Дмитрий Липскеров - Последний сон разума
– И что же ты не рожала? – с удивлением развел руками муж.
– А то, что в процессе зачатия и мужчина участвовать должен.
– Так мы же с тобой по два раза в день! Я тебе никогда по молодости не отказывал!
– Носила семя твое на проверку… Сказали, что нежизнеспособны твои… Эти…
Анна Карловна покрутила пальцем, как змейкой.
– Головастики твои, – сопроводила она голосом. – И вылечить нельзя!
Синичкин стоял, словно под дых ударенный. Не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Все сперло у него в груди, а в голове закружилась, запуталась в кольцо фраза – не мужчина я, не мужчина!.. Но тут же у него промелькнула мысль, что жена нагло врет, обвиняя его в неспособно-сти, – ради того чтобы ребеночка оставить, бабы на все решатся! Вот и историю с его неспособностью на ходу сочинила!
Володя преобразился лицом, налил щеки гневом и прошипел:
– Врешь! Побью!
– Не пугай, у меня бумаги сохранились!
– Что за бумаги?
Он сжал кулаки и надвинулся на жену, с твердым намерением ударить ее в толстый живот.
– Спермограмма твоя!
Слово «спермограмма» вдруг отрезвило Синичкина и прервало наступление. Более того, это медицинское слово, связанное понятием только с мужским индивидуумом, опять жутко напугало его и капитан тотчас уразумел, что жена не врет, а говорит истинную правду, а значит, эти головастики у него и вправду мертвы.
Загугукал ребеночек, и Анна Карловна устремилась к нему:
– Он кушать хочет, маленький!
Мертвое семя у меня, повторял про себя Синичкин. Мертвое!
– А кто маленькому за кашкой сходит?
Володя скосил глаза на грудняка, и тот вновь улыбнулся ему всей мордашкой, отчего у Володи вдруг защемило сердце и подступил комок к горлу. Он внезапно осознал, сколько в нем нерастраченной любви скопилось, сколь сильна она, не траченная годами, и что если не начать отдавать ее, хоть по капле, то загнется он от тоски прежде-временно, сознавая свою никчемность, забродив жизненными соками, превращающимися на старости в уксус!.. И вскричал тогда милиционер:
– Я люблю тебя, Аня!
Он подбежал к жене, обнял ее за теплые плечи, прислонился губами к мягкому уху и зашептал:
– Мы вырастим его! Мы вырастим нашего мальчика очень хорошим и умным!
– Да-да! – жарко вторила Анна Карловна.
– Он вырастет в красивого юношу!..
– Да!..
– И у нас будут прекрасные внуки на старости лет.
– Да! – вскричала в экстазе жена и попыталась было, забыв обо всем, отдаться Синичкину здесь же, закинув ему за талию тяжелую ногу, но он отстранил ее властно и сказал:
– Нужно кормить ребенка!..
Участковый вышел в ближайший супермаркет и купил детского питания для самых маленьких. Всяких баночек и коробочек лежало в его сумке множество, опять же памперсы и присыпки, и Володя заторопился домой, дабы накормить сына и сделать его жизнь комфортной.
Сына? – переспросил он себя, оставляя на снегу следы сорокового размера. И решительно подтвердил: – Сына!
– Значит, Семен Владимирович? – спросил он у жены, разгрузив покупки.
– Ага, – кивнула она и улыбнулась.
Синичкин смотрел на свою половину и с удивлением обнаруживал в ней перемены. Лицо разгладилось, морщинки лучились только возле глаз, все ее движения были плавны, словно лебединые, она ухаживала за ребенком, как будто только этим всю жизнь и занималась. Ловко надела на него памперс, ловко соорудила в бутылочке материнское молоко и сунула соску в алые губки.
– Синичкин?
– Синичкин.
– Ну, пойду я. На службу.
– Ага.
Анна Карловна даже не обернулась в его сторону, вся ребенком была поглощена. А обычно провожала его до самых дверей, шарф поправляла и проверяла блеск форменных сапог.
Синичкин решил не обижаться, так как стал отцом. Он вышел из подъезда и направился в отделение, отмечая, что побаливают ляжки. Должно быть, к перемене погоды. Надо попросить жену смазать их бабкиной мазью.
На работе участкового ждал сюрприз. В кругу сослуживцев в больничном обмундировании сидел лейтенант Карапетян и хлопал черными глазами.
– Сбежал? – вскричал Синичкин.
– Сбежал, урод! – подтвердил Погосян.
– А как же язык?
Карапетян открыл рот, и из него вывалилось что-то длинное, синее, с багровыми пятнами.
– Иу-аыыаеио, – провыл он.
– Пришили, – прокомментировал Зубов, лузгая семечками на пол.
– А что сбежал? – спросил Синичкин.
– Посленаркозовая тряска! – пояснил майор. – Это когда человек после наркоза себя не осознает и торопится куда-то идти. Тут сестры не уследили! Бумагу накатаем на госпиталь! Все карьеристами стали!
– Уаиииуы, – подтвердил Карапетян, быстро задышал и опять высунул язык, словно собака.
– Вези его, Зубов, обратно в госпиталь! – распорядился Погосян. – И наори там на всех!
– В таких погонах? Плевать там на старшину хотели!
– Фиг с тобой! – сжалился майор. – Надевай прапорщика!
– Есть! – вытянулся Зубов.
Обладатель русской жены подхватил лейтенанта под мышки и потащил на выход. Тот не сопротивлялся, лишь постанывал.
– Наркоз отходит, – пояснил командир.
– А мы ребеночка из детдома взяли, – зачем-то сказал Синичкин.
– Да что ты! – обрадовался Погосян. – Поздравляю! Ай, молодца!
– Маленький такой!..
Володя раздвинул руки на расстояние полуметра.
– Вот такой!
– Ай, богатырь! – прицокнул армянин. – Мальчик?
– Так точно.
– Имя дали?
– В честь деда моего. Семеном назвали.
– Это хорошо, что в честь деда! Наши предки живут в наших потомках!
Погосян сказал это и вдруг загрустил. Синичкин увидел его грусть сразу и спросил, про что она.
– Сколько детишек сегодня поубивали! – прослезился майор. – Надо ворон этих выводить! Средство наверняка какое-нибудь существует!
И тут Володя Синичкин понял, откуда взялся его младенец. Как будто пронзило его! Мальчишка – из тех, кого сегодня порвали на кусочки вороны. Каким-то неведомым чудом ему удалось спастись! Но каким образом он преодолел голым по снегу почти километр?! Ведь грудной мальчишка!
– Ультразвук на них воздействует! – продолжал майор, потирая волосатой рукой глаза. – Такие установки, сигналы испускают особые, которые человек не слышит, а всякая другая тварь с ума от них сходит!
Синичкин не отвечал командиру, а думал, что вот такой у него сынок появился, из икры выродившийся, учеными отложенной!
– Фу, гадость! – поморщился Володя, но тут вспомнил улыбающееся лицо мальчишки и решил, что это совсем не гадость.
– Согласен с тобой! – поддержал Погосян. – Всех бы этих тварей в костер, чтобы мясом их паленым надышаться!.. Ну да ладно, что с делом Ильясова?
Честно говоря, Синичкин совсем забыл об Ильясове, да и не хотелось ему вспоминать о татарине вовсе, так как в жизни объявились новые подробности, вытесняющие рутинные дела.
– Я же говорил, что не следователь, – заныл капитан.
– А как же интуиция?
– Что-то замолчала… А может, Ильясов все симулировал? – предположил Володя. – Инсценировал все, а сам куда-нибудь скрылся?
– Куда? – поинтересовался Погосян.
– Может быть, действительно в Крым?
– Без уха и ноги, – съязвил начальник. – И зачем ему это? Квартиру бросать, любимую работу?
– Не следователь я, – повторил Синичкин.
– Опроси еще раз соседей! Я думаю, что преступление в квартире произошло, как-никак все стены в крови! Еще раз жилплощадь обследуй, может, чего найдешь!
Синичкин покивал головой, подумал о том, что ноги еще больше заболели, и посмотрел в глаза Погосяна с мольбой, мысленно прося, чтобы тот его отпустил домой.
– Знаешь что, – решил армянин. – Ступай-ка ты домой! Выглядишь плохо!.. Тем более что ребенка усыновил, жене надо помогать на первых порах!.. Иди…
Синичкин бы поцеловал Погосяна в самые губы за способность чувствовать ближнего, но вместо этого шепотом выразил признательность и через двадцать секунд отбыл из отделения, чтобы побыстрее прибыть домой…
Анна Карловна, жена Владимира Синичкина, вовсе не была немкой по происхождению. А была она самой что ни на есть русской женщиной в таком-то поколении, причем поколения все были сплошь военные и лишь отец ее, Карл Иванович, по фамилии Вилов, пошел по милицей-ской части и дослужился до генерала.
Надо отметить, что не один Синичкин считал семейство Виловых немцами. Такого мнения были и многие служащие Министерства внутренних дел. А все потому, что имя генерала было совершенно немецким.
Вначале из-за своего имени Карлу Вилову карьера давалась с трудом, он целых пять лет после училища ходил в младших лейтенантах, уверяя всех , что не немец, что фамилия у него русская! Все кивали в ответ, но предполагали, что именно фамилия и претерпела изменения и была какой-нибудь типа Виллер или Вильке.
А потом Карлу Вилову пришла в голову чудесная идея, и он на собрании объявил своего деда соратником Карла Либкнехта и самого Тельмана и сообщил, что именно в честь первого его и нарекли немецким именем. В конце речи он поднял кулак к небу и произнес: «Рот Фронт!»
