Олег Ермаков - Холст
Охлопков покосился на спящую Ирму, замялся.
– Ну, мы же в некотором смысле остались коллегами. Хотя, честно говоря, я уже думал – турнут из части. Нет, пронесло. Ну, понятно, тут мужики как-никак. Прониклись. Да я все опишу за чашкой чая. Есть у тебя там в шкафчике заварка? Принести? Да! еще один штрих, Геночка. Заварки на троих хватит? Я не один, сам понимаешь.
– Пожалуй, нет, – тут же ответил Охлопков с облегчением.
– Хм… гм?
– Я тоже не один.
– О! Великолепно. Купим вина – и…
– Вряд ли, – мрачно сказал Охлопков.
– Не понял? Какие-то проблемы?
– Да…
– И… они нерешаемы?
– Нет.
– Этого не может быть. Перестань, дружище. Ну же, очнись! Что понурился? Взгляни на меня. Если бы ты взглянул, то увидел бы: мое лицо сияет бодростью, как пожарная каска на смотре. Несмотря ни на что. А смотреть есть на что. На все эти мерзопакостные обстоятельства. Ну и что? Я не раскисаю. Переиграл в юности руку, блестящую карьеру пустил под откос… – Степовой скорбно помолчал, и в это время Охлопков вспомнил бравурные деревянные звуки партизанского пианино, это был какой-то фокстрот. – И восстал, аки псица Феникс из, можно сказать, пепла. И кто знает, возможно, даже наверстал упущенное в ночных бдениях. Впрочем, и тут судьба показала мне козью морду. Возможно, со стороны все выглядело комично, но мне было не до смеха. На самом деле история получилась печальной. Я лишился почти всего. Но не угас и не повесил нос! Чего и тебе.
– Хорошо.
– Итак, мы идем.
– Нет, – остановил его Охлопков. – В следующий раз.
– Черт возьми. Ты, дружище, меня удивляешь. Озадачиваешь. Это не по-товарищески. У пожарных так не принято.
– Жаль.
– Но, дружок…
– Какой я тебе дружок! – взбесился Охлопков.
– Как… извини… Не друг?
– Нет.
– И то верно, волк свинье не товарищ, – резко заметил Степовой и бросил трубку.
– Какой-то… кошма-а-ар, – простонала Ирма, ворочаясь на стульях.
– Я предлагал лечь в кассовой.
– Ты вообще хотел меня там оставить, в газетном домике.
– Хочешь чаю?
Телефон зазвонил. Охлопков помедлил, взял все-таки трубку. И услышал вой. Затем – гудки. Он засмеялся и вышел из фойе на террасу, закурил.
Почти все окна домов были черны, два или три беспокойно желтели. Он смотрел вверх, стараясь разглядеть провода, столь опасные для ночных воздухоплаваний… Ему чаще снились блуждания в каких-то переулках, подземных переходах. Однажды – плавание в подземной реке там, где никакой реки не было, – в земляном средневековом валу напротив горисполкома… Там был вход в подземелье, прикрытый намертво заржавевшей железной дверью. Между дверью и косяком оставалась щель, в нее и протискивались ребята, вооружившись фонариками. Подземный ход был короток и упирался в завал. А ему приснилось путешествие в глубине подземного вала по подземной мерцающей (откуда-то просачивался свет) реке; он плыл и иногда видел впереди лодку и фигуру человека в ней; однажды ему удалось разглядеть круглое раскосое лицо, черные волосы; этот человек иногда взмахивал веслом, привлекая его внимание, показывая, куда дальше плыть, – и ему было отчего-то жаль, что лодочник сейчас исчезнет навсегда, как это обычно бывает в снах (а вопреки утверждению какого-то американца, о котором говорил звонивший по ночам, иногда осознаешь сон во сне и с печалью или, наоборот, с радостью понимаешь, что в следующее мгновение проснешься), и лодка ушла за каменный выступ, а он поднялся по мокрым ступеням к свету и оказался перед стеклянной дверью, лег и отдохнул здесь немного; почему-то не хотелось спешить; в этом “вестибюле” было уже сухо, тепло, свет летнего дня заполнял все; внезапно он снова увидел лодку и лодочника, медленно уплывавших по подземной реке, заулыбался: значит, это возможно… – и резко проснулся, сразу сообразив, что на самом деле уснул в фойе, хотя собирался лишь немного вздремнуть и разбудить Ирму до прихода уборщиц, чтобы она вышла и обождала его где-нибудь, не хотелось объясняться с фуриями дня в черных резиновых перчатках. Но они уже были здесь, за стеклом. Одна колотила в дверь, а другая – старуха с мужицким восковым носом – прижималась лицом к стеклу, загораживаясь ладонями, чтобы лучше все рассмотреть. Растрепанная Ирма сидела на стуле и изумленно озиралась. Прямо на нее глядели звезды кино. Охлопков встал. Старуха с мужицким носом его увидела, взмахнула рукой.
– Что мне делать? – испуганно спросила Ирма.
– Иди в зал, отопри любую дверь и выходи.
Ирма покосилась на чернеющее нутро зала и покачала головой:
– Я туда не пойду.
– Ну, включи там свет, справа, как войдешь, за портьерами.
– Н-нет.
Уборщицы дергали дверь, стучали. Ирму они не могли видеть.
– На ключи, иди в кассовую.
Он бросил ей ключи. Ключи со звоном упали на пол. Ирма подобрала связку, взяла куртку и пошла. Охлопков направился к двери.
В фойе ворвались уборщицы, высокая сумрачная женщина в плаще с капюшоном и седая старуха в черной куртке и платке.
– Что здесь творится, в конце концов! – каркнула старуха, шаря по фойе маленькими глазками.
Высокая сумрачная женщина кашлянула и пронзительно взглянула на него.
– Это кинотеатр или ночлежка? – крикнула старуха. Она шла, поводя крупным носом.
Охлопков хмуро, виновато помалкивал. Старуха быстро переоделась в халат, натянула резиновые перчатки, взяла ведро, швабру и двинулась к лестнице, ведущей на второй этаж.
– Ключи где?
В связке были ключи от кабинетов, кинопроекторской.
– Да ты не продрыхся, что ль? Утро на дворе, Емеля!
– Хай-хай-хай! – высоко захлебываясь, засмеялась вторая уборщица.
– Сейчас принесу, – ответил Охлопков, досадуя, что затеял эту игру в жмурки.
– Дак ты спишь в кассовой? – спросила старуха, идя за ним.
– Я там чайник брал.
– Аха! чайник. Самовара вам тут еще не хватает. Чайную открыли. С кордебалетом.
– Хай-хай-хай!..
– Погляди, чаевники какие. Степовой тоже строил из себя паиньку. Пока молодец теща не организовала родню – да повела на штурм этого притона. Все выходы обложили. Дядька-тренер в мегафон кричал: сдавайтесь!.. сейчас же отоприте двери! Сейчас же!.. Оне там в исподнем, в чем мать родила – кто куда, кто на крышу, кто в туалет. И ведь женатые люди и замужние бабы, лахудры. Стыда нет. Я директрисе заявляю, поглядите, вот, извлечено из-под пианины, вот что.
– Што? – спросила высокая, хотя знала все подробности.
– Что? Что! Срамота, – ответила старуха. – Что ж еще могли оставить комсомольцы-добровольцы!
– Хай-хай-хай!..
Охлопков приостановился… отворил дверь кассовой. Старуха заглядывала через его плечо. На столе лежали ключи… Охлопков взял их и передал старухе. Старуха недоверчиво повела носом, зыркнула еще раз по кассовой и повернула, затопала вверх по лестнице. На площадке между лестничными маршами остановилась, обернулась. Он все еще глядел на нее. Старуха хотела что-то сказать, но молча потопала дальше. Вторая уборщица тащила шланги из туалета в зал. Охлопков пошел за ней, посмотрел, как она спускается к сцене, быстро вернулся в кассовую, заглянул за дверь. “И-р-ма”, – тихо позвал он. За шторами ее тоже не было. Он вышел из кассовой и сразу увидел на площадке старуху.
– Мое дежурство окончено, – сказал он ей.
Старуха не ответила.
Он вышел на улицу. Было туманно, холодно, того и гляди, пойдет дождь. Охлопков осмотрелся. На бульваре уже появились прохожие. Пожилой мужчина, покуривая, выгуливал пса. Краем глаза Охлопков заметил, как в фойе раздвинулись шторы… Чертыхнувшись, он пошел дальше, в сквере за кинотеатром услышал тихий свист, обернулся. От телефонной будки шла Ирма.
– Ну что? – возбужденно спросила она, с любопытством заглядывая ему в лицо. – Испугался?
– Этих фурий?
– Нет, пропажи?
– Ну, я знал…
– Не ври, я наблюдала из будки.
– Как это тебе удалось?
– А вот так: раз! два!.. Говорить три?
– Не надо.
Он попытался привлечь ее, но она ускользнула.
– Но признайся, удивился?
– Да.
За окнами взрывались будильники.
– Что ты подумал?
– Ничего. То есть… все, фильм окончен.
– Правда? И как он назывался?
– “Ночные сеансы”.
– Плохо.
– Ну, “У нас в Глинске”.
– Скучно.
– “Без прописки”.
– Фу!
– “Птицегадатель”.
– Это еще почему?
– Не знаю… А что предложишь ты?
– Надо подумать… Хм… А о чем вообще?..
– Вот обо всем этом.
– Да?.. Стра-а-нно вообще-то.
По улицам грохотали, со скрежетом поворачивали первые трамваи. Они вошли в один и доехали до последней остановки. Пока ехали – заморосил дождь.
– Чай у нас есть?
– Магазины все равно закрыты, не ждать же.
Они шли по скользкой глинистой тропинке через Питомник. Слева показалось небольшое озеро, ртутно-серое, с деревянными грибками на берегах и железными кабинками для переодевания. В кустах уныло посвистывали редкие птицы. Они перешли ручей по грубо сколоченному из ольховых жердей мостку и поднялись по косогору. Здесь начинались причудливые заборчики дачного поселка, составленные из спинок и сеток кроватей, из кусков ржавого железа, проволоки, досок; в одном месте в заборной конструкции голубел облупленный фрагмент кладбищенской ограды. Дачные домики были похожи на собачьи будки. Город неумолимо напирал бетонными стенами, бесстрастно глядел поверх залатанных железных, шиферных, толевых крыш ночными огнями. Но сейчас было утро.
