Пол Теру - Коулун Тонг
Пятясь, Чеп отступил в подворотню, где молодой мужчина кашлял и плевался, как казалось со стороны, в сотовый телефон. Нет, — Чеп улыбнулся, обрадовавшись собственной ошибке, — мужчина изъяснялся на своем родном языке, и Чеп вообразил, что это страстное признание: задыхаясь, с искаженным лицом, пуская слюни, мужчина грызет телефонную трубку в подворотне Коулун Тонга, под шум дождя.
Это навело Чепа на одну мысль, и хотя ему было досадно, что идею подал столь мерзкий тип, Чеп достал свой сотовый и позвонил Мэйпин домой. Где она и что делает, раз уж она не в полиции, не подает заявление об исчезновении А Фу?
Выслушав десять гудков, Чеп уже потянулся пальцем к кнопке отмены вызова, но дождь продолжался, Чеп стоял в подворотне, заняться ему было больше нечем, а регулярно повторяющиеся звонки успокоительно действовали на нервы своей монотонностью. Телефон позвонил еще раз двенадцать, а когда гудки прекратились, Чеп так изумился, что едва не отключил свою трубку. Но ему помешал робкий голосок:
— Да?
Голос звучал тихо, но был исполнен страха и тревоги, словно пронзительный крик насекомого.
— Это я, — сказал Чеп.
— Придите, пожалуйста.
— Когда?
— Сейчас, пожалуйста.
Сердце у него подпрыгнуло от радости. «Вот это правильно», — сказал он внезапным коротким гудкам: Мэйпин положила трубку.
За все время знакомства с Мэйпин — за семь лет ее работы на «Империал стичинг» — Чеп только раз был в ее доме, причем внутрь квартиры так и не попал. Дом стоял на западной окраине Лай Чжи Кока. Дальше начинался голый пустырь, где, вздымая облака пыли, шумно работали строители. Тот единственный визит случился после рождественской вечеринки на фабрике. Мэйпин не стала приглашать его зайти — дескать, А Фу дома. Явиться в сопровождении своего пьяного начальника-гуэйло Мэйпин было неудобно и, более того, стыдно.
А сегодня сама пригласила. Осознав это, Чеп окончательно воодушевился. Увидев Чепа, вылезающего из такси, какой-то маленький китайчонок разревелся, напуганный жуткой плешью иноземного дьявола, и, испуганно юркнув за мать, обхватил ее за ноги. Сконфуженная женщина громко рассмеялась.
Задрав голову, Чеп заметил, что с галереи третьего этажа выглядывает Мэйпин. Он взбежал по замусоренной лестнице на площадку, где она ждала ежась, скрестив на груди худые руки.
В этом доме она странным образом изменилась — казалась заурядной, блеклой, почти безликой; но Чеп понимал: тревога не только сделала Мэйпин слабой, бледной и светозарной, но и придала ей сходство с прочими жителями Лай Чжи Кока. Ничего не сказав Чепу, она резко повернулась и пошла прочь, подразумевая, что он поймет это как сигнал следовать за ней.
Она распахнула дверь своей квартиры. Отошла в сторону. Произнесла:
— Смотрите.
Хотя Чеп никогда не бывал в этой квартире, он сразу заметил: что-то неладно. Какое-то выборочное опустошение. Ящики комодов вынуты наружу или вставлены косо, но все как один пусты. Половина комнаты была оголена, но по наносам пыли и выгоревшим участкам обоев Чеп догадался: на этой голой половине когда-то стояла, а возможно даже теснилась мебель. Дверца встроенного шкафа приоткрыта; сам шкаф тоже наполовину пуст.
— Что исчезло?
— Все вещи А Фу.
Все следы А Фу испарились. Все ее имущество.
— Бедненькая моя, — вырвалось у Чепа.
Он обнял Мэйпин и потратил чуть ли не всю свою волю на то, чтобы быть нежным и не задушить ее. Однако она не сопротивлялась. Смирилась с его руками. Он пробежал пальцами по ее косточкам. Ощутил жар, чудесное возбуждение, запыхтел, предвкушая блаженство, к глазам прилила кровь. Попытался ее поцеловать. Но тут она воспротивилась.
— Я должна уйти отсюда, — сказала она. — Я боюсь.
12
Чтобы успокоить ее и себя, Чеп впервые в жизни поступил безрассудно.
— А давайте поедем в Макао, — предложил он наудачу.
Точнее, проговорил заплетающимся языком, чувствуя, что совершает безумный прыжок в неведомую опасную бездну.
— Хорошо, — сказала Мэйпин, и его чуть удар не хватил. Но тут же Чеп сказал себе, что она согласна отправиться с ним и что завтра суббота, на работу не надо, — и его пульс начал входить в норму.
Своим переживаниям в эту минуту он не мог бы приискать названия… Какая-то смутная подавленность — словно после унылого дня в Коулун Тонге возвращаешься на Пик, зная, что мать уже поджидает. И утешение можно найти только на женской груди.
Мэйпин больше не казалась ему чужой женщиной с чужой бедой — китаянкой с китайской бедой. Она ему под стать, они между собой схожи, ее жажда — его жажда, и то, чем она утоляет свою жажду, годится и для него. Она — его часть. Его недостающая часть. Глядя на нее, он видел себя — не свое лицо, но одну из своих конечностей. «Может быть, это любовь?» — задумался Чеп, но этого слова, как и слов «рак» или «радость», он никогда не употреблял, а потому мог лишь строить безосновательные предположения о его значении.
Скоротечный, неверный блеск в глазах Мэйпин придавал им болезненное, тоскующее выражение. Казалось, она пристально разглядывает что-то очень заветное, очень отдаленное, совершенно недоступное глазам Чепа. Он понял: ей не по себе, для нее этот шаг — тоже большой риск, она испугана, может быть даже в отчаянии.
— А если А Фу просто вернулась и забрала свои вещи?
— Нет, — выдохнула Мэйпин, продолжая всматриваться в пространство. И вновь повторила: — Нет.
Все прочие версии, мягко говоря, не обнадеживали: если мистер Хун способен на такие проделки, то что же дальше?
Чеп попытался взять Мэйпин за руку, но ему было очень трудно удержать эти обмякшие пальцы, ободряюще сдавить эту невероятно пассивную, податливую плоть. Ее рука была как крохотное, слепое, беспозвоночное существо, которое ему надлежало уберечь от беды.
Он сказал себе, что сейчас она в шоке и сама себя не помнит, но потом, опомнившись, поймет, что он — ее спаситель, и проникнется благодарностью. Она возбуждала его; как восхитительно было чувствовать близость ее тела в этой серой обыденности, в толпе понурых пешеходов, но одновременно Чеп сознавал: то, что ему теперь от нее требуется, не получишь, уединившись на часок в «синем отеле».
Чувство, которое он к ней испытывал, имело определенное отношение к сексу; но секс проще, у него есть цель — резкий финал, брызнувшая струя… и готово, и ты сбиваешься с ритма и остаешься ни с чем, если не считать какой-то сырой, отупляющей амнезии. Кончив, он обычно откидывался на подушки, беспомощный, как рыба на прилавке, в липком поту; от его тела тоже несло рыбой. Кроме того, секс — это такое занятие, после которого ты встаешь с постели и возвращаешься домой. Но тут все по-другому. Тут он жаждал большего. Теперь он и вообразить себе не мог, как жил раньше — без этого чувства.
— Вы когда-нибудь были влюблены? — спросил он.
— Я не знаю.
— Вы наверняка кого-нибудь любили.
— Я люблю А Фу, — произнесла она.
И заплакала со своим обычным видом мученицы, зарыдала помимо воли, с каменным лицом, силясь совладать с собой, остановить сбегающие по щекам слезы.
Чепу нечего было сказать; упиваясь любовью к Мэйпин, он почти что позабыл об А Фу.
Молча они доехали на такси до пристани, молча сели на паром, молча сошли с парома и прошли пешком до морского вокзала, молча выстояли очередь на посадку, молча поднялись на борт «ракеты», идущей в Макао.
Последний раз он ехал по этому маршруту два года назад, с Бэби, субботним вечером, всю дорогу похотливо фырча в предвкушении удовольствий. Специально для этого случая купил Бэби новое платье и красные туфли. Она сидела, сдвинув колени, разглаживая платье, — а он щипал ее, как обезьяна. Бэби подзуживала его — хихикала, притворно умоляла перестать. По пути к гостинице, которая называлась «Пагода», им попалось фотоателье, и Бэби заявила, что хочет с ним сняться. Фотографию отпечатали прямо при них, и Чеп нашел, что вместе они смотрятся крайне нелепо, — у него даже все желание отшибло.
Однако номер в «Пагоде» оказался таким бесстыдно-грязным и тускло освещенным, что Чеп вновь воспылал. Бэби это поняла. Она встала на четвереньки, заорала «Гав! Гав!» и захохотала, когда он влез на нее, держась за ее талию, ощущая под ладонями ее гладкую кожу. Но когда спустя несколько минут дело было сделано, Чепа потянуло назад, в Гонконг. Чувствуя себя измочаленным и несчастным, он валялся, как снулая рыба, соображая, как бы отделаться от девушки. Решил не оставаться в отеле до утра. Бэби, кажется, было все равно, а у него просто от сердца отлегло, когда она разрешила ему вернуться к матери. Страшно был ей благодарен, что отпустила. Когда Бэби сказала: «Мне надо деньги», он охотно расстался с купюрами. А еще была та злосчастная ночь с Розой Кролик — волосатой португалкой по фамилии Коэльо.
