Энтони Дорр - Собиратель ракушек
Когда он вновь поднимает взгляд, девушка находится в сотне футов от него. В шуме прибоя она садится на корточки и, кажется, пропускает веревку через отверстие в шлакоблоке. Потом привязывает веревку к запястью. Он смотрит, как она привязывает один блок к одному запястью, а второй к другому. Затем она с трудом поднимается и, шатаясь, бредет в воду с этими блоками на руках. Волны бьют ее в грудь. Блоки с брызгами падают. Она заходит в море по колено, по пояс и ложится на воду, раскинув руки, тянущиеся вниз за шлакоблоками. Ее захлестывает, накрывает с головой, и она исчезает из виду.
Джозеф понимает: бетон будет тянуть ее вниз и утопит.
Он вновь опускает лоб на песок. Вокруг пустота, только шум волн, обрушивающихся на берег, и сияние звезд, тусклое и ясное, отражающееся в песчинках. Во всем мире, думает Джозеф, предрассветные часы одинаковы. Он размышляет, что было бы, реши он спать в другом месте, проведи он еще час, расставляя колышки в огороде. А если бы семена не взошли? Если бы он не увидел объявление в газете? Если бы мать не пошла в тот день на рынок? Предопределение, случай, судьба – не важно, что привело его сюда. Созвездия мерцают в небе. В толще океана бесчисленное количество жизней проживается каждый миг.
Он сбегает с дюн и ныряет в море. Она неглубоко, у самой поверхности, глаза закрыты; волны полощут ее волосы. Шнурки развязаны, их колышет течением. Руки тянутся во мрак.
Джозеф догадывается: это дочь Тваймена.
Он ныряет глубже, отрывает один из шлакоблоков от песка и высвобождает девичье запястье. Волоча по песку второй блок, он на руках выносит ее на берег. «Все хорошо», – пытается выговорить он, но голос срывается, и слова застревают в груди. Долгое время ничего не происходит. Ее шея и руки покрыты мурашками. Вдруг она кашляет и распахивает глаза. Вскочив, бьет ногами по песку, рука все еще привязана к бетонному якорю.
– Постой, – говорит Джозеф. – Погоди.
Нагнувшись, он поднимает блок и высвобождает ее второе запястье. Она в ужасе отскакивает. Губы дрожат, руки трясутся. Теперь он может ее рассмотреть. Совсем юная, лет пятнадцати, в мочках ушей жемчужинки, глаза большие, щеки розовые. С джинсов капает вода, шнурки волочатся по песку.
– Пожалуйста, – просит он, – не убегай.
Но она бежит, быстро и решительно, вверх по склону дюн, в сторону дома.
Джозефа охватывает дрожь. С потрепанного одеяла, которое он до сих пор носит на плечах, стекают струйки. Если она хоть кому-нибудь скажет, начнутся поиски. Тваймен будет прочесывать лес с ружьем, гости устроят охоту на злодея. Нельзя позволить им найти огород. Придется отыскать новое место для сна, подальше от хозяйского дома, какую-нибудь сырую низину в зарослях или, еще лучше, вырыть нору. Разжигать костры он больше не станет – перейдет на холодную пищу. А раз в три дня, в самое темное время суток, будет наведываться в огород и осторожно носить воду, тщательно заметая следы…
На поверхности моря блестят и подрагивают отраженные звезды. Гребень каждой волны наполняется светом, словно тысячи белых рек сливаются вместе, – это прекрасно. Ничего прекраснее Джозеф не видел в жизни. Дрожа, он наблюдает за этим волшебством, пока солнце не начинает окрашивать небо за его спиной. Тогда он уходит с пляжа в лес.
Четыре дня спустя из особняка доносятся звуки джаза, в сумерках на террасе медленно танцует женщина, юбка ярким пламенем развевается на ветру. Крадучись он пробирается к огороду, чтобы прополоть грядки, с корнем выдрать губительные сорняки. Сквозь шелест листвы слышны звуки фортепиано, саксофона. Он напрягает зрение, разглядывая в темноте побеги. На одном заметны крапинки гнили. Соседний стебель обгрызла личинка паразита, а некоторые стебли уже съедены под корень. Больше половины всходов погибли или умирают. Он знает, нужно огородить растения, опрыскать их средством от насекомых. Хорошо бы натянуть сетку, как-то отвадить всех паразитов, что выедают огород, расправиться с ними раз и навсегда. Но это невозможно, ему с трудом удается избавиться хотя бы от сорняков. Нужно все делать аккуратно, незаметно, чтобы ничем себя не выдать.
На берег он больше не ходит, не появляется и на лужайке у дома – там небезопасно, там его могут застукать. Он предпочитает лесное укрытие: величие сосен, мягкость поросших клевером полян, спокойствие кленовой рощи. Здесь он неприметен, здесь он часть целого.
В темноте с фонариком она идет его искать. Он знает, что это она, поскольку, прячась в дупле упавшего дерева, уже видел, как она проходит мимо. Луч беспорядочно перемещается по зарослям папоротника, затем появляется ее испуганное лицо, она смотрит не мигая. Движется шумно, трещит ветками, тяжело дышит, взбираясь на кочки. Он чувствует ее решительность; луч фонарика рыщет по лесу, скользит по дюнам, ускоряется на лужайке. Каждую ночь в течение недели он смотрит на этот свет, скользящий по усадьбе подобно потерявшейся звезде.
Однажды, набравшись смелости, он кричит: «Эй!» – но она не слышит. Она продолжает поиски, исчезая за темными силуэтами деревьев, шум ее шагов затихает, а луч фонаря тускнеет, пока и то и другое не пропадает вовсе.
На пеньке в сотне ярдов от огорода она теперь оставляет для него еду: сэндвич с тунцом, пакетик моркови, чипсы в салфетке. Он ест, но как-то виновато, словно жульничает, мухлюет, словно принимать ее помощь нечестно.
Еще неделю понаблюдав за ее скитаниями, он не выдерживает и выходит на свет фонаря. Девушка останавливается. Ее глаза, и так распахнутые, расширяются еще больше. Она выключает фонарик и кладет его на землю. В ветвях собирается белесый туман. Это противостояние. Девушка, похоже, не боится, хотя и держит руки на бедрах, как героиня вестерна, готовая к перестрелке.
Затем ее руки начинают совершать сложный короткий танец. Она бьет ладонью одной руки по ребру другой, вращает пальцами в воздухе, касается правого уха и, наконец, указывает на Джозефа.
Он не понимает, что все это значит. Танец повторяется: она рисует руками круг, поворачивает ладони наружу, собирает пальцы в замок. Шевелит губами, но не издает ни звука. На запястье у нее большие серебряные часы; когда она жестикулирует, они скользят вверх-вниз по руке.
– Я не понимаю. – У него срывается голос – так давно он ни с кем не разговаривал. Он машет руками в сторону особняка. – Уходи. Прости меня. Тебе нельзя сюда приходить. Тебя будут искать.
Но девушка в третий раз совершает танец руками: вращает кистью, стучит себе в грудь, безмолвно шевелит губами.
И Джозеф начинает понимать: он закрывает уши руками. Девушка кивает.
– Ты не слышишь?
Она мотает головой.
– Но ты понимаешь, что я говорю? Да?
Она кивает. Указывает на свои губы, затем раскрывает руки, как книгу, – чтение по губам.
Из-под рубашки она достает блокнот. Что-то пишет карандашом, который висит у нее на шее. Вырывает листок и протягивает ему. В полумраке он читает: «Как вы здесь живете?»
– Ем что придется. Сплю на листьях. У меня есть все, что нужно. Пожалуйста, идите домой, мисс. Вам пора спать.
«Я никому не скажу», – пишет она.
Когда она уходит, он смотрит вслед дрожащему свету фонаря, пока тот не становится тусклым огоньком, светлячком, блуждающим во мраке. Джозефу почему-то становится одиноко – будто надеялся, что она останется, хотя сам сказал ей уходить.
Две ночи спустя, в полнолуние, свет фонарика возвращается, покачиваясь в чаще леса. Джозеф знает: нужно уходить, идти на север не останавливаясь, пока не окажешься в Канаде. Вместо этого он бредет по листьям и наконец подходит к ней. На ней джинсы, толстовка с капюшоном, за плечами рюкзак. Как и прежде, она выключает фонарик. Лунный свет проходит сквозь кроны деревьев, покрывая их плечи лоскутным одеялом теней. Он ведет ее через терновник, мимо кустов вербены, к уступу над морем. На горизонте мигает одинокий огонек грузового судна.
– Я почти смог, – говорит он, – сделать то же самое, что пыталась ты.
Она держит руки перед собой, как пару хрупких нежных птиц.
– Перегнулся через борт танкера и смотрел на волны в сотне футов подо мной. Мы были посреди океана. Мне нужно было лишь оттолкнуться ногами – и прыгнуть.
Она пишет в блокноте: «Я думала, что ты ангел. Я думала, ты пришел забрать меня на небеса».
– Нет, – говорит Джозеф, – нет.
Она смотрит на него, затем отводит взгляд. «Почему ты вернулся? – пишет она. – Тебя же уволили?»
Корабельный огонек исчезает за горизонтом.
– Потому что здесь красиво, – отвечает он. – Потому что мне больше некуда пойти.
Вечером, в сумерках они встречаются снова. Ее руки порхают, переплетаются, поднимаются к шее и глазам. Она дотрагивается до локтя и указывает на Джозефа.
