Эйфель (СИ) - Д'
При воспоминании об этом Адриенну пронзила дрожь, но она взобралась-таки на самый верх.
— Адриенна, боже мой… Спускайся! Это очень опасно!
Измученный, задохнувшийся отец стоял внизу, весь в поту, надрывно дыша и содрогаясь от страха.
Каким же ничтожным казался отсюда, сверху, папаша Бурже! Адриенну одолел нервный смех, отчего она пошатнулась и едва не потеряла равновесие. А сейчас следовало быть особенно осторожной: её ноги стояли между остриями железных прутьев, и малейшее движение могло стать роковым.
— Адриенна, дорогая моя, спускайся! — взывал отец. — Умоляю тебя…
Но дочь молча, с презрительной усмешкой смотрела на него сверху вниз. Наконец-то Бурже получил по заслугам.
— Спускайся и давай успокоимся и всё обсудим, — вкрадчиво продолжал он. — Мы с твоей матерью, наверное, немного поторопились. Я уверен, что теперь мы придем к соглашению…
Адриенна застыла от изумления:
— К соглашению? Вы хотите сказать, что готовы поторговаться со мной? — Отец прикусил язык: его дочь опасно балансировала на верху решетки. — Я не отношусь к числу ваших клиентов, папа. Мне известно, что у вас все продается, но не я. — И, указав на свой живот, добавила: — И уж точно не это…
Бурже совсем растерялся. Ему казалось, что этот кошмар никогда не кончится. Он уже исчерпал все свои аргументы. И в приступе бессильной ярости он начал карабкаться вверх по решетке. Это выглядело до того нелепо, что Адриенну снова обуял нервный хохот. Толстяк, не нащупав опоры, съехал вниз, ободрав лицо о замковую цепь. Его дочь громко хохотала.
— Адриенна, хватит, прекрати, наконец! — Бешеным усилием он все-таки вскарабкался наверх и схватил дочь за ногу.
Это была роковая ошибка. Все произошло мгновенно.
Адриенна качнулась, подалась вперед, но ее что-то задержало, словно птицу, подстреленную на взлете.
— Адриенна! — кричал Бурже, забрызганный кровью своей дочери.
ГЛАВА 34
Париж, 1887
— Этот несчастный случай погубил нашего ребенка… и всех других. У меня больше не могло быть детей…
Гюстав потрясен — такое ему и в голову не могло прийти. И никто ничего ему не сказал. Все было покрыто тайной…
Он проводит пальцами по шраму, который показала ему Адриенна, окончив свой рассказ. Странная розовая бороздка, почти красивая, рассекает ее живот от пупка до лона. За окном уже темно. Адриенна говорила долго, с мучительными подробностями, возвращаясь назад во времени, не скрывая от Гюстава ничего. Ведь это их общая история. С улицы доносился стук колес фиакров, ржание лошадей.
— Я наверняка умерла бы, если бы не врачи в Бордо; они совершили чудо.
— Чудо… — повторяет Гюстав; он стоит на коленях перед Адриенной, проводя пальцем по ее лбу, щекам, губам, шее. — Чудо — это то, что мы здесь вместе, ты и я, наконец-то… — И сдавленным голосом признается, словно борясь со слезами: — Я ни с кем не мог поговорить о тебе. Я не знал, где ты. Я чувствовал себя преданным, брошенным…
Адриенна, в свой черед, нежно гладит Гюстава по лицу.
— А я следила за твоей жизнью. Читала все, что про тебя писали: статьи, книги, интервью… Недели не проходило, чтобы я не нашла какое-нибудь упоминание о тебе. Ты даже не представляешь, как я гордилась… как я горжусь тобой…
И она умолкает — ей не хватает слов, не хватает сил. Она всю жизнь старалась забыть об этом. Никогда и никому не рассказывала. Даже Антуану, с которым познакомилась, когда выздоравливала после того трагического события. Он знал только, что нелепый несчастный случай лишил Адриенну возможности иметь детей, но все-таки женился на ней, даже понимая, что у него никогда не будет наследников…
Да разве Адриенна захотела бы иметь ребенка от кого-то другого? Впрочем, с тех пор прошло двадцать пять лет, и этот вопрос уже не имеет смысла. Вот он перед ней, ее первый возлюбленный — с измученным, морщинистым лицом, седеющей бородой, запавшими глазами… но в нем еще горит то внутреннее пламя, та энергия, которые покорили ее с первой их встречи.
И когда Гюстав встает и берет Адриенну за руку, она подчиняется. Медленно, очень медленно они подходят к постели. Неужто все должно произойти именно так? Не лучше ли сохранить воспоминания о прошлом нетронутыми? Не слишком ли поздно? И не слишком ли они стары для этого?
Но память тел сильнее всех препятствий. И пока он бережно освобождает ее от одежд, она вспоминает прошлое. Нет, не так: скорее, прошлое и настоящее сливаются воедино, преображаясь в абсолютное, ближайшее время. Мужчина, который заключает ее в объятия, кладет на кровать и бережно обнимает, уже не юный пылкий инженер двадцати шести лет и не знаменитый пятидесятилетний деловой человек. Это просто Гюстав. Ее Гюстав. Как и она сейчас — просто Адриенна. А главное, они здесь вместе, вдвоем…
И когда Адриенна содрогается от нахлынувшей волны наслаждения, какого не испытывала уже много лет, Гюстав шепчет ей на ухо:
— Я больше никогда тебя не отпущу. Никогда!
ГЛАВА 35
Париж, 1887
— Говорю вам: Эйфель просто издевается над нами!
Зычный голос оратора разносится по всей стройке. Рабочие, собравшиеся у подножия импровизированной трибуны, дружно кивают. Этот Гренишо всегда считался самым крикливым из них, самым задиристым. Но при всем том, он был человеком честным и справедливым. Тех, кто его уважал, он никогда не предал бы. Однако стоит его задеть…
— Мы до сих пор не получили ни гроша прибавки, которую требовали, а теперь еще вот это…
Взобравшись на груду металлических балок, сваленных на землю, Гренишо размахивает бумажными листками под улюлюканье всей бригады.
Он почти случайно обнаружил их нынче утром. Похоже, эта находка лишний раз подтверждает справедливость забастовки, которая вот уже шесть дней тормозит строительство. Теперь у подножия башни царит полный хаос. Как только бригада объявила о прекращении работ, Гюстав Эйфель, вместо того, чтобы взять быка за рога, как все они ожидали, готовясь пойти на уступки, потому что любили патрона и восхищались им, бесследно исчез. Что это — случайность? Совпадение? Несчастье какое-нибудь? Или хозяин попросту сбежал, убоявшись ответственности? Никто ничего не знает, кроме того, что стройка встала, и уж, конечно, не этот бедолага Компаньон заставит их вернуться к работе. Они требуют, чтобы им увеличили зарплату: ведь чем выше они работают, тем больше рискуют. Все четыре опоры растут день ото дня. Еще несколько недель, и они объединятся, образовав первый этаж башни. Но какой ценой? За такие вот жалкие гроши?! А тут еще, вдобавок, документы, которые Бренишо обнаружил в будке Эйфеля у подножия северо-западной опоры. Сегодня он забрался в нее, чтобы пошарить там и разузнать побольше, а главное, выяснить, куда запропал их хозяин. Но ему хватило этих нескольких листков… Они непреложно доказывают, что забастовка не просто прихоть, она необходима.
— Вы только гляньте, что это такое — «Предприятие Эйфеля»! Официальное предупреждение о просрочке! Если через два месяца первый этаж не будет закончен, стройку свернут!
Толпа рабочих объята гневом, люди переглядываются, не понимая, что происходит, чувствуя себя обманутыми. Да, но кто их обманул?
— А это значит, что не будет ни башни, ни стройки, ровно ничего! И куда нам тогда деваться? Что с нами будет?
— Он прав!
На стройке мгновенно воцарилась тишина. Есть такие голоса, властные от природы, которые заставляют толпу молчать. И среди этого внезапного безмолвия, неожиданно утешительного, сквозь толпу рабочих идет Гюстав Эйфель.
Казалось бы, его появление должно было привести людей в ярость, но их поразило его просветленное лицо. Да, другого слова не подберешь: Эйфель сияет.
Он взбирается на балки и, оказавшись рядом с Бренишо, смотрит на крикуна так доброжелательно, что тот теряется. И хотя Эйфель еще не начал говорить, все, непонятно почему, вдруг успокаиваются и чувствуют себя в безопасности.
