Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2004)
Я пыталась убежать от Давида, и спьяну мне казалось, что это сделать — легче всего прочего. Я убегала от него по странно пустым улицам Портоферрайо, забыв начисто, что это Италия, что это остров, где никто о нас не знает и до нас никому нет дела. Это остров — все равно не убежишь так далеко, как хотелось бы. Давид шел за мной быстро, но не бежал — и этим был похож на маньяка из дешевых фильмов: они тоже идут с нарочитой неспешностью — уверенные в том, что жертва никуда не денется.
Я никогда не хотела быть жертвой, но убегала и слышала, как Давид повторяет своим холодным голосом: “Зачем ты так поступаешь со мной? Это я, Давид, ты что, не узнаешь меня? Ты слишком много выпила. Пожалуйста, не убегай. Я люблю тебя”.
Я убегала от него так, словно от этого зависела какая-то большая победа, какой-то особенный успех в будущем. Но Эльба — остров, и отсюда не убежать далеко даже после самого лучшего вина: оно горит в жилах, как топливо. Я нащупала в кармане гладкий камень, утром унесенный с пляжа в Марчиане. Там была большая грозная надпись: строго запрещено уносить камни с пляжа. Давид перевел мне эту надпись, как переводил все и всегда. Я ласкала камень и говорила вслух: “Ему было хуже, чем мне, ему было хуже, чем мне”.
Я устала бежать и пошла быстрым шагом, Давид нагонял меня, впереди темнели паромы. Я обернулась и через секунду врезалась лбом в ограждение, выросшее из-под земли. Я заплакала.
Через секунду рядом с нами притормозила машина с карабинерами. Я до сих пор не знаю, был ли это ночной патруль или кому-то из жителей Портоферрайо надоело глядеть на нас из окошка. Знаю точно, что смотрела слишком много фильмов: двери в машину были открыты, и я через секунду сидела внутри.
Карабинеров было двое — красивые крупные итальянцы. К счастью, я помню только это — как факт, без подробностей.
Один говорил по-английски. За время, проведенное с Давидом, я научилась понимать некоторые слова.
“Взять его с собой?” — он показывал на Давида, устало севшего на корточки перед машиной.
“Да. Нет. Да. Да-Да-Нет-Да”. Карабинер не мог оценить мой политический юмор, но позвал Давида.
“Вилла Омброза”, — я махнула рукой, как будто в такси, и машина плавно тронулась. Давид говорил: “Что ты наделала, дура, что ты наделала!” Потом он стал переводить, покорно, по привычке: “Он говорит, ему нужно пройти с нами в номер, посмотреть документы”.
“Прего”, — сказала я, карабинер обрадовался. “Он говорит, синьора знает итальянский”.
Они шли следом за нами в номер, ночной портье испуганно вынырнул из-за стойки. “Алкоголь”, — виновато объяснял Давид карабинеру, и тот кивал согласно: “Алкоголь”.
“Он спрашивает, что у нас случилось”, — переводил Давид. Он открыл дверь ключом и махнул карабинерам, как старинным друзьям. Я увидела, что на диванчике под окном валяется мой зеленый бюстгальтер, и схватила его, ведь даже спьяну я не хотела показаться неаккуратной.
“Потому что ты — Гитлер”. Я села на диванчик и крепко сжала бюстгальтер в руках. Слезы текли по лицу, я утирала их зеленым кружевом.
“Гитлер? — заинтересовался карабинер. — Что такое Гитлер?”
Он был очень молод и получил, по всей видимости, плохое образование. Я смотрела на него с сожалением.
“Почему я Гитлер?” — спросил Давид. Он достал наши паспорта, и молчаливый карабинер аккуратно переписывал трудные славянские фамилии в специальную тетрадочку.
Карабинеры хотели помочь мне, но я не хотела с ними разговаривать. Как с продавцами из магазина, где обычно покупаю вино. Ушибленная голова болела все сильнее, Давид хлопнул дверью ванной. Карабинеры ушли, сказав “синьора” на прощание таким голосом, как будто синьора уже умерла. Я крикнула им вслед: “Вы никогда его не любили! Ваши предки виновны в его несчастье! И у вас гадкое вино!”
Давид лег в кровать и сразу выключил ночник.
Я позвала его тихо, но он не ответил.
Я проснулась утром на диванчике — в руке был сжат зеленый лифчик. За окном шумела Эльба. Император давным-давно умер, карабинеры переписали наши паспорта, марсала негодовала в моем желудке, Давид лежал под одеялом монументальный, как гроб, обтянутый полотнищем. Даже если бы я хотела, то не смогла бы придумать ничего хуже. Коротко пискнул телефон Давида — это Кларисса прислала ему эсэмэску.
Мне показалось, что Давид умер. Мне показалось вдруг, что это было бы легче для меня — смириться с его смертью, пережить ее, чем расставаться с ним после этого странного путешествия, этого бегства — по кругу, друг за другом, подальше от себя самих. Зачем люди делают это?
Я подошла к постели, легла рядом с гробом. Давид молчал, я протянула руку к подушке, она была мокрой. Когда я была маленькой, у меня текла слюнка изо рта во сне, и на подушке оставалось пятнышко. Давид не спал и не плакал, он смотрел сквозь меня, как будто меня уже не было. Я положила голову на его мокрую подушку и сказала слова, которые были сразу и правдой, и неправдой.
Сказала: “Я люблю тебя, Давид”.
Ожившие запахи
Карасев Евгений Кириллович родился в 1937 году. Человек сложной судьбы, много лет провел в местах заключения. Поэт, прозаик, постоянный автор “Нового мира”. Живет в Твери.
* *
*
Чайник на плите по-хозяйски булькает,
пахнет котлетами.
На столе в хлебнице — еще не порезанные
булки
радуют солнечным светом.
И все вещи:
ложки, тарелки, крупы в упаковке —
оберегают меня от напастей внешних
домашней умиротворенностью, покоем.
И вдруг осознаю: эта благостная картина
вскоре рухнет —
я здесь гость, а впереди дорога отчаянная.
И намеренно тяну пребывание на радушной
кухне,
слушая булькающий чайник.
* *
*
Меня умиляют трогательные,
с какой-то провидческой грустью глаза коров;
мокрые ноздри; парующий язык,
слизывающий с моей ладони
крупицы лакомой соли.
Мне кажется, животина чует, что я нездоров,
и не знает, как известить о приближающейся боли.
По щедрости, бескорыстию
в суровой родимой сторонке,
где отношения даже с близкими не всегда простые,
мало кто может сравниться с доброй буренкой,
разве святые.
Неотвязчивый зверек
Среди своеобычных народов Дальнего Севера,
где я тужился в лагерях
досрочное освобождение выкроить,
существует поверье:
если ласка пошла по следу
— из тайги не выйти.
…Я давно уже завязал. Путан
не выискиваю на ночных улицах
— семьей обласкан.
А мне кажется: у меня по пятам
все идет и идет ласка.
Ожившие запахи
Пройдут годы —
за годом год.
Но будут пахнуть
цветы медом.
И будет пахнуть
цветами мед.
И однажды под вечер
из забытых лугов
принесет ветер
дурман цветов.
И мы вспомним годы
и гулливый тот,
когда пили моты
любви шалой мед.
Первые минуты
Не пить, не лопать —
хотелось дышать и дышать.
А всё вокруг — как готовый лопнуть
от избытка воздуха шар.
