Библиотекарист - де Витт Патрик

Снова проскрипела, открывшись и закрывшись, сетчатая дверь, и в столовую, поправляя платье и вытаскивая из волос травинки, вошла Чики.

– Ну что, поимел он меня в кустах, – объявила она, усаживаясь, а следом за ней, пыхтя сигарой, вошел Ченс.

– Как прошло? – спросил Боб.

Чики дернула плечом неопределенно; Ченс сказал: “Да о чем ты говоришь? Класс!” Болтовня и смех на кухне продолжались, и Боб дивился тому, что посуда все еще не помыта.

Эйлин, посерев лицом, сказала Бобу:

– Я бы прилегла ненадолго, если ты не против.

Она перешла в гостиную; Боб услышал, как застонал диван. Он на некоторое время погрузился в себя, а когда вынырнул, то решил, что гостям, пожалуй, пора по домам.

Он крикнул Итану, что Эйлин стало нехорошо, и услышал, как Конни переспросила у Итана:

– Что он говорит?

– Что Эйлин стало плохо.

– И что, там суматоха? У нее припадок?

– У нее упадок!

– Упала с табуретки?

– Пошли дадим таблетку!

Их смех показался Бобу скрипучим кудахтаньем, а Чики сидела, уставясь на него с чем-то вроде, казалось ему, сочувствия. Он заставил себя улыбнуться, чтобы показать, что ничуть не обеспокоен, не о чем ему беспокоиться; но взор Чики оставался застылым и пристальным. Конни все смеялась, Боб больше не улыбался, а у Эйлин началась икота, и затем ее шумно вырвало вином и мясным рулетом на ковер в гостиной, и все пошли туда на это взглянуть, и когда рвота кончилась, завершился и званый ужин.

Помолвка с Эйлин не продержалась и месяца. Боб узнал об этом от Итана, который позвонил ему на работу и сказал:

– Я в больнице.

– Кто-нибудь пострадал? – спросил Боб.

– Я пострадал. Хуже того, я и сейчас страдаю. Ты придешь меня навестить? Здесь словом перекинуться не с кем.

Боб договорился в библиотеке, что обедать будет подольше, и по дороге заехал купить цветов. В больнице он обнаружил Итана в постели, скучающим, но по виду здоровым. Однако, попытавшись сесть, Итан сморщился, словно от сильной боли. Боб придвинул стул и спросил, что случилось.

– Все началось, – сказал Итан, – с матери Эйлин, Джорджи.

Джорджи, как сказал Итан Бобу, была ни дать ни взять Эйлин, только на двадцать пять лет старше и закаленная жизнью в томлении по небывалой любви. За поздним завтраком она могла выдуть бутылку шампанского, не утратив внятности речи, выкуривала по две пачки сигарет в день, и основным занятием ее было в утренние часы злобствовать на дочь, а после заката – на мужа. Джорджи первой постаралась подцепить Итана, и ей это удалось без проблем, потому что она отлично управлялась со своим возрастом и со своими пороками, и Итану не попадалось еще женщины, которая так мало смущалась бы тем, чтобы сообщить, что в точности ей от него нужно. Джорджи была мощь, у нее был шик, и какое-то время они вполне ладили.

– Другие официанты пронюхали о моей ситуации и растолковали, как мне повезло. Всего-то требовалось вести себя так, чтобы муж не прочухал, и в конце сезона у меня будут чаевые в сто долларов и приятные воспоминания бонусом. И прекрасно, но там была еще Эйлин, которая смотрела на меня снизу вверх, когда я наливал ей кофе, и мог ли я не заняться и ею тоже. Джорджи прознала о зарождении нашей дружбы, попыталась вставить палки в колеса, но не успела, мы хлеб уже преломили. Разломали мы хлеб. Он был в крошку.

– То есть суть истории, которую ты мне излагаешь, – сказал Боб, – заключается в том, что ты завел интрижку с матерью твоей же невесты.

– Нет, на момент нашей интрижки матерью невесты Джорджи еще не была. Если мы хотим дать строгое определение преступлению, думаю, можно сказать, что я заключил помолвку с дочерью особы, с которой у меня была любовная связь.

– И что, внахлест отношений не было?

– Это не очень-то дружеский вопрос, Боб. Но да, не стану скрывать, перед помолвкой были накладки, и да, это было сложно и хлопотно. Беготня, прятки в шкафах, все такое. Обе пользовалась крепкими духами, и разных марок; в жизни своей я не мылся столько под душем. От Эйлин и ее папаши наш альянс с Джорджи нам удалось скрыть, но несколько раз мы были на грани, уровень стресса зашкаливал, я разрывался между рабочим графиком и романтической игрой в плащи и шпаги и, в общем, почти не спал. В тот примерно момент, когда отношения с Джорджи пошли по швам, мы с Эйлин обручились. Она объявила об этом родителям, те быстренько собрали вещички и потащили ее в аэропорт. И на этом бы все, конец, если б не то, что они живут здесь же, в Портленде. Видишь ли, родители Эйлин нажаловались, меня уволили и отправили домой, так что мы все четверо летели обратно одним рейсом. Когда самолет сел, Эйлин уехала со мной, и мы прожили в моей квартире столько, сколько понадобилось, чтобы я уразумел наконец, что ни за что на ней не женюсь.

– А я-то не мог понять, – сказал Боб, – с чего такая спешка с помолвкой.

– И я недоумевал тоже.

– Значит, это была ее идея?

– Технически говоря, идея была моя. Но я-то имел в виду, что это не более чем идея.

– Нечто, что можно обсудить.

– К чему можно примериться.

– Над чем можно поразмышлять.

– Застолбить и отложить на потом. Но она вдруг согласилась, да при этом с таким напором! Ну, в общем, вчера я решительно заявил ей, что нам надо дать отбой.

– И как она это приняла?

– Ох, скверно. Крики, слезы, проклятья, битье чашек и блюдец, хлопанье дверьми, расставанья и возвращенья. Ты представь, она возвращалась! С ее точки зрения, вполне, впрочем, резонной, она и без того уже себя уронила, согласившись пойти замуж за официанта, подорвала свою репутацию. И что теперь? Этот самый официант разрывает помолвку! Не поспоришь, двойной урон.

Лежа, он переменил положение, и снова его лицо исказилось от боли. Боб сказал:

– Я так и не понял еще, почему ты в больнице?

– О, прости. Эйлин пыталась убить меня.

Оттянув воротник больничного халата, он показал зашитую рану дюймов на четыре-пять ниже левой ключицы.

– Она всадила в меня нож для стейка, когда я спал. Мы ругались с обеда до вечера, я не выдержал и задремал на диване, а когда очнулся, она нависала надо мной, и лицо у нее было какое-то странное, а у ног стоял чемодан. “Ты куда?” – спросил я и тут заметил, что из груди у меня торчит рукоятка. Погоди, еще увидишь рентгеновский снимок. Врач сказал, всего несколько миллиметров не достало до сердца.

Боб сидел, обдумывая эту историю в ее несочетаемости с очевидным весельем Итана, когда в палату, вопросительно вскинув брови, вошла медсестра.

– Ты тут как, паинька?

– Привет, Роберта. Ну, конечно, я паинька. Посмотри лучше, какие цветы!

– О боже, – тут она заметила Боба. – Это твой друг принес?

– Точно, он. Что ты на это скажешь?

– По-моему, миленькие. Давай-ка я поставлю их в воду.

Роберта нашла вазу, налила в нее воды, сняла обертку с букета и распределила цветы в вазе, а вазу поставила на столик в ногах кровати.

– Так ты сможешь на них любоваться.

– Спасибо, Роберта. Большая для меня радость, любоваться цветами.

Роберта попереставляла цветы в вазе так и этак.

– Я добавлю сахарку в воду, – сказала она Бобу. – Тогда цветочки поднимут голову и скажут: “Привет!” – И ушла за сахаром.

– Так на чем я остановился в этой истории? – спросил Итан.

– Ты лежал там, пронзенный.

– Да, я лежал, пронзенный, – подхватил Итан. – И Эйлин ушла, и я подумал, что ж, ладно, значит, это конец. Но прошло какое-то время, и я почувствовал себя, в общем, нормально. Чуть покалывало в ногах и руках, зудело, но в остальном было как обычно. Но, разумеется, я не собирался выдирать из себя нож, тут нужен был совет медика-профессионала, поэтому я надел брюки, тапочки, и без рубашки спустился к телефону-автомату на углу. Втолковал все диспетчеру в скорой, а потом сел на пол там же, в кабинке, и заснул или, может, сознание потерял, а пришел в себя уже здесь, и ножа во мне не было, и они не хотят мне его возвращать, боюсь, потеряли. Единственный мой приличный нож.