Себастьян Фолкс - Там, где билось мое сердце
То, что мы тайком сбежали от остальных, волей-неволей превратило нас в сообщников и сразу сблизило. Уж и не помню, о чем именно мы говорили, по-моему, мы оба особо ни во что не вникали. Но хорошо помню, что в каких-то обыденных мелочах часто совпадали. «Я тоже люблю инжир»; «Конечно! Арии у Пуччини просто чудо»; «Желтый цвет для платья как-то не очень» и тому подобные откровения, как будто ты только что все это про себя узнал. Чем обыденней был предмет обсуждения, тем с большим удивлением мы обнаруживали, что даже в этих пустяках как бы заодно. Наверное, нас несколько смущала тривиальность разговора, его несоответствие тому, что вершилось. Нам хотелось уйти от повседневности, хотелось, чтобы разговор стал отражением завязавшихся глубинных уз.
Узы… В самих этих словах — «узы», «привязанность», — слышится несвобода, желание подчинить, присвоить себе другого. Я же совсем этого не хотел. Мне нравилось, что эту девушку я даже в мыслях не назвал бы своей. Ее лигурийские глаза, завораживающие переливы голоса, мелкие жесты маленьких рук, смутно различимых в густеющей темноте… Ее детство, вся ее жизнь, отец, мать, сестра… Все это вместе взятое сотворило то существо, которое сидело рядом со мной. Без моего хотя бы секундного присутствия, без малейшего, пусть косвенного влияния на ее, Луизы, формирование.
Самым удивительным было не то, что мы оказались наедине; сладко будоражило, что я живой, сердце бьется, мысли скачут, и я словно растворяюсь в другом создании, всю душу готовый отдать этой тоненькой, непривычно живо жестикулирующей девушке. А ведь она сама по себе. Совсем. Она не я. Совсем не я.
Представительство Красного Креста располагалось в старом здании, в окна были видны доки. К главному крыльцу вела полукруглая мраморная лестница с балюстрадами и просторной лестничной площадкой, с которой ты сразу попадал в огромные комнаты, заставленные письменными столами и шкафами для документации. Атмосфера там была такой же, как в какой-нибудь чопорной школе для девочек. Прибавьте к этому перестук пишущих машинок, кипы плотной упаковочной бумаги и тихое жужжанье женских голосов.
Я ходил туда каждый день, предусмотрительно принося с собой гостинцы из американских пайков, которые доставляли в Неаполь, где я в первый день отпуска свел дружбу с мастером-сержантом Старком. Жевательная резинка, шоколад и фруктовые консервы обеспечивали мне часовое общение с Луизой, иногда в компании с другими девушками. Больше всего они радовались шелковым чулкам, даже их где-то ухитрялся добывать мой приятель.
Обычно я сидел на скамейке напротив той огромной комнаты, где работала Луиза. Сквозь окно, выходящее на лестничную площадку, я мог за ней наблюдать: как она что-то складывает и перекладывает, прежде чем уйти на ланч. Обычно мы спускались к стене со стороны бухты, усаживались на широкий парапет. У меня было немного белого хлеба; ей из посылок, приходящих в Красный Крест, раз в неделю полагалась банка ветчины. Мы несколько дней этим перекусывали, запивая скромные «сэндвичи» пивом или бутылкой воды из кафе. Чем ближе мы друг друга узнавали, тем полнее и осмысленнее становились наши разговоры. Но стоило мне придвинуться ближе или положить ладонь на ее руку, Луиза вся напрягалась или находила предлог, чтобы подняться.
Однажды я пришел намного раньше условленных тринадцати часов и расположился на скамейке в крытой галерее в глубине внутреннего дворика. На ступеньке лесенки, ведущей во дворик, дремал пес охотничьей породы, пойнтер-кросс. Крупный экземпляр, но судя по нечетким палевым и бежевым метинам на шкуре по и большим лапам, это был еще щенок. Из боковой дверцы вышли три женщины, остановились поиграть с псом. Одной из этих трех была Луиза. Она опустилась рядом с пойнтером на корточки, тот вильнул хвостом. Но этого Луизе было мало, она заставила пса подняться, теребя висячие уши, вплотную приблизила лицо к его морде, ласково что-то приговаривая на генуэзском диалекте. Пес в ответ стал нежно прихватывать зубами ее уши, жмурясь от удовольствия.
Погладив на прощанье поджарую щенячью спину, Луиза поднялась и быстрым шагом пересекла дворик, нагоняя сотрудниц; ее туфельки на плоской подошве едва касались пыльных плит, словно она не шла, а летела. Заинтригованный только что увиденной сценой, я поспешил к лесенке, спустился и пошел за женщинами, держась на порядочной дистанции. Они вошли в какое-то помещение, похожее на школьное. Действительно тут шли когда-то занятия или его просто разделили перегородками на классы и наставили парты? Я так и не понял. Заглянул в окно: Луиза, стоя у доски, что-то рассказывала дюжине вольнослушательниц. На доске она начертила мелом какую-то диаграмму: возможно, схему доставки посылок с продовольствием, вещами и медикаментами или систему их распределения. Левая кисть выразительно двигалась, подчеркивая самые важные детали, лоб морщился от усердия. Черные волосы были зачесаны назад и прихвачены надо лбом красной лентой. Семинар длился не больше пятнадцати минут. Когда Луиза и ее спутницы вышли, я юркнул за колонну. Глянул на часы: оставалось всего несколько минут до часа дня.
Было немного совестно, однако я продолжил слежку. Вот они поднялись на лестничную площадку и у входа в главную комнату, поделенную на несколько рабочих зон, разошлись в разные стороны. Луиза вернулась за свой стол, а я сел на свою «скамейку ожидания». Луиза сняла телефонную трубку и долго спорила с каким-то армейским чинушей, все сильнее хмурясь. Потом взмахнула рукой и, коротко рассмеявшись, бросила трубку. К ней подошла какая-то молоденькая сотрудница, ее я прежде не видел, Луиза стала пересказывать ей телефонный разговор, изображая то себя, то непрошибаемого чиновника. В пылу негодования она даже стиснула запястье слушательницы. Потом взглянула на часы, на парапет со стороны набережной, и ладошка ее вспорхнула к губам. Она достала из сумочки пудреницу, посмотрелась в зеркало, потом снова стиснула запястье приятельницы и чмокнула ее в щеку, прежде чем идти ко мне. Я смотрел на это все и думал: чем же мне заслужить подобное доверие?
Когда я добрался до этого момента, на острове Перейры уже перевалило за полдень. И как раз на этом моменте я хотел свой рассказ закончить.
— Весьма тонко с вашей стороны, — заметил Перейра. — Опустить занавес на этом месте.
— Не было ничего такого, над чем нужно его опускать.
— Аперитив?
В библиотеке стоял кувшин, наполовину наполненный напитком и подтаявшим льдом. Его хватило на два старинных винных бокала.
— Доктор Хендрикс, вы позволите дать вам один совет?
Перейра был в бежевом хлопковом пиджаке и в рубашке с расстегнутым воротником, который открывал дряблую шею с двумя обвисшими складками по бокам адамова яблока.
Расстраивать старика не хотелось.
— Слушаю вас внимательно.
— Я бы на вашем месте, вернувшись в Англию, отыскал старого командира. Полковника Вариана.
Я даже не сразу осмыслил это, на мой взгляд, беспардонное предложение.
— Если бы я даже захотел это сделать, надо было действовать раньше, гораздо раньше.
— Вас приглашали на встречи ветеранов?
— Разумеется. Но я никогда на них не ходил. Война кончилась, и я мечтал о ней забыть. Потому что не понимал ее. Хотел внушить себе, что ее вовсе и не было. Целиком посвятил себя профессии, избавлению больных от страданий. Я выбрал гражданскую стезю и не желал, чтобы кто-то напоминал мне о военной жизни.
Повисла пауза. Видимо, я высказал свои доводы чересчур яростно.
— Думаю, вас на этих встречах очень ждали, — заговорил Перейра. — Я имею в виду как одного из «надежной пятерки».
— А я всегда думал, что тех, с кем хотелось бы встретиться, там точно не будет. Ужинать в компании офицеров как-то не тянуло. Хотелось увидеть не командиров, а например, Билла Шентона или капрала Стори, Дылду нашего. Ну и других ребят из третьего взвода.
— Не жалеете теперь, что не ходили на эти посиделки?
— Страшно жалею, — признался я, допив коктейль. — Я ведь надеялся, что все пережитое на войне можно будет спокойно отринуть. Был уверен, что в мирной жизни запросто заведу других друзей. Это будут люди, не искалеченные ужасами войны, не испорченные ее жестокостью. Не понимал тогда, что таких друзей мне уже не встретить. Никогда. А когда понял, было слишком поздно.
Перейра кивнул.
— Возможно, он вам поможет. Полковник Вариан.
— Поможет что?
— Разобраться. Восстановить цепочку событий.
— Вы это сказали совсем как психотерапевт.
— Уточняю: он, возможно, расскажет вам, что же произошло. Думаю, вы поняли, о чем я. Ну что, последуете моему совету? Порадуете старого зануду?
— Надо будет подумать.
Вечером на ужин пришел местный мэр с супругой, разговор шел о будущем острова, о причудах местных чиновников. Ни слова о моей жизни, о жизни моего отца или самого Перейры. Утром я поблагодарил старика за гостеприимство, пригласил к себе, но без всякой конкретики, и спустился к calanque, где меня ждало водное такси с гортанно рычащим мотором. Когда катер отплыл, я обернулся, смутно надеясь увидеть на обрывистой оконечности сада Перейру и Полетту, которые машут мне на прощанье. Но там была только шеренга деревьев, а над ними терракотовые промельки плоской черепичной крыши, а ближе, тут, под рукой, — кипящая морская пена за кормой.
