Маркус Зусак - Братья Волф
— Все на месте? — интересуюсь я.
— А куда им деться?
— Да я, блин, просто спросил!
Он смотрит на меня.
Если задуматься, так до этого раза довольно давно ни один из нас не повышал голос на другого. А когда-то мы постоянно орали друг на друга. Это было нормой. Почти забавой. Обычным делом. Но вот сегодня это как пуля, врывшаяся глубоко в плоть нашего братства. Это пуля сомнения — пуля неведения.
За окном город считает секунды, пока мы сидим молча.
Одна… две… три… четыре…
Новые слова поднимаются на ноги.
Они принадлежат Рубу.
Он говорит:
— А собачки сегодня есть?
— Кажется, да. Суббота, восьмое. Ага, это сегодня.
— Не хошь сходить?
— Пошли, а чего ж. — Я улыбаюсь. — Может, встретим тех копов, посмеемся.
— Да, они клевые, та парочка.
Я набираю горсть мелочи из своих призовых и бросаю Рубу.
— Спасибки.
И сую десятку в карман олимпийки.
— Да не за что.
Мы обуваемся и отправляемся из дому. Оставляем записку, что вернемся до темноты, кладем на кухонный стол. Рядом с «Хералдом». Газета лежит развернутая на станице объявлений о найме. Она лежит, как война, и каждое малюсенькое объявление — окоп, в который человек ныряет. Чтобы там надеяться и сражаться.
Мы глядим на газету.
Замираем.
Понимаем.
Руб отпивает молока из пакета, сует его обратно в холодильник, и мы уходим, оставляя войну на столе, с нашей запиской.
Мы идем.
За дверь, за ворота.
На нас обычная одежда. Мы обджинсованы, офуфаены, окроссованы и закурточены. На Рубе вельветовая куртка. Коричневая, старая и несуразная, но он в ней выглядит, как всегда, без вопросов шикарно. На мне черная ветровка, и я бы сказал, что выгляжу вполне прилично. По крайней мере надеюсь. В любом случае что-то около того.
Мы шагаем, и запах улиц режет. Он пронзает меня, и это мне нравится. Городские здания вдали будто подпирают небо. Оно голубое и яркое, и наши размашистые шаги несут к нему. Раньше мы томились на ходу или скользили по улице на манер собак, которые только что нашкодили. Сейчас Руб идет с прямой спиной — в атаку.
Приходим на стадион, время около часа.
— Смотри, — показываю я. — Миссис Крэддок.
Как и следовало ожидать, она сидит на трибуне, в одной руке хот-дог, другой пытается удержать банку пива и сигарету. Дым окутывает ее и разваливается на две стороны.
— Привет, ребята, — окликает она нас, поднося сигарету к губам. Или отпивая из банки? У нее каштаново-седые волосы, фиолетовая помада, переносица в гармошку, старинное платье и вьетнамки. Она крупная. Большая женщина.
— Привет, миссис Крэддок, — отвечаем мы. (Это все же пиво она несла ко рту, а потом торопливо затянулась.)
— Как поживаете?
— Чудесно, спасибо. День у собачек — самое оно.
— Это точно. — Про себя я думаю: «Мели, что хочешь, милочка». — Кто вам по душе в следующем забеге?
Крэддок склабится.
Ой, мама. Зрелище не из приятных. Эти ее вставные чавки…
— Второй номер, — советует она. — Персиковый Пломбир.
Персиковый Пломбир. Персиковый Пломбир? Как можно назвать гончую Персиковым Пломбиром? Наверное, хозяин водит дружбу с тем, который назвал ту собаку Ты-Сволочь.
— Может она скакать галопом? — спрашиваю я.
— Это у лошадей, миленький, — отвечает она. Видите, как она может бесить? Она что, всерьез решила, я думаю, будто мы на скачках? — И это — он.
— Ну и? — спрашивает Руб. — Он точно прибежит первым?
— Как то, что я тут сижу.
— Ну, уж она точно тут сидит. — Руб толкает меня, когда мы отходим. — Все ее три сотни фунтов.
Мы оборачиваемся и прощаемся. Я:
— Пока, миссис Крэддок.
Руб:
— Ага, до скорого. Спасибо за наводку.
Мы осматриваемся. Наших приятелей копов не видно, значит, надо искать кого-то, кто сделает ставку за нас. Это не трудно. Чей-то голос находит нас.
— Эй, Волфы!
А это Перри Коул, со своими вечными пивом и усмешкой.
— И что здесь делают такие приличные ребята, как вы?
— Да так, хотели пару монет поставить, — отзывается Руб. — Не вкинешь ставочку за нас?
— Не вопрос.
— Третий забег, второй номер.
— Понял.
Он делает ставку, и мы переходим на солнечную сторону стадиона, где Перри сидит с большой компанией. Он представляет нас, сообщая всем, какие мы лихие бойцы (ну, Руб, по крайней мере), а мы глядим. Тут несколько мерзких чуваков и девчонок, но и приятные девчонки тоже есть. Одна из них нашего возраста и милашка. Темные волосы, короткая стрижка. Глаза небесные. Худенькая, улыбается нам, скромно и вежливо.
— Стефани, — Перри называет ее, тарахтя именами.
У нее загорелое и милое лицо. Шея гладкая. На ней бледно-голубая рубашка, браслет, старые джинсы. И кроссовки, как на нас. Я отмечаю ее руки, запястья, ладони, пальцы. Женственные, изящные и хрупкие. Колец нет. Только браслет.
Все остальные болтают, вокруг нас.
«А где ты живешь?» — спрашиваю я мысленно. Никаких слов не раздается.
— А где ты живешь? — спрашивает ее Руб, но его голос и близко не похож на тот, каким бы спросил я. Его — такой, каким говорят, лишь бы сказать. Не чтобы понравиться.
— В Глибе.
— Хороший район.
А я, я ничего не говорю.
Я только смотрю на нее, на ее губы и ровные белые зубы, пока она говорит. Я смотрю, как ветер запускает пальцы ей в волосы. Как он овевает ей шею. Я смотрю даже, как воздух течет ей в рот. В легкие и обратно…
Они с Рубом болтают о самых обычных вещах. Школа. Дом. Друзья. На какие группы сходили в последнее время — Руб ни на какие. Он их сочиняет на ходу.
Я?
Я бы ей ни за что не соврал.
Клянусь.
— Давай!
Это все заорали в тот миг, когда собак выпустили, и они побежали по дорожкам.
— Давай, Пломбир!
Руб орет вместе со всеми.
— Давай, Персик! Беги, малыш!
И пока собаки бегут, я гляжу на Стефани. Персиковый Пломбир меня больше не интересует, даже когда он приходит к финишу на два корпуса впереди всех, и Руб хлопает меня по спине, и Перри хлопает по спине нас обоих.
— Старуха Крэддок молоток, слышь! — орет мне Руб, и я рассеянно улыбаюсь. Стефани тоже улыбается, нам обоим. Мы только что выиграли шестьдесят пять долларов. Наш первый настоящий выигрыш на бегах. Перри забирает его и отдает нам.
Мы решаем остаться в выигрыше и дальше просто смотрим и тусуемся там до вечера, пока тени не делаются длинными и стройными. После завершающего забега толпа рассасывается, и Перри приглашает нас к себе на, как он это назвал, «еду, напитки и все, что вам может понадобиться».
— Нет, спасибо. — Это Руб. — Нам надо домой.
В этот момент Стеф говорит с какой-то девицей постарше, я предполагаю — с сестрой. Они болтают, потом расходятся, и Стеф остается одна.
Выходя из ворот, я вижу ее и спрашиваю Руба:
— Может, нам ее проводить или как-то? Ну, знаешь, чтобы по дороге не пристали какие-нибудь. Тут хватает разных чудил.
— Нам надо вернуться до темна.
— Да, но…
— Ну иди, если хочешь, — Руб ободряет меня. — Я скажу маме, что ты придешь позже, зашел к приятелю.
Я останавливаюсь.
— Давай, — говорит Руб, — решай.
Мешкаю, делаю шаг в одну сторону, в другую… Решаюсь.
Берегу через дорогу, а обернувшись — где там Руб, — вижу, что его уже нет. Нигде его нету. Стеф шагает впереди. Я догоняю.
— Эй. — Слов. «Еще слов, — командую я себе. — Надо говорить больше слов». — Эй, Стеф, можно тебя проводить? — «Чтобы убедиться, что ты без приключений добралась домой», — думаю я, но не говорю этого. Я такого не сказал бы. Я лишь надеюсь, она понимает, что я имею в виду.
— Ладно, — отвечает она, — но тебе ведь не по дороге?
— Ну, не очень.
На улице темнеет, и слов больше нет. Ну просто не идет в голову ничего, что сказать, о чем поговорить. Единственный звук — это мой пульс, катящийся сквозь мое тело, пока мы идем дальше и дальше. Мы идем не спеша. Я смотрю на нее. Она несколько раз тоже смотрит на меня.
Пропасть мне, она прекрасна. Я это вижу в свете фонарей — в каждом глазу по небосводу, темные короткие волны волос и смуглая кожа.
На улице свежо.
«Бог мой, она же, наверное, мерзнет». Я скидываю ветровку и предлагаю ей. Все так же без слов. Только мое лицо, умоляющее ее принять. Она берет ветровку и говорит:
— Спасибо.
У калитки она спрашивает:
— Не хочешь зайти? Напою чем-нибудь.
— А, не, — объясняю я. Спокойно. Слишком спокойно! — Мне надо домой. Но, я бы, конечно, с радостью.
Она улыбается.
Улыбается и скидывает ветровку. Отдает мне, и мне жаль, что я не касаюсь ее пальцев. Жаль, что не могу поцеловать ей руку. Жаль, что не могу коснуться ее губ.
— Спасибо, — говорит она еще раз, поворачивается и идет к дому, а я стою столбом и смотрю вслед. Запоминаю ее всю. Волосы, шею, плечи. Спину. Джинсы и ее ноги, шагающие. Опять руки, браслет, пальцы. И последнюю улыбку — когда она оборачивается:
