Николай Дежнев - Дорога на Мачу-Пикчу
Хоть стой, хоть падай, вот влип-то! Я тихо и печально выпадал в осадок. Не хватает мне только лекции об истории заблуждений человечества. Какие реинкарнации?.. Какая карма?.. Выбраться бы отсюда поскорее, а старикан несет пургу и получает от этого удовольствие.
Заметив мое недоумение, Карл потрепал меня дружески по плечу:
— Знаю, Глеб Аверьянович, неприятно видеть себя со стороны, но поверьте, было бы значительно хуже, если бы Зигмунд потащил вас смотреть на совокупление лягушек, а потом утверждал, что их инцест оставил неизгладимый след в вашей психике!
Так вот о чем пытался рассказать отправленный на поиски дяди генерал! — дошло вдруг до меня и я даже рассмеялся. — Получается, в гиды ему достался пресловутый напарник Карла. Теперь понятно, почему, вернувшись к товарищам по несчастью, он был на грани помешательства. В таком случае в сравнении с ним я действительно легко отделался! Однако, стоило мне вспомнить, чем закончилась генеральская история, как смешливое мое возбуждение тут же перешло в панику. Под сердцем появился сосущий холодок и стало сильно не по себе.
Между тем, мой провожатый сделал движение рукой и картина занесенного снегом кладбища померкла и начала быстро угасать.
— Я, кажется, несколько увлекся, не пойти ли дальше?.. — предложил Карл из опустившейся на нас кромешной темноты.
Дальше?.. Куда уж дальше? Увиденного мне хватило с лихвой! Если шаг за шагом он собирается просмотреть всю мою жизнь, то я против. У человека есть врожденное право не помнить то, что он помнить не хочет, как не знать то, что его ждет впереди.
Но старикан уже мягко, но настойчиво подталкивал меня вниз по шедшей под уклон галерее лабиринта.
— Спешить нам некуда, — приговаривал Карл, едва ли не ласково, доставая из кармана коробочку с табаком.
Ну, уж нет, хорошего по немножку! Перспектива провести остаток жизни в этой душегубке меня совсем не радовала. Если, конечно, от нее, от жизни моей, что-то осталось, что тоже не факт. Я заупрямился, остановился:
— Что там еще у вас?..
Он поправил меня с чисто немецкой педантичностью:
— Не у меня, а у вас! Я вижу, господин Дорофеев, вы человек решительный, не то, что некоторые, тянут до последнего, будто хотят что-то выгадать.
И тут же выступившая из мрака стена начала истончаться и на нас хлынул яркий свет веселого, солнечного дня. Мы с Карлом стояли неподалеку от огромного котлована, над которым по верху шла толстая, какими ведут магистральные теплотрассы, труба. От нее до уложенного бетонными плитами дна было метров десять, а то и все пятнадцать. В высоком небе плыли белые облака, радуясь приходу весны на разные голоса щебетали птицы.
У края котлована замер худенький, длинный парнишка в моих любимых потертых джинсах. Отец привез их из командировки в Бельгию. Достававшая ему до плеча рыжеволосая девочка в сарафане и трогательных белых носочках теребила меня за рукав и заглядывала в лицо:
— Ты пойдешь? Скажи, что пойдешь!
Наблюдавший, как бы нехотя, за происходящим, Карл набивал трубку табаком. Я нащупал в кармане куртки сигареты, но пальцы не слушались. Мне передалось то нервное напряжение, что я испытывал, глядя на эту чертову трубу. Довольно широкая, наверное, метр в диаметре, она тянулась над пропастью бесконечно. Ноги предательски дрожали, от одного взгляда на устланное бетоном дно котлована мне становилось плохо, я видел себя распростертым на его плитах.
— Это очень просто, — говорила моя первая в жизни любовь, встряхивая то и дело огненными кудрями, — главное не смотреть вниз. Идти то всего шагов шестьдесят, не больше…
Я старался на нее не смотреть. Шестьдесят шагов! Мир вокруг был так радостен и светел, зачем мне идти? Небо голубое, птички поют, весна. Почему вечно надо кому-то что-то доказывать? Пусть даже не кому-то, пусть самому себе…
— Ну, хочешь, я пойду под трубой? — спросила Светка и с неожиданной силой дернула меня за руку. — Хочешь? Если сорвешься, мы умрем вместе…
Я не успел ничего сказать, она уже спускалась вниз в котлован. Светлая фигурка с пылающей на солнце копной волос. Куда она подевалась, моя первая любовь? Время размыло ее черты, помню только упорные серые глаза и плотно сжатые губы. Сколько мне тогда было? Лет пятнадцать, не больше…
Я закурил, отвернулся. Усилием воли заставил себя увидеть, как взбираюсь на трубу, как иду, раскинув руки, над бездной. Заставил почувствовать под ногами предательскую округлость, хотя ощутить ее удалось не сразу.
Стоя рядом, Карл глухо молчал. Разное бывает молчание, он молчал с презрением. Потом тяжело вздохнул и, не глядя на меня, заметил:
— Вот и славненько! — нахмурился, делая вид, что занят выбиванием трубки. — Пойдемте дальше…
Я взял его за рукав и повернул к себе лицом.
— Послушайте!.. — мне было трудно говорить. — Ну не пошел я по трубе, не пошел, что с того? Почему такую мелочь надо драматизировать, делать из нее проблему?
Что было в его устремленном на меня взгляде? Желание помочь? Жалость?..
— А разве я что-то сказал? — поднял он домиком седенькие бровки.
Я уже в бешенстве кричал ему в лицо, я брызгал слюной:
— Мы взрослые люди! Какая разница было это на самом деле или нет? Далась вам эта чертова труба!..
Старичок пожал субтильными плечиками:
— В том-то и дело, что не мне, а вам! Вы, а не я, убедили себя в том, что страх удалось перебороть. А с ложью о себе самом трудно жить, она, как больной зуб, нет — нет да напомнит о своем существовании. Впрочем, многие приспосабливаются и даже не чувствуют неудобства. Человеческий мозг инструмент на редкость изворотливый, особенно, когда есть нужда оправдаться в собственных глазах. А червячка сомнения можно и придушить, правда до конца не удается… — он неожиданно улыбнулся. — Что же вы, господин Дорофеев, такой нервный! Как что не по нраву, сразу кричать и в драку! Представляю каково вам придется, когда мы дойдем до любимых Зигмундом постельных сцен. Сексуальная сторона жизни человека, если посмотреть на нее с юмором, просто кладезь для разного рода умозаключений и шуток. Комментировать происходящее я, естественно, себе не позволю, но уж и вы, сделайте милость, держите себя в руках…
Я только тяжело вздохнул. Мало мне было увиденного, настоящие испытания, похоже, поджидали меня впереди. С чем мне точно не хотелось знакомиться, так это с интимной стороной собственной жизни, о которой я знал не понаслышке. Знал о ней, по-видимому, и мой гид, уж больно хитро за очечками блестели его глаза. Присутствовать при собственных похождениях в роли порногероя, да еще в компании с язвительным, пусть и молчащим, Карлом!..
— Если вы задались целью, чтобы меня от самого себя стошнило, то она близка! — хмыкнул я, вытирая лицо платком. — Неужели не было в моей жизни ничего светлого и радостного?..
Карл пожевал в задумчивости губами:
— Не в моей практике вмешиваться, но так уж и быть!
В следующее мгновение мы с ним стояли на высоком берегу спокойной, равнинной реки. На другой стороне раскинулся заливной луг, на котором пасся табун лошадей. Из-за прочерченного дальним лесом горизонта вставало умытое и начищенное до самоварного блеска солнце. Небо и трава радовали глаз свежестью красок, прохладный воздух был чист и приятен. В бескрайней, устремленной к звездам синеве заливался жаворонок. Раннее утро обещало долгий, счастливый день, какие бывают только в детстве, с таким же длинным и теплым вечером, с выкатившейся на черный бархат неправдоподобно большой луной и пением соловья.
Я увидел себя, спортивного и подтянутого, спускающегося пружинистым шагом к реке. Раздевшись на узкой полоске пляжа, я бросился в воду. Она обожгла, но уже через секунду принесла освежающее блаженство. Загребая саженками, я плыл к другому берегу и упругие струи ласкали мое длинное, мускулистое тело. Я физически чувствовал, что принадлежу этому прекрасному и такому радостному миру, что впереди у меня бесконечная череда таких же светлых и счастливых дней.
Старикан смотрел на меня с доброй улыбкой. Он прекрасно представлял, что со мной происходит. Между тем я уже выходил на берег и направлялся прямиком к пасшемуся неподалеку табуну. Трава под ногами была мягкой и шелковистой, расступаясь передо мной, лошади прядали ушами и косили в мою сторону большим карим глазом. Я ощущал их дыхание, чувствовал прикосновения ласковых губ, как это бывает, когда протягиваешь им на ладони натертый солью ломтик сухого хлеба…
Вдруг в моей руке сверкнул нож, Широкий и массивный, он был создан для убийства, он притягивал к себе кровь.
— Нет! — схватил я за рукав Карла, — нет!..
Тот поднес к губам палец. Словно в ночном кошмаре я наблюдал, как наклоняюсь под брюхо ближайшей лошади, перехожу ко второй, к третьей… Я… я обрезал на их ногах путы! Когда весь табун оказался свободным, лошади окружили меня, тянули шеи чтобы меня коснуться, толкали в плечо. Я отпихивал их, смеясь, и так мне было радостно, так легко, что я побежал. Вприпрыжку, вскачь, крича от полноты жизни, я несся по лугу и вместе со мной мчались мои кони. В едином движении мы летели через пространство, мы пожирали его, мы наслаждались своей мощью и свободой. Развевались по ветру гривы, ноги едва касались земли, каждой клеточкой тела я чувствовал, что счастлив, счастлив!..
