Айрис Мердок - Лучше не бывает
— Да. Но как ты думаешь, Октавиен, должна ли я рассказать Дьюкейну? Это ведь довольно ужасно, а?
— Файви ему точно не расскажет, во всяком случае.
— Это зависит от их отношений. Может быть, они сейчас лежат вместе в постели, обсуждая нас, и хохочут!
— Брось, ты так не думаешь.
— Нет, конечно, нет. Но все это очень пикантно. Что бы подумали другие, если бы узнали, чем я занималась, пока они уныло ходили по магазинам!
— Подумай о сценах за обеденным столом. Взгляды исподтишка. Руки, соприкоснувшиеся, когда он принесет суп. Я буду наслаждаться каждой секундой этого представления.
— О, дорогой! Ты думаешь, Джону будет неприятно?
— Да. Я думаю, ему будет неприятно. И он никогда не поверит, что ты затеяла это. Он же не знает тебя, как я! Он может прогнать Файви.
— Ты думаешь, он не способен понять?
— Нет.
— Что ж, в таком случае, я ему не скажу. Ни за что не хотела бы, чтобы у бедного Файви были неприятности.
— Ты оставила записку Дьюкейну?
— Нет. И унесла бутылку и остатки каштанов!
— А ты не сказала Файви, сообщать или нет о твоем визите? Плохой из тебя конспиратор. Ты лучше позвони ему завтра утром.
— Я не смогу. О, Октавиен. Это ужасно. Пусть все идет своим чередом. А если Джон спросит меня о том, что я приходила, я отвечу что-нибудь туманное.
— Ну, ты развлекла меня. С тобой не соскучишься. Готова?
— Готова, дорогой. О, Октавиен, это так забавно быть замужем за тобой.
18
Пирс, дядя Тео и Минго были на пляже. Дядя Тео сидел, а Минго положил голову и передние лапы ему на колени. Пирс, который только что плавал, простерся ничком, вытянув расслабленные руки над головой. Уже некоторое время дядя Тео созерцал стройное вытянутое тело, лежавшее рядом, сначала мокрое, потом сухое, и жарившееся на солнце, со светло-коричневым загаром. Так как местных видно не было, Пирс плавал голым. Дядя Тео глубоко вздохнул, но подавил вздох, так что его никто не услышал.
Правая рука дяди Тео механически крутила и ласкала шерстистый мех Минго. Все соглашались обычно, что Минго — скорей овца, чем собака, а близнецы полагали, что среди его предков насчитывалась овца. Глаза Минго были закрыты, но слабое подрагивание разомлевшего тела, что-то вроде внутреннего махания хвостом, показывало, что он бодрствовал. Взгляд дяди Тео застыл на мягких покатых плечах, на выступающих ключицах, гибкой талии, тонких, но крепких бедрах и длинных прямых ногах того, кого Вилли Кост назвал «неким куросом». Пятки Пирса, которые дядя Тео мог разглядеть, слегка наклонившись, были приятно морщинисты и пахли песком. Их было бы приятно и забавно потрогать, кожа на них затвердевшая и все же нежная. Наверно, на них вкус морской соли. Левой рукой дядя Тео пересыпал лиловую и белую гальку на небольшом пространстве между собой и Пирсом. Эти камешки, доставлявшие близнецам такую радость, были кошмаром дяди Тео. Их множественность и случайность угнетали его. Божий замысел едва пробивался через непрозрачность их состава, а там, куда он проникает с трудом, — хаос и отчаянье. Так казалось Тео, и если для близнецов это была сокровищница любимых индивидуальностей (близнецы огорчались, что не могут уделить внимание каждому камню, и уносили их домой), то для дяди Тео это был отвратительный хаос, в котором не присутствовало духовное начало. Страдает ли природа в этом своем самом удаленном от промысла состоянии или просто погибает, размышлял Тео. Хаос и отчаянье. А не было ли все вообще хаосом и отчаяньем, не было ли все лишь протяжением бессмысленной случайной материи, и не был ли он сам так же никчемен, как эти камни, раз во всем этом нет Бога?
Камешки казались или лиловыми, или белыми, но при ближайшем рассмотрении они все были окрашены по-разному, и размер, и форма отличались многообразием. Все были вроде бы круглые. Но одни — плоские, другие — продолговатые, некоторые — сферические; некоторые были почти прозрачны, другие испещрены в большем или меньшем количестве пятнышками, одни однородны, другие почти черные, попадались красновато-коричневые, а иногда бледно-зеленые или фиолетовые с голубым оттенком. Тео, роясь в них, раскопал маленькое отверстие, на дне которого лежали влажные и сверкающие камешки, скрытые от скучной, нагретой солнцем поверхности. Он поднял один из них, чтобы рассмотреть как следует. Это был плосковатый серый камень с впечатанным в него веероподобным, едва различимым ископаемым. Не было смысла сохранять его для близнецов. У них много было на него похожих. Тео насухо вытер его о брюки, стряхнув песок. А потом очень нежно и деликатно положил Пирсу на позвоночник — около поясницы, установив на одном из позвонков, чей тонкий деликатный очерк был ему видим. Пирс слегка застонал. Тео подобрал другой камешек и положил его на правое плечо Пирса, а затем для равновесия — другой камень на другое плечо. Увлекшись этим занятием, он слегка сдвинул Минго и стал покрывать спину Пирса симметричным рисунком плоских камней. Он очень осторожно выкладывал гальку, сначала вытирая каждый камешек, а потом согревая в ладонях (камни с поверхности не годились — они были слишком разогреты солнцем), прикасаясь кончиками пальцев к нагретой плоти, покрытой песком и слегка шероховатой на ощупь. Эта деятельность достигла своего пика, к которому дядя Тео жадно стремился и приход которого нарочно замедлял, дразня себя, когда он — о, так нежно и медленно — положил по камню на вершины обеих ягодиц Пирса.
Но тут раздался звук шагов по песку, и две тени упали на них. Пирс повернулся, сбросив с себя камни, и сел. Черт побери, думал Тео, черт, черт, черт.
— Разрешите нам взять Минго? — сказал Эдвард. — Он нам нужен в игре в перья.
— Он не пойдет, — сказал Пирс, — у него припадок любви к дяде Тео. — Пирс не стал прикрывать свой срам ради Генриетты, которая привыкла к мужской наготе.
— Он пойдет, если мы его особенно попросим, — сказала Генриетта. — Он такой вежливый пес.
— Иди, Минго, хватит лениться, — сказал Тео, скидывая собаку со своих ног.
— Ну что, видели летающие тарелки в последнее время? — спросил Пирс.
— Да, вчера видели одну. Мы думаем, это та же самая.
— Забавно, правда, — сказал Пирс, — кроме вас двоих никто не видит летающие тарелки!
Близнецы гордились этим своим свойством — видеть летающие тарелки.
Эдвард, поднимавший слегка сопротивляющегося Минго на все четыре лапы, сказал:
— О, как бы я хотел, чтобы дождь пошел!
Генриетта сейчас отозвала брата в сторону и что-то шептала ему. Эдвард отпустил Минго, который сразу же рухнул. После многих перешептываний Эдвард откашлялся и обратился к Пирсу в тоне, который дети называли официальным. «Пирс, у нас тут кое-что есть, что мы хотели бы преподнести тебе».
— Что? — спросил Пирс равнодушно.
Близнецы подошли к нему, и Пирс вяло приподнялся, опираясь на локоть.
— Вот, — сказал Эдвард, — мы бы хотели, чтобы это было у тебя, твое.
— Вместе с нашей любовью, — сказала Генриетта.
Эдвард протянул что-то, и Пирс взял это коричневой рукой, усыпанной песком. Тео, заглянув, увидел, что это была окаменелость, редкая и замечательная, совершенный аммонит. Деликатная, чуть зубчатая спираль ракушки отпечаталась на обеих сторонах камня, Пирс перевернул его в руке, море округлило края и чуть стерло линии ископаемого — именно так, чтобы породить предмет великой красоты. Тео знал, что дарение аммонита означает для близнецов большую жертву, они ценили свои камни и с эстетической, и с научной точки зрения.
— Спасибо, — сказал Пирс, довольно неловко держа камень.
Эдвард отошел назад, как бы для поклона, а затем быстро переключил свое внимание на Минго, снова пытаясь оживить его. Пирс лениво встал на ноги. Близнецы, часто повторяя «хороший мальчик» и «ну, пойдем же», пытались соблазнить Минго следовать за ними, и они уже отправились в путь по лилово-белой равнине, когда вдруг Пирс неожиданно дернулся и выпрямился, как если бы его ударило током. Затем он скрутил свое тело подобно пружине, отвел руку назад, крутанулся на пятках и мощным броском послал аммонит, закрутив его, далеко в море.
Эдвард и Генриетта, увидев, что произошло, замерли как вкопанные. Тео встал. Пирс повернулся спиной к морю. Близнецы продолжали путь, странно петляя, Минго бежал за ними.
— Ты настоящая маленькая свинья, — сказал Тео Пирсу, — что на тебя нашло?
Пирс посмотрел на него через плечо, лицо его было трудно узнать — оно было искажено, как японская маска. Тео подумал: с ним что-то творится, он сейчас заплачет.
— Спокойно, Пирс.
— Я так жутко несчастен.
— Ладно. Но не надо вымещать это на близнецах.
— Наверно. Но какая разница. Я ненавижу всех. Все — черно.
