Питер Хёг - Женщина и обезьяна
И тогда сад задал ей первый вопрос, отчётливо, словно его произносил диктор, и вопрос этот звучал так: кто принимал решения во всех любовных историях твоей жизни? И пока она ещё слышала, как звучит этот вопрос, пока он не был произнесён до конца, она уже знала, что не собирается оставаться здесь так долго, чтобы услышать ответ.
В последующие три дня ока держалась на расстоянии от Эразма. Они вместе чинили своё гнездо на деревьях, они нашли в парке одно из мест кормления, куда каждый день выкладывались фрукты, и выяснили, когда за этим местом никто не следит. Во время всех этих дел Маделен обращалась с животным со спокойным дружелюбием, и внешне она была весёлой и беспечной девушкой из лета.
Но внутри у неё наступила зима. Она наблюдала за приматом, изучая его иначе, чем раньше. Она использовала его для того, чтобы ориентироваться в парке, чтобы понять, в каком направлении находится ближайшая часть внешней стены, чтобы определить, насколько рискованно ходить пешком, она использовала его, чтобы добывать пропитание. Она готовилась к своему уходу, к попытке бегства из Рая.
Третий день был теплее предыдущих. На заросшей травой равнине, спускавшейся к реке, росли три гигантских рододендрона, в тени которых отдыхали Маделен и обезьяна. Кусты плыли, словно зелёные и фиолетовые горы по морю травы. Маделен почти не спала в три последние холодные ночи. Теперь она заснула.
Она проснулась от того, что примат лизал её, то в одном месте, то в другом, от колен и вверх по бёдрам, и его язык обладал той же нежностью и скрытой настойчивостью, что и его член. Маделен потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя, сон разоружил её, и когда она совсем проснулась, было уже слишком поздно. Желание медленно подплывало к ней, словно корабль по травяной равнине, и когда оно уже достаточно приблизилось и она увидела, что находится на борту, что нет никакой возможности сойти с него, она вдруг почувствовала полную ясность. В проблеске эротического сатори она поняла, что и последний остаток её свободы передвижения оказался иллюзией. Её привело сюда, в это место и к этому языку, скользившему сейчас по её животу. И не только её, обезьяну тоже привело, потому что хотя в её губах в это мгновение было что-то требовательное, в них была и мольба, он молил её о том, чтобы она сдалась, без всяких слов Эразм просил её, поскольку и он был жертвой.
Последнее, что Маделен услышала, прежде чем сдалась, был ответ на первый вопрос сада. Она сама ответила, и ответ состоял в том, что кто бы там ни решал, это не был «ни он, ни я».
С Эразмом и Маделен случилось то, что случается со всеми, кто по своей воле или по объективной случайности проходит через Рай: любовь овладела ими и делала с ними то, что хотела. Но в отличие от многих других они не сопротивлялись. Они не успели подготовиться, у них не успела появиться надежда или предубеждения, и когда она поразила их, им некуда было обратиться и не у кого было просить помощи. Они просто-напросто сдались, предоставив себя свойственной всей этой непредвиденной ситуации неопределённости.
Ни разу за всё то время, пока они жили в саду, Эразм не давал Маделен никаких обещаний. Вначале она уверяла себя — наполовину в гневе, наполовину в панике — что животное находится на низкой стадии развития или что оно, во всяком случае в языковом отношении, стоит на слишком низкой ступени, чтобы понимать все те тонкости, при помощи которых любовники-люди бесконечно убеждают друг друга, что они сами и их любовь живы и чувствуют себя прекрасно, что они по-прежнему связаны тёплой пуповиной. Но спустя несколько дней она поняла, что дело не в том, что Эразм не может это высказать. Ему просто не приходило это в голову. И более того. Она и сама этого не желала. Она заметила, что её самоуспокоительные фантазии умирают, она отмечала, как сама отказывается от своих обещаний ещё до того, как они произнесены. Впервые в жизни она двигалась по канату, не глядя вниз. Впервые в жизни она стала терять интерес к будущему.
Они двигались к некоему подобию вечности. Однажды ночью, когда Маделен сидела верхом на Эразме, она обнаружила, что они не одни. Она была не просто с ним, она была с двумя мужчинами, один был сейчас в ней, другой ласкал её, и она ощутила, закрыв глаза, кто был тот другой — это была Смерть. Запрокинув голову, она посмотрела в небо и отказалась от всякого сопротивления, поняв, что когда перестаёт существовать время, то настоящий момент не свободен от тёмных сторон, даже в Раю.
6
Их жизнь в саду состояла из трёх различных занятий: поисков пищи, сна и занятий любовью и языком — незаметно граница между ними стиралась. Они пережили дидактический прорыв, когда Маделен дошла до изучения таящегося в языке бесстыдства. Он тогда был в ней, и она сказала: «Лежи тихо и скажи-ка, что я с тобой делаю, что я сейчас делаю? А теперь? Объясни!» Или же она убирала руки Эразма и говорила: «Нет, смотри мне в глаза, ничего не делай и рассказывай мне, что бы ты хотел сделать», — и тогда Эразм говорил не задумываясь, тогда язык пробивался к нему, и в это мгновение, в тени рододендронов, с ними вместе были души знаменитых датских языковедов — Дидериксена, Ельмслева, глоссематиков и вся Копенгагенская лингвистическая школа.
Они постоянно забывали о еде, и поэтому им случалось испытывать настоящий голод, им случалось ослабевать от голода, и эти ощущения невозможно было отличить от их отношения друг к другу. Когда они не касались друг друга одну ночь, несколько дней, неделю, то Маделен чувствовала сосущую тоску — и понимала, что настоящего голода она не испытывала с самого детства. Прежде каждый раз, когда внутри неё рычал зверь, она бросала ему немного пищи: полкило шоколадных конфет, ласку, коктейль, стаканчик разведённого спирта — не потому что была голодна, а в качестве репрессивной меры, чтобы подавить страх и неприятные звуки.
Теперь она узнала, что такое тоска. Она наблюдала, как Эразм идёт по лугу, иногда на двух йогах, иногда на четырёх, и ей казалось, что не только она тоскует по нём, но что трава тянется к нему, воздух хочет касаться его, а вода — покрывать его тело.
Постепенно они потеряли интерес к завершению, к доведению до конца своих любовных игр. Они хотели бодрствовать, и в одну такую ночь голодной, ясной бдительности она застала Эразма врасплох. Она задремала, потом приоткрыла глаза — он сидел, глядя на неё. Он не знал, что его видят. Пропала его насторожённость, его физическая сила, его индифферентность. Он был поглощён созерцанием её, лицо его выражало полное счастье. Он обнаружил, что за ним наблюдают, но выражение лица не изменилось, он не мог его изменить — все его чувства сковали его.
— Прекрасно, — сказал он.
И через мгновение сформулировал, положив руку на грудь, — тихо, с удивлением, безропотно, скорее самому себе — опытным путём установленную закономерность, что не существует света без тьмы.
— Больно, — сказал он. — В сердце.
Проснувшись в ту же ночь, позднее, Маделен поняла, как устроен мир.
Примат спал на некотором расстоянии от неё, тело его лежало на ветке, а руки свободно болтались в воздухе. Она поднялась, и через просвет в кроне дерева увидела небо и звёзды, и увидела, что мировой порядок — это постоянная, никогда не заканчивающаяся и никогда не прерываемая любовная игра между небом и землёй. Потом она легла и снова уснула.
Ранним утром следующего дня сад задал им второй вопрос. Он прозвучал как острая боль, от которой Маделен резко поднялась.
— Этого недостаточно, — сказала она.
Обезьяна никогда не проходила через фазу пробуждения, она переходила, и сейчас тоже, прямо из глубокого сна в полную боевую готовность. Она села и посмотрела на неё.
То, что Маделен пыталась сформулировать, она могла почувствовать потому, что впервые с самого детства жила теперь жизнью без наркоза. Она пыталась объяснить то, что осознала, — наполовину во сне — что посреди полного опьянения истиной и экстаза существует место для голода. Она хотела попытаться рассказать, что, переживая самый сильный эротический голод и самый щедрый сексуальный пир в своей жизни, она при этом вдруг поняла, что никогда нельзя наесться досыта.
Примат её мгновенно понял.
— Всегда не хватает, — сказал он.
В это мгновение сад и задал им второй вопрос, и именно Маделен сформулировала его, это был вопрос о цели любви.
— Что будет с нами, — спросила она, — к чему всё идёт?
В тот же день, позднее, Эразм ей ответил.
Они сидели, прислонившись к дереву и глядя на реку, посреди которой находился узкий, длинный островок.
— Как это называется, — спросила обезьяна, — когда вокруг вода?
— Остров, — ответила Маделен. — Это остров.
— Эразм жил на острове, — объяснила обезьяна.
