояния в другое, и теперь я знаю, сколько сил из человека это вытягивает.
Облегчение наступало только в одиночестве. На летних и зимних каникулах, иногда по выходным, я отправлялась одна бродить на природе. Проехав всего несколько миль на автобусе в южном направлении мимо городков Уилмслоу и Олдерли-Эдж, я оказывалась в восхитительном уединении среди безлюдных угодий и лесов. Только там, вдали от людей, я могла позволить себе счастливо и беззаботно погружаться в мир невидимости, чувствуя себя так, будто избавляюсь от тесной одежды, лишнего имущества или бремени ненужных забот.
Когда мне было около шестнадцати, во время одной из таких прогулок я познакомилась с миссис Куайль.
Она первая меня заметила и сама сделала шаг к знакомству. Когда мы впервые встретились, я едва обратила внимание на эту женщину среднего возраста и приятной наружности, которая шла по дорожке мне навстречу. Маленькая собачка семенила у ее ног. Поравнявшись, мы обменялись улыбками, как это порой делают незнакомые люди, и разошлись, каждая своей дорогой. До моего сознания не сразу дошло, что она увидела меня, хотя в тот момент я была невидима. Через минуту я бы вовсе забыла о ней, но тут меня обогнала ее собачка, и я оглянулась. Женщина повернула назад и уже почти поравнялась со мной.
Между нами завязался разговор, и первыми ее словами были:
– А знаете ли, милочка, что вы гламурны?
Вероятно, знай я, кто она такая, то перепугалась бы сдуру и бросилась наутек. Но она улыбалась так мило и выглядела такой безобидной, что я совсем не почувствовала тревоги. Напротив, ее странный вопрос заинтересовал меня, и я, не раздумывая, пошла с ней рядом. Мы болтали о пустяках – о погоде, об окрестных пейзажах, но я так и не ответила на ее вопрос, а она не настаивала. Оказалось, что мы обе привязаны к сельской природе, диким цветам и покою, и этого было вполне довольно. Незаметно мы подошли к ее дому – небольшому коттеджу чуть в стороне от дороги, – и она пригласила меня на чашку чая.
Внутри дом оказался уютным, с центральным отоплением и прекрасной обстановкой. Там были телефон, телевизор, видео- и CD-плееры, посудомоечная машина и много другой техники. Приготовив чай, хозяйка села на диван, собачка свернулась возле нее клубочком и уснула.
И вот, за чаепитием, поскольку первый ее вопрос так и повис в воздухе и не давал мне покоя, я спросила ее, что же она имела в виду. Меня смущало необычное употребление слова «гламур». Как правило, люди употребляют его в смысле «очарование», «шарм», «шик», что ко мне относиться никак не могло. Миссис Куайль объяснила, что это старинное слово, перекочевавшее в английский язык из шотландского и давно утратившее первоначальный смысл. Изначально словом «гламур», точнее сказать, «гламмер» называли особые «чары», колдовское заклятие. Когда молодой шотландец влюблялся, он шел к старой деревенской колдунье, и та за плату могла наложить заклятие невидимости на его избранницу, чтобы оградить ее от ухаживаний других мужчин. Оказавшись под гламмером, девушка становилась гламурной – невидимой для назойливых глаз. Потом миссис Куайль стала задавать мне разные вопросы: верю ли я в магию, вижу ли странные сны, не случалось ли мне угадывать чужие мысли. Едва увидев меня на дорожке, она сразу поняла, что я обладаю гламуром, что я могу оказывать психическое воздействие на окружающих. Известно ли мне это? Знаком ли мне кто-нибудь еще, похожий на меня? Она задавала вопросы так настойчиво, что мне сделалось страшно.
Я сказала, что мне пора, и поднялась. Женщина сразу же повела себя иначе, стала извиняться за то, что напугала меня. Я торопливо пятилась к выходу, а она говорила, что я могу приходить к ней еще, если захочу узнать больше. Оказавшись на дорожке, я бросилась прочь со всех ног, полная ужаса. Я бежала и бежала, пока не оказалась на автобусной остановке. В ту ночь она мне снилась.
Но на следующей неделе я снова отправилась к ней. Миссис Куайль ждала меня, будто мы заранее условились о встрече. Она не обмолвилась о моем паническом бегстве, все выглядело так, будто мы знакомы целую вечность. Это был первый мой визит к ней, но далеко не последний. Мы встречались с ней довольно часто следующие два года.
Теперь-то я знаю: ее рассказы – только часть правды, более того, ее версия была окрашена давним интересом к парапсихологии. Действительно, говоря о себе, она часто пользовалась этим словом. Но невидимость на самом деле вовсе не особая паранормальная способность, как думала миссис Куайль, а естественное состояние, присущее некоторым людям от природы. Многие от природы наделены особыми способностями – «талантами», – как положительными, так и отрицательными: одни имеют абсолютный слух, другие наделены харизмой, некоторые умеют рассмешить, иные не могут не вызывать омерзения, есть прирожденные лидеры, есть такие, кто легко заводит друзей. Есть люди, подобные мне – их совсем немного, – которые по самой своей природе малозаметны, неприметны, проще говоря, невидимы для окружающих.
Я многому научилась у миссис Куайль, но впоследствии мне также пришлось по-новому перетолковать для себя многое из того, что она говорила. Например, она описывала гламур как некую ауру, «облако», сходное по своей природе с определенными мистическими явлениями астрального уровня. Но мое состояние невидимости было для меня настолько явственным и лишенным всякой мистической окраски, что я при всем желании не соотносила его с паранормальными способностями, свойственными ясновидящим или медиумам. И все же слово «облако», как оно звучало в ее устах, оказалось для меня полезным. Оно помогло мне зрительно представить процесс перехода из одного состояния в другое: сначала размывание границ, потом мягкое сглаживание очертаний, исчезновение отдельных деталей. Так все стало гораздо проще.
От нее я узнала о госпоже Елене Блаватской – основательнице теософского учения, которая занималась спиритизмом, собрала немало свидетельств о появлениях и исчезновениях с помощью облака и заявляла, что способна сама становиться невидимой. Я услышала о ниндзя в средневековой Японии, которые делались как бы невидимыми, отвлекая внимание врагов. Воин-ниндзя, облачившись в маскировочную одежду, устраивал засаду и мог часами в полной неподвижности ожидать появления противника, готовый в любую секунду внезапно напасть и убить с ужасающей свирепостью. Она рассказала мне об Алистере Кроули, который утверждал, что невидимость – простейшая и непреложная истина, и заявлял, что готов в доказательство пройти парадным шагом по улицам Мехико в ярко-красной мантии и золотой короне, да так, что никто его не заметит. Я услыхала историю о писателе Бульвер-Литтоне, который свято верил в свое умение становиться невидимым, чем буквально изводил друзей. Когда они собирались в его доме, он осторожно двигался среди них, доверчиво полагая, что никто не способен его увидеть, а потом громким криком сам обнаруживал свое местонахождение. Друзья неизменно сопровождали его «появление» почтительными возгласами удивления и восторга.
