Али Смит - Ирония жизни в разных историях
Я подумала о пальто и шарфе, которые так просто и так невостребованно висели на крючке входной двери. Я замерзла. Обхватила себя руками. Я не могла даже залезть в автомобиль. Ключи от машины лежали в кармане моего пальто. Все, что у меня было, так это ключ от сарая. Через минуту, когда я уже совсем продрогла, ничего не оставалось, как пойти под навес сарая.
И тут меня осенило: если у меня есть ключ от сарая, значит, должен быть и запасной ключ от входной двери, так как мы всегда вешали вместе эти два ключа на одно кольцо, где еще висит брелок в виде маленького земного шара. Я засунула руку в карман; да, там лежал этот глобус на цепочке и два, висящих на его кольце, ключа, и в ту же самую долю секунды (я заметила это по тому, как ты резко развернулся возле буфета и замер с чашкой в руке) мысль о том, что у меня могут быть эти ключи, промелькнула в твоей голове; в то же мгновение я рванула к входной двери дома и увидела краем глаза, как ты одновременно со мной сорвался с места, чтобы оказаться там первым.
Началась гонка. Я бежала так быстро, как могла, но земля была скользкой. И когда я взлетела на крыльцо, мое сердце билось сильно и часто, и в этот миг я услышала щелчок двойного замка и твой голос победителя, торжествующего позади двери. Ты хохотал. Мне тоже хотелось рассмеяться. Но желание рассмеяться быстро сменилось желанием расплакаться.
Во всем мире нет таких сил, которые могли бы меня заставить расплакаться перед тобой, даже если ты стоял у двери с другой стороны и не мог меня видеть. Придвинувшись к свету, идущему из окна гостиной, я снимала запасной ключ от входной двери с кольца. Сделать это не так уж просто, потому что кольцо брелка было очень тугим, а пальцы у меня настолько замерзли, что я едва могла ими пошевелить. Наконец я сняла ключ, приподняла крышку на щели для почты и «отослала» ключ по почте через дверь. Было слышно, как он упал на циновку. И тут ты перестал смеяться. Я захлопнула крышку для почты, повернулась к двери спиной и ушла.
Мы лежим в кровати, повернувшись друг к другу спиной. Ветер завывает на крыше и колотит в картон, которым закрыто разбитое окно. Я все еще слышу запах камина; он струится по всему дому, как будто животное, пахнущее золой, идет крадучись и, помечает свою территорию во всех комнатах.
Мы всего в нескольких дюймах друг от друга. Чувствую значение каждого дюйма. В конце концов не выдерживаю и начинаю.
— Помнишь, когда тебя не было дома всю ночь, — говорю я, — и в то время я и предположить не могла, где ты, даже подумала, что ты погиб?
Ты тихо смеешься в темноте.
— Извини, — говоришь ты.
— Не стоит, все обошлось, — говорю я, — Как было здорово увидеть тебя утром. Это случилось весной, помнишь?
— Еще бы, — говоришь ты, — я как раз вспомнил о том, как прошлым летом ты влюбилась, но не в меня.
— Ах, прости, — говорю я. Потом смеюсь. Надеюсь, что смех получился сдержанным и извиняющимся.
— Не стоит, все тоже обошлось, — говоришь ты, — все было на самом деле здорово, ты же знаешь, все было хорошо для нас обоих. Я имею в виду то, что у тебя все было здорово, а для себя лично я открыл много нового.
— Что именно? — говорю я.
— Да я и впрямь не знаю, — говоришь ты.
— Как не знаешь? — говорю я.
— Вот так, не знаю, потому что речь идет о том, что я открыл, — говоришь ты. — А открыть и знать — это не одно и то же.
— Подобно тому, как это было однажды с нами в метро, — говорю я, — когда двери поезда медленно закрывались, а я все еще стояла на платформе прямо позади тебя, ты вошел в вагон, и двери захлопнулись, прежде чем я смогла войти, помнишь?
— Ну конечно, помню, — говоришь ты.
— И мы стали разговаривать друг с другом жестами через двери вагона, — говорю я, — а затем поезд тронулся, и ты что-то повторял через стекло, но я совсем не понимала, что ты пытался мне сказать.
— Набережная, — говоришь ты. — Я сказал тебе «Набережная». Я хотел, чтобы мы встретились на «Набережной».
— Но я даже приблизительно не могла догадаться, какое это может быть слово, — говорю я, — видела только твой рот, как ты все время старательно что-то выговаривал, но не слышала, и тогда твой вагон, весь в огнях, скрылся в темноте вместе с остальными, идущими следом вагонами и их пассажирами, и остался только открытый зев туннеля и щиты с рекламой алкогольных напитков и авиакомпаний, а ниже них были рельсы, такие всегда блестящие, аж трудно поверить в то, что они опасны для жизни, так ярко они блестели, и я стояла там и не могла сообразить, что же ты мне пытался сказать, потом попробовала повторить артикуляцию твоего рта своим собственным ртом, но все, что из этого получилось, было слово «омбудсмен»[2].
Теперь мы оба хохочем. Крутимся на теплом месте кровати, которое мы нагрели. Ты повторяешь это слово, и в темноте я чувствую на себе твое дыхание.
— Ну надо же, омбудсмен, — говоришь ты.
— Боже мой, омбудсмен, — говорю я. — Тогда я даже не знала, что это слово означает. Да я до сих пор не знаю его значения. Все никак не могла понять, почему ты мне говорил это слово. Постоянно думала, что, вне всякого сомнения, должно быть что-то совершенно иное. И тогда на ум пришло слово «смятение»[3].
— Смятение, придумаешь тоже, — говоришь ты. — Вот-вот. Давай встретимся на станции «Смятение». Я буду ждать тебя в «Смятении».
— Но ведь мы и вправду пришли в смятение, — говорю я, — и кто угодно в такой ситуации, когда один уже в поезде, а другой еще на платформе, и между ними захлопнулись двери, возможно, тоже почувствует некоторое смятение. А что, если ты говорил мне не одно, а два слова, неожиданно пришло мне в голову. Что-то наподобие «смущает меня» или «стесняет меня». И к тому же на платформе никого кроме меня не осталось; чуть позже появились другие люди, которые ожидали прибытия следующего поезда, и, когда их поезд пришел, одни садились в вагоны, другие выходили, а я все еще стояла, разговаривая сама с собой, пребывая в смятении, нет, в смущении, или нет, скорее в служении.
Мы хохочем, повернувшись друг к другу лицом. Потом снова воцарилась тишина, и я не понимаю почему, но ты опять погрузился в свои мысли. Интересно, думаешь ли ты сейчас о той ночи, когда не пришел домой. А я в эту минуту думаю о той моей другой любви, потому что тогда я стояла на платформе, поезда чередой приходили и уходили, и все время вокруг меня перемещался поток людей и спертого воздуха метрополитена, и я все никак не могла решиться сесть в следующий поезд и выйти на следующей станции, чтобы увидеть, ждешь ли ты меня там? Но что делать, если я приеду туда, а тебя там нет? Хуже, если я поеду дальше, а ты в это время решишь вернуться, чтобы найти меня. Возможно, лучше пойти в то кафе, где мы только что были, думаю я. Или в одно из наших любимых мест, где мы обычно ужинаем, или туда, где сходятся все дороги и где стоит цветочный магазин, или в «Китайское подворье», или в ресторан на открытой крыше и ждать тебя там. И если все мои попытки потерпят неудачу, я смогу возвратиться на центральную станцию и успеть на поезд домой.
Но все, что приходит в голову, пока я стою там на грязной платформе, и все, что мне на самом деле хочется сделать, так это закрыть глаза и утонуть, потому что вокруг меня на многие мили разверзлась старая полость метрополитена, а над ней снаружи раскинулся зимний город, который, как я думала, мне хорошо знаком, но только теперь он не поддавался описанию, как море, и я была словно брошенный камень, опускающийся на его гнетущее дно.
Дом вокруг нас скрипит. Я прижимаюсь к тебе в кровати. Теперь скрипит кровать. Ты тоже прижимаешься ко мне, и это вселяет в меня надежду, столь откровенную, что даже боюсь в этом признаться. Все еще слышен запах камина и тлеющих в нем угольков; сегодня вечером я так сильно ощущаю запах этого времени года, как обычно бывает только в самые первые минуты его возвращения, прежде чем привыкнешь к нему, и когда уже забыт его запах, и тут вдруг он снова витает в воздухе, и все вокруг приходит в движение и возвращается в прежнее состояние.
Я уткнулась в твою кожу. У тебя свой запах. Ты всегда пахнешь по-своему, хотя у твоего аромата есть разновидности, это я знаю; летний запах сочных листьев и пота, осенний запах с привкусом дыма, зимний запах огня и чистой потертой шерсти, весенний запах не могу точно вспомнить и жду той минуты, чтобы снова его узнать.
