Ханс Хенни Янн - Это настигнет каждого
- Это всего лишь твоя гипотеза, - сказал Матье.
- Да, я уже давно перешел к такой - смягченной - версии событий, - сказал Клаус Бренде. - Твоя мачеха называла Амело коммунистической швалью. Она не стеснялась формулировать свое мнение упрощенно, сводить его к типичному для капиталистов ярлыку. Я и сам тогда считал Пера Амело убежденным коммунистом, который использует эту катастрофу, крупнейшую в нашей стране за весь послевоенный период, чтобы продемонстрировать бессовестность частного капитала. Но я ошибался. Я уволил штурмана Амело. А должен был бы ему помочь. Так или иначе, его безответственные высказывания привели к серьезным последствиям.
- К демонстрациям перед конторой компании, - уточнил Матье.
- Каждый из шестидесяти пяти погибших имел родственников, а эти родственники - друзей. Застрельщиками общественного мнения стали газетные репортеры: как только выживший вернулся в Копенгаген, они накинулись на него с вопросами. Сенсационные заголовки газет определяли, что будет считаться правдой. Члены Комиссии, даже если бы сочли показания штурмана преувеличенными, не могли заставить молчать единственного свидетеля - тем более, что общественность была на его стороне. Они обратились в Государственную судовую инспекцию с просьбой составить отчет о состоянии затонувшего парохода и его спасательных средств. Инспекторы попали в затруднительное положение. В их документации обнаружился беспорядок. Мюнде, начальник конторы нашего пароходства, обычно помогавший инспекторам разбираться с бумагами, на сей раз был в отпускном путешествии - компания предоставила ему право бесплатного проезда в оба конца на одном из наших судов. В главные документы, необходимые для составления отчета о состоянии судна, вкрались неточности или ошибки - возможно, из-за какой-то путаницы. Ничего серьезного - но как-никак неправильные сведения. Ответственность за это нес Мюнде (точнее, его ближайшие сотрудники). Судьи и чиновники из министерства торговли были в растерянности. Газеты писали о подкупе. Морское путешествие начальника нашей конторы получило такое истолкование; и еще одно; он, мол, отсутствует неспроста; его молчание кому-то выгодно. Министр торговл и заподозрил коррупцию. На этого Мюнде, уехавшего в отпуск с нечетко оговоренным сроком, завели, не выслушав его, судебное дело. Инспектор Скёллер, во время обследования «Фьялира» относившийся к своей работе без особого рвения, видимо, испугался; он признал, что большинство данных для отчета просто переписал из бумаг пароходства. Позже (когда один журналист обнародовал эту информацию) он подтвердил, что иногда после завершения дневного объема работы сытно обедал вместе со своим шефом и с нашим инспектором судов, капитаном Кнудсеном, - и что такие пиршества регулярно оплачивал капитан Кнудсен.
- Все это ненамного убедительней, чем объяснения Пера Амело, - сказал Матье.
- Так принято... во всех пароходствах: что их собственные и государственные инспекторы работают вместе -не для того, чтобы обеспечить какие-то преимущества пароходным компаниям, или обойти закон, или скрыть допущенные нарушения (как их скроешь, если и страховые общества обычно посылают на такие встречи своих представителей), но чтобы, обмениваясь мнениями, прийти к оптимальным решениям. Это будничные проблемы, разрешаемые практически, - и излишние бумаги тут ни к чему. А что потом инспекторы вместе обедают, это тоже стало традицией. Что пароходство оплачивает обед всем участникам, подразумевается как бы само собой. И в этом плане ничего не изменилось до сих пор - хотя инспектора Скёллера уволили, а начальник конторы Мюнде после закрытия следственного дела получил должность в каком-то министерстве.
- И все же репортеры победили: показания штурмана Амело не получили официального опровержения, - сказал Матье. - Что в конечном счете и привело к демонстрациям против нашей компании. Для министерства внутренних дел это не было неожиданностью. На столе у начальника полиции уже лежал приказ: при необходимости оцепить улицы. Предусматривались и выстрелы в воздух, если толпа попробует оттеснить полицию. Только министерские чиновники недооценили силу народного возмущения. Полицейских и вправду начали теснить. Те стали стрелять в воздух. Один из демонстрантов, неизвестно каким образом, получил ранение. К счастью, не смертельное. Демонстранты отступили...
- Следующий день, - сказал Матье, - был одним из самых удивительных в моей жизни: темным и насыщенным, наполненным ужасом, а еще больше - обетованием.
- Никогда не забуду, как вечером меня вызвали к тебе и как ты лежал на кровати почти голый, прикрытый только какими-то обрывками ткани; лоб изуродован - там грязь и лоскуты кожи; из раны на животе сочится кровь. Мизинец левой руки отрублен...
- Утром в школе Валентин Эриксен - мальчик, который мне нравился, - спросил, читал ли я сегодняшнюю газету. Я читал; но ему я солгал, сказав «Нет». Тогда он пододвинул мне «Политикен». И я еще раз прочитал заголовок передовицы, которую уже знал: Министр внутренних дел покрывает коррупцию в пароходной компании... и отдает приказ стрелять в демонстрантов. Я еще смотрел на газетный лист, когда Валентин сказал: «Вы - банда преступников!»...
- В то утро министр внутренних дел выступил перед членами парламента и извинился за события, происшедшие накануне. Объяснил, что терпеть беспорядки тоже нельзя. Он не сказал, какие меры примет, если подобное повторится. Но заклинал депутатов, журналистов и население в целом вспомнить о своих обязательствах по отношению к государственному порядку. С «левых» скамей выкрикнули слово «убийца», потребовали отставки выступающего. Господин министр торговли пришел ему на помощь: пообещал провести строжайшее расследование, уволить или наказать всех виновных в пароходном скандале. Уже начали поговаривать о возможном падении кабинета. Но до этого дело не дошло. Некий неизвестный передал министру торговли четыреста тысяч крон на нужды родственников погибших. Этим неизвестным был я.
- Ты хотел таким образом купить себе душевное спокойствие - прогнать призраков утонувших моряков?
- Матье... - Клаус Бренде вскочил на ноги, - Разве я не убедил тебя, что ничьей вины тут не было?
- Убедил. Но все-таки шестьдесят пять мужчин, хороших или плохих, утонули. Что же - они просто исчезли? И тебе нет до них никакого дела?
- Теперь я тебя понял лучше, - сказал Клаус Бренде с усилием,- Я с тех пор в чем-то изменился. События меняют человека - постепенно. В тот вечер - когда врачи уже ушли, а ты лежал, опьяненный морфием, с тобой был Гари, - я обсудил ситуацию с адвокатом Мелби и попросил его передать от меня министерству внутренних дел сумму, достаточную, чтобы договориться с газетами. Я ощущал, пока делал это, только любовь к тебе. Я поступил так, потому что в тот момент не выдерживал своей любви... и должен был как-то смягчить относящиеся к тебе чувства. С этим даром я не связывал никакого намерения. Я не хотел прощать твоих убийц, не хотел искать примирения с духами умерших, не хотел проявлять заботу об их семьях, не хотел успокаивать общественность, не рассчитывал ни на какую выгоду для себя. Я боролся с твоей смертью, и мне не хватало терпения. Деньги просто не имели для меня никакой ценности, в сравнении с твоей жизнью.
- Выпьем еще, отец, - сказал Матье, принес бутылку и наполнил бокалы.
Клаус Бренде вышел из-за письменного стола и сел к столу, возле которого сидел Матье.
- Давай чокнемся, - сказал он, - Вероятно, тебе не понравилось мое признание в любви. В любом случае, оно ничего не исправит.
- Я, отец, просто чувствую какую-то слабость. Я не знал, что так много для тебя значу.
- Дай мне руку, Матье... Я... я ощущаю такую потребность.
Матье поднялся и шагнул к отцу, протянул ему обе руки.
- Те подростки, которые хотели меня убить, тоже, наверное, любили своих братьев или отцов. Я им не сопротивлялся. Я не кричал, не звал на помощь. Только один вскрик... единственный вскрик стыда... когда они... - Он вовремя прикусил язык.
- Меня смущает, Матье, - сказал Клаус Бренде, - что твоя сестра так похожа на тебя... поразительно похожа. Я не понимаю намеренья судьбы, на которое намекает такое сходство. И это меня тревожит. Я пока не хотел бы забирать Агнету домой... хотя, в сущности, обязан так поступить... и она вправе это потребовать. Осенью она сдала экзамен на аттестат зрелости.
- Ты хочешь, чтобы я помог тебе принять решение? - спросил Матье.
- Нет-нет... это была лишь случайная мысль... возникшая оттого, что сейчас я смотрю на тебя с очень близкого расстояния. Пустяк... нечто неуловимое... недовольство сходством. В самом деле пустяк, Матье. Мы не должны усматривать в подобных играх природы никакой цели. Чокнемся!
Они выпили. Сын сел к столу, напротив отца.
- Мы, то есть наша семья, - банда преступников: так сказал мне в то утро Валентин Эриксен, с которым я дружил. На переменах, в школьном дворе, все одноклассники от меня отворачивались, и Валентин тоже. Я постоянно чувствовал дистанцию между собой и другими, будто все мною брезговали. Включая Валентина Эриксена. После уроков он не подошел ко мне - чтобы мы, как каждый день после школы, прогулялись вместе до вокзала. Он исчез, незаметно для меня. Я долго стоял один. То ли чего-то ждал, то ли на меня нашло какое-то помутнение. Наконец я решился оттуда уйти. Я смотрел только на землю. Почти ни о чем не думал. Я был убежден, что являюсь сыном преступника - что ты, ради умножения своего богатства, послал на смерть шестьдесят пять здоровых мужчин. Подняв наконец глаза, я увидел, что меня преследует орда незнакомых подростков. Внезапно я понял, что меня обложили. Мне загородили дорогу. На меня посыпались оскорбления, угрозы. Я попытался ускользнуть, свернул в боковой переулок, побежал. Тут передо мной вынырнули другие юнцы, не позволившие мне скрыться. Меня не били, даже пальцем не дотронулись. Но я быстро понял, что оказался в плену, что отныне не я определяю, как ляжет мой путь. Вскоре мне уже давали команды: «Перейди на ту сторону, убийца!» Или: «Направо, убийца!», «Прямо! Прибавь шагу, скотина!» Казалось, сердце колотится у меня в горле. Я уже не надеялся спастись. Молча шагал вперед, повинуясь их приказам. Улиц, по которым мы шли, я не знал. Похоже, мы добрались до квартала, где жили эти юнцы. Наступил момент, когда они на меня набросились. Сбили с головы шапку, отобрали портфель и, ухватившись за воротник, сорвали пальто. Они так сильно его рванули, что пуговицы отлетели, а ткань в нескольких местах лопнула. Затем схватили меня за руки, обступили плотным кольцом. Один сказал: «Будешь кричать, мы тебе мигом расквасим физиономию». И показал кулак, вооруженный кастетом. Я понял: мне вынесен смертный приговор. Мы пошли дальше. Время от времени я получал тычок в спину. Несильный. Потом мы очутились на месте казни. Никто мне не сказал этого; но я сообразил сам. На той улице не было домов. Только дощатый забор, чуть впереди... Забор, ни с чем в нашей реальности не сравнимый...
