Владимир Пиштало - Никола Тесла. Портрет среди масок
Ему показалось, что на вершине мира царит сила воображения, но на его дне глубже ощущается жизнь. Нет, это не мир лорда Кельвина, принца Альберта и коллеги д'Абронваля. Отсюда все виделось отчетливее и больнее. Это был старый мир игры на расческе с бумажкой, прозрачных озер, круглого хлеба, упрямого ветра и шапок, похожих на полевые маки.
Комнаты, запахи — все страшно потрясло его. На отцовской иконе святой Георгий по-прежнему равнодушно убивал змия с красной головой жареного ягненка. Глупый младший брат возвращался домой знаменитым. Домашние моргали каштановыми глазами. Все они собрались. Здесь было много доброты и любви. И казалось, что они стесняются друг друга.
Весь дом прислушивался к дыханию той, которая лежала в спальне. Тесле было легче разговаривать с зятьями, чем с сестрами, которые в коридоре повязывали платки и утирали слезы. К нему подошла Марица, глядя на него глазами насторожившейся собаки. Он увидел, как она постарела.
«Обними и забудь», — подумал он.
Марица относилась к Николе как к иностранному гостю. Она не знала, как любить его, потому что каждого, кого она любила, одновременно жалела. В свете ее любви само существование выглядело печальным. Тело сестры Марицы превратилось в колодец слез, вырытый до ее рождения, и слезы в нем поднялись до уровня глаз, ожидая момента, когда им позволено будет пролиться. Колодец слез был не в рост Марицы, но уходил в глубь еще на триста метров.
Никола положил ей руку на плечо:
— Не плачь!
— Ты не плачь!
Он взялся за ручку двери в спальню.
— Моли Бога, чтобы она тебя узнала, — услышал за спиной. — Эй!
В комнате было жарко, и дух тепла охватил его. Он сел на кровать матери и взял ее за руку. Рука была легкой. Глаза — усталыми. Она тоже ждала его. От взгляда блеклых глаз у сына перехватило горло. Она мелкими движениями рук погладила его по голове:
— Нико мой…
Никола прижал легкую как перышко руку к своей щеке и почувствовал глубокий, безраздельный покой.
Его все еще защищала эта слабая, уходящая женщина.
55. Ба-бам!
Вилы едят семена чеснока и живут, пока жизнь не надоест им, а когда надоест, они бросают семена и умирают без боли.
Джука ТеслаБа-бам!
Баба-баба-ба-бам!
В голове у него продолжал звенеть инфернальный канкан. Похороны состоялись на кладбище в Осиновке. Осины дрожали, и Николе было плохо.
Он едва понимал чужие слова.
— Мы, как вода, пролившаяся на землю, не можем возвратиться в небеса, — бормотал один из братьев Джуки.
Никола не понял ни одного слова.
— Я последую за ней, но она не вернется ко мне, — читал другой священник.
Голоса приближались и удалялись. Как ветер…
— …Как ветер, который улетает и не возвращается, — вещал проповедник устами Николиного дяди, епископа Петра.
Никола полстакана ракии вылил за упокой души, а вторую половину выпил. Вместо тепла по его жилам разлился колотый лед. Страшнее льда, страшнее жала в желудке, страшнее стояния на свежей могиле была мысль о том, что Джуку похоронили заживо. Всю жизнь она трудилась с четырех утра до одиннадцати вечера. Вместе со слепой матерью Джука рано постучалась в железные ворота. Поколотившись в эти ворота, она решительно высказалась:
— Вот так оно!
На заре — Никола вновь это видел — Джука отряхивала мокрые руки над плитой, и капли, испаряясь, шипели.
Она укладывала яблочные корки на противень, чтобы они отдали дух. Прежде чем домашние проснутся, прежде чем повязать на весь день платок, она расчесывала волосы. Свет огня проникал в двери из швов печной кладки.
В свете огня мама становилась совсем другой. Мама становилась бронзовой. Никола тайком наблюдал за ней. Он один. Он всегда желал искупления. Он хотел спасти ее. И ни разу (плачь!) ему это не удалось. Не получилось.
Это было как падение дерева на горе, которого никто не слышит.
Это было великое отторжение.
Жизнь потеряла центр.
Его мать была единственным человеческим существом, которое было для него важнее работы. Теперь он оказался один на один со своими трудами.
Шустрая рука дьявола выбрала из мира теплоту, словно мотки шерсти.
Мир поделился на теплый внутренний и внешний холодный. Теперь они поменялись местами.
А истина? У истины не было ни одного шанса на защиту. Ей оставалось только брюзжать. Правила и ценности ничего не значили в сравнении с потребностями души. Бесполезными стали его открытия, равно как и человечество, которому он служил. Не стоило вспоминать ни себя, ни свою судьбу в преходящем мире.
Откуда теперь взяться теплоте?
Из его золотых молний?
Из ниоткуда?
Подметки Николы топтали землю. Мир растекался перед потерей сознания. Сквозь рыдания он глотал воздух.
Его глотал шорох.
«Нет меня больше в мире, и я иду к тебе, а они остаются».
Ба-бам.
Да, осины трепетали, и ему было плохо. Он напряг колени, чтобы не поскользнуться. Головокружение углубляло могилу. Смерть Джуки с неумолимой силой толкала его в гроб.
…Бам-бам.
Он замер перед отцовским памятником, который устанавливал сам.
«Протоиерею и приходскому священнику Милутину Тесле, 1819–17.IV.1879, благодарный сын Никола, 1889».
Отец говорил: «Разве глина может сказать гончару, что у него нет рук? Разве не видит Тот, который сотворил глаз?»
Отец думал, что в честности содержится ответ на все вопросы, был убежден в том, что даже облако на небе заботится о его праведности.
Благодарный сын все еще злился на того, кто, желая спасти его душу, старался растоптать ее.
Подметки вздрогнули. Да. Подметки топтали землю.
В гору идет без шороха, водой летит без журчания. Тень…
Он не помнил, как вернулся домой. Каждое окно, каждый стол, комод, даже сундук были покрыты кружевами, сплетенными ее пальцами, гибкими, как огонь. Она целовала его теплые от солнца волосы, чтобы снять боль. Дом благоухал ею. Сестры брякали посудой. Родственники поднимали стаканы и поминали покойницу:
— Верила, что люди не могут измениться и должны любить друг друга.
— Верила, что человек может молиться и под липой.
— На ее родовом древе висели ровно тридцать шесть священнических риз.
— Она могла завязать на реснице три узла.
— Она знала травы и умела лечить животных.
— Она плакала из-за того, что не училась в школе.
*Николу Теслу пробудил вопрос: кто я? Казалось, будто лопнул корсет. Молочная белизна залила память. Ум опустел. Осколок зеркала удивил его.
— Смотри ты, у меня седые волосы появились!
Он и раньше жаловался на забывчивость.
Его работа напоминала комбинацию шахты и рулетки. В Нью-Йорке он трудился, используя глубочайшую энергию души и тела по шестнадцать часов подряд. Слишком поздно он понял, что нельзя безнаказанно повелевать музами и демонами.
Он спрашивал: «Что есть любовь?» — как Пилат спрашивал: «Что есть истина?» Он не мог ничего объяснить. Поэтому он позволил необузданным мыслям и событиям нестись, как стадо бешеных коров.
— Неужели высокое напряжение стерло его память? — тихо спрашивала одна сестра другую.
— Может, боль?
Иметь такого брата — благословение и проклятие.
Недели две Никола отдыхал в саду монастыря Гомирье в оглушительной тишине. Он не смотрел ни на кипарисы, ни на послушников, бьющих поклоны и палящих свечи. Монастырский двор был заколдован глухими голосами горлиц.
С рассеянным взглядом он боролся с демоническими белыми пятнами своей памяти. Когда-то этот самый Никола усилием воли изгонял из мыслей картину похорон Данилы. Теперь он усилием воли пытался все вспомнить. Это походило на великое переселение. В полном отчаянии он отыскивал в лабиринтах имена и возвращал понятия на их полочки в своем мозгу: «Сократ — философ. Фидий — скульптор. Буцефал — конь».
Пьянящие и удушающие картины прилетали в сознание как искры, как золотые листья, как нотная запись.
56. Ученик чародея
Во сне Николы опьяняющие и удушающие картины сменялись как искры костра, как золотые листья, как нотная запись.
Никола превратился в голубя.
Эдисон превратился в лиса и бросился за ним.
Тесла превратился в терьера и набросился на лиса.
Лис превратился в буйство растопыренных когтей. Рысь бросилась на собаку и укусила ее.
Пес превратился во льва и схватил рысь за шею.
Рысь превратилась в дракона и попыталась разорвать льва.
Лев обратился в бисерные рисовые зернышки, рассыпавшиеся по полу.
Дракон превратился в петуха, который склевал все рисовые зерна, кроме одного, закатившегося под кровать. Тесла из зерна превратился в светящегося кота.
