Анна Коростелева - Цветы корицы, аромат сливы
— Я понимаю, надо искать получше. Это важно.
— Ну, можно найти зубы, головки костей… Мы, в общем, здесь на отвале сидим, чтобы добрать по максимуму, что можно, из почти истлевших останков. Ну, могут быть обрывки ремней, сбруи, тоже истлевшей, там, пуговица может попасться, карандаш, у немцев по блиндажам прорва бутылок. Битых.
— Леша говорил: медальоны…
— А-ха-ха-ха… если ты найдешь медальон — это будет праздник. Я тебе потом покажу, как надо… если нашли захоронение, допустим, мародерское или послевоенное — с боков дерн ножом режут, как тортик, чтоб добор был как можно более полный.
— Как тортик?
— Как тортик. Так вот, про Людмилу Макаровну в Германии. И вот она, значит, ночью просыпается в гостиничном номере. И спросонок… она еще ничего не соображает, но вдруг резко понимает, что она в Германии! У немцев! И тут она так пугается! Ее охватывает такой панический ужас. Куда бежать, что делать? Представляешь? А самое главное, что она действительно при этом в Германии. То есть это-то не страшный сон, а реальная действительность. И вот, представляешь себе ужас бедной Людмилы Макаровны?.. — Надя смеется. — Куда бежать, да?
— А мне рассказывала Рахиль Эфраимовна из архива ЦГАТД, — сказал Сюэли, счищая грязь с перчаток. — Во время войны, ей было семь или восемь лет, они жили в Юзовке. И когда туда пришли немцы, к ним на постой определили немецкого офицера Вернера. Он, когда заметил, что, там… не хватает, еле концы с концами сводят, стал ползарплаты своей, офицерской, сразу ее матери отдавать, на хозяйство. В мирное время он был архитектор, из Кельна. Он говорил: вот приезжайте в Кельн после войны, найдете там меня, приезжайте в гости. И вот как-то ее отца забрали полицаи. Свои же, украинские полицаи. Что-то он там… кому-то не понравилось, как он посмотрел, что-то он не то сказал на улице. А тогда, когда вот так забрали, думали — все. И мать ее сидит и плачет. Пришел в обед Вернер. Посмотрел. «А где Эфраим?» — спрашивает. Мать объяснила, что случилось, он сразу все понял, побледнел, открыл сундук, достал свою парадную форму — черную, с дубовыми листьями или с чем там положено. Надел эту парадную форму, фуражку поправил перед зеркалом и пошел в эту местную полицию и устроил им разнос. Страшно наорал на них и тут же забрал ее отца из участка. И вернулся уже вместе с ним. А когда он уезжал и они прощались, он оставил свой адрес в Кельне, написал все подробно. Адольф Вернер. Он говорил: «Меня зовут Адольф, но мне почему-то очень сильно не нравится это имя».
Юра и Алена из Ижевска заглянули как-то к Сюэли в блокнот и вызвались ему помочь.
— Косяк — это не только ошибка. Это еще папироса с марихуаной. Тушняк — это тушенка вообще-то. И потом, вот это — ну что ты такое написал: аллах = христос? Ты бы еще написал, что Шива и Ктулху — это тоже христос. С маленькой буквы. Подожди, давай мы тебе сейчас все продиктуем…
Вскоре в блокнот было много чего записано.
Леша, проходя мимо, заглянул через плечо Сюэли в блокнот и прочел:
«Ёжик — народное название казанского уазика-буханки — по двум буквам ЁЖ у нее на боку, оставшимся от ободранной надписи со словом молодЁЖный.
Кораблёт — квадроцикл, на котором ездит Кораблёв Александр Михайлович, начальник любанской экспедиции. Пример: О, затрещало в лесу, Кораблёв на кораблёте пролетел».
— Вы бы лучше чему-нибудь нормальному человека научили, а не только стебаться.
— Ну, мы не виноваты, что Кораблев на квадроцикле рассекает…
— Ты начинай свои дела-то продвигать, — посоветовал Леша Сюэли. — В отрядах спецов по Второй мировой много — многие и по Дальнему Востоку рубятся. Ты по вечерам от костра к костру походи, поспрашивай людей. Информация может быть какой угодно…
— Я чего-то замертво падаю, — сокрушенно сказал Сюэли, — по вечерам.
— А, ну это да, бывает… с непривычки.
— Ты представляешь, я думал, что мы с тобой еще найдем время порепетировать нашу сцену из капустника, с кун-фу.
— А, сцену мордобоя? Ну, давай.
— Ты что, ты что, сил нет! Я же говорю: к вечеру про кун-фу даже подумать тяжко.
— Ну, попробуй сегодня добрести вечером до Казани. Это большой отряд, кто-нибудь там возьмет на заметку твой вопрос, направит, может, к кому-то.
…Вечером у костра обнаружилось, что Сюэли не знает легенды о граде Китеже.
— Нет, я только знаю Кижи. Про них есть текст в учебнике Лариохиной. Это не то?
— Это другое. Это город, который в XIII веке при наступлении хана Батыя, по легенде, ушел на дно озеро Светлояр. На севере нижегородской области.
— И с тех пор?.. — поинтересовался Сюэли.
— И с тех пор там все круто, аж зашибись. Под водой слышны колокола и все прочее.
— По легенде, он поднимется со дна озера, когда… не помню что.
— Когда грехи какие-то накопятся и что-то там перевесят.
— Не, это ты загнул. Там какая-то другая концепция. Говорят, что кто чист душой, может увидеть под водой этот град Китеж и как там посадский люд ходит, переговаривается…
— Да кто чист душой, тот прямо может туда нырять.
— С тех пор археологи нашли там, в сорока километрах, реальные остатки древнерусской крепости XIII века. Которая вполне некоторые упоминания Китежа в летописях ставит на твердую почву, и без мистики.
— С тех пор выяснили океанологи, что какая-то там нижняя терраса в котловине на дне озера резко ушла вниз как раз ровно восемьсот лет назад, то есть во времена Батыя. Как по-писаному.
— Слушайте, ну хватит-то нагонять-то уже… дури всякой.
Чтобы примирить всех, Сюэли рассказал о затерянной долине Улин, которую также нельзя целенаправленно найти, можно попасть туда только случайно, хотя известна конкретная провинция и место, где ее следует искать. Там тоже люди живут на старинный лад. И, что интересно, они тоже не от хорошей жизни укрылись там, а от Циньского переворота. Туда попадали пару раз случайно какие-то рыбаки, дровосеки. Отчеты их не вполне сходны между собой. Правда, что очень странно, поэт Тао Цянь утверждает, что люди из Персиковой Долины одеждой похожи на иноземцев и со светлыми волосами. Но это уж я не знаю, — заключил Сюэли. — У нас часто, когда говорят, что человек со светлыми волосами, имеют в виду светло-черный цвет, если можно так выразиться.
— Надо бы этого поэта Тао Цяня расспросить, — заметил кто-то.
— Невозможно, — коротко отвечал Сюэли. — Жил в четвертом веке.
— У нас, — сказала Надя Прянишникова, — когда создавалось в конце сороковых годов Рыбинское хранилище, ушло под воду больше ста деревень, четыре монастыря и, главное, город Молога. Изначально это не планировалось, по крайней мере, в таком масштабе. Там частично людей эвакуировали, переселили, человек триста отказались куда-либо переселяться, и их затопили, — короче, всю эту огромнейшую территорию залило, и она исчезла под водой. А город Молога при этом, надо сказать, был известным в истории городом, ну, как Суздаль или Ростов… об основании Мологи где-то там упоминается, Юрий Долгорукий ее кому-то передал, ярмарки там каждый год огромные устраивались, знаменитые… короче, не просто так себе город. И вот эта Молога на дно ушла. Прямо в Борке у нас живут мологжане, которые оттуда переселились, они могут рассказать, как у них там что было, как улицы выглядели… И Молога — это ещё самый крупный город, а мелкие? Причем во время засухи, когда несколько подряд засушливых лет, уровень воды резко падает, и эти затопленные деревни и города показываются из-под воды. Видны руины храмов, остатки зданий… ну, деревенских домов-то не видно — они низенькие и уже разрушились, а вот монастыри показываются тогда из-под воды и торчат. Очень страшно, на самом деле, очень жуткое впечатление. Вообще-то на карте водохранилища отмечено, где какой монастырь, в каком месте он под водой находится, — это и для судов, чтобы не сели на мель, но поскольку их видно там, под водой, сквозь воду, то и для туристов их отмечают. Мы как-то на лодке плавали с человеком, который знает водохранилище хорошо…
Подошли знакомые Сюэли из Тихвина и ребята из Колпино-Сити. Поскольку по дороге они пели песню про танки, они заразили ею всех. Даже Сюэли, который песни этой не знал, скоро уловил ее посыл — что в любом месте, название которого в шестом падеже состоит из трех слогов с ударением на второй, могут оказаться танки. Когда спели о том, что Лондон и Пекин стоят как выставка руин, Серега Малышев заметил некоторую интернациональность состава группы и хотел слегка извиниться
— Ничего. Из песни слова не выкинешь, — добродушно сказал Сюэли.
— А ты вообще какие-нибудь русские песни знаешь?
— Да, некоторые.
— Слушай, а ты кто вообще по специальности?
— Словесник, — подумав, сказал Сюэли. Упомянуть кристаллографию он не решился. Вероятно, его научный руководитель, Вадим Сергеевич, был бы с ним в этом согласен.
