Лидия Гуардо - Исповедь. Пленница своего отца
Я едва могла идти, потому что меня охватил жуткий страх, а тут еще мне опять захотелось в туалет. Женщина-полицейский подошла ко мне и спросила каким-то странным голосом: «Ты хочешь в туалет, Лидия?» Я ничего не ответила. «Ты хочешь по-маленькому?» — снова спросила она. Я слегка кивнула.
— Ну что, теперь я могу ее забрать? — громко спросил Старик.
— Подождите немного, дайте нам сводить ее в туалет. Пойдем, Лидия.
Когда я вернулась, Старик подписывал какие-то бумаги. Он, ничего не говоря, схватил мою руку и очень сильно ее сжал. Женщина-полицейский ему сказала:
— Мсье Гуардо, мы сообщим судье о том, что, по словам вашей дочери, вы ее бьете. Я советую вам вести себя более сдержанно.
Старик пробурчал что-то себе под нос. Я не расслышала, что именно. А затем мы с ним вышли на улицу.
Он, не произнося ни слова, жестом показал мне, чтобы я села в машину. Я тоже молчала. Мы поехали домой. Я знала, что получу хорошую взбучку и что он опять запрет меня на чердаке. Но мне теперь на это было наплевать. Я знала, что он будет со мной делать. Он тоже. Раз я попыталась сбежать, он меня сурово накажет. Я воспринимала это как нечто само собой разумеющееся.
По мере того как мы приближались к дому, я мысленно убеждала себя в том, что мне не страшно, что он всегда меня находил, когда я пыталась убежать, что я плохая дочь и заслуживаю всего того, что со мной вскоре произойдет.
Он начал бить меня сразу же после того, как мы заехали во двор.
Он заставил меня войти в дом, сильно пнув ногой в спину. Я упала. Он ударами ноги заставил меня подняться, и вот тут-то и началась расправа.
Он бил меня в лицо, в грудь, в бока — бил и кулаками, и ногами. Будто с цепи сорвался. У меня потекла между ног моча — причем с кровью, — да и вообще я обделалась, а он все продолжал меня бить.
Это длилось три дня и три ночи. Он непрерывно бил меня, пока сам не выбивался из сил. Тогда Старик немного отдыхал, а затем принимался истязать меня снова. Он заставлял меня пить алкоголь, и я сильно опьянела — опьянела от усталости, от вина и побоев. Когда я падала на пол, он продолжал меня бить, пока я не теряла сознание.
Тогда он брызгал мне в лицо водой, чтобы я пришла в себя, и все начиналось снова.
Мне еще никогда не доводилось переносить такие жуткие мучения. Я превратилась в одну большую рану, сильно захмелела и уже почти ничего не чувствовала. Я слышала, как удары отдаются в моем теле, как будто это стучали по мешку с мукой.
На третий день он вдруг перестал меня бить и попытался усадить на стул. Я была измождена и едва могла сидеть.
— Не шевелись. Я сейчас окончательно отобью у тебя желание куда-то убегать!
Он вышел и затем вернулся, держа в руке маленькую бутылочку, закрытую стеклянной пробкой.
В этой бутылочке находилась кислота.
Он взял тряпку, побрызгал на нее кислотой и начал тереть мне ступни и щиколотки.
Я почувствовала такую жуткую боль, что невольно отпрянула назад и упала вместе со стулом навзничь. Тогда он схватил меня за волосы и поволок вверх по лестнице на чердак. Там он бросил меня на пол.
Я, свернувшись клубком, пролежала в такой позе весь день и всю ночь. Мои ступни «горели» от ожогов, все тело болело от полученных ударов. Я думала, что вот-вот умру.
Однако, когда он зашел на чердак на следующий день, я была жива.
Он повел себя уже совсем по-другому, его гнев пропал. Он поднял меня и положил на кровать.
— Ты видишь, что ты заставляешь меня делать своими глупостями, Лидия?! Ты ведешь себя нехорошо по отношению к своему отцу, который заботится о тебе, который тебя кормит… Что бы ты стала делать вдали от своего дома, без меня?
Он вымыл мои ступни. Это было очень больно: казалось, что мою плоть режут на куски ножами. Ночью я вытерла, как смогла, кожу на ступнях, и боль при этом тоже была жуткой.
Даже сам Старик, взглянув на то, что натворил, перепугался. Я это почувствовала. Он тихо пробормотал себе под нос: «Вот черт! Я не могу отвезти ее в больницу в таком состоянии!»
Он принялся осматривать мое тело, то и дело тихонько ругаясь.
— Тебе, чтобы ты поправилась, нужен покой. Я куплю тебе лекарства. Боже мой!..
Он произносил эти слова тихо и медленно, в его поведении чувствовалась нерешительность. У меня были поломаны ребра, а по всему телу виднелись синяки и кровоподтеки. Кожа была покрыта подсохшей кровью. Он смыл ее и постарался привести мой внешний вид в порядок.
— Это ерунда, это пустяки. Черт!.. Ничего, ты поправишься!
У меня защемило сердце оттого, что он выглядел таким растерянным и перепуганным. Мне казалось, что страх исходит от него, как острый запах, и я — сама не знаю почему — почувствовала в себе силу. Я приподнялась на кровати и посмотрела ему прямо в глаза.
— Да, я поправлюсь! Оставь меня в покое, и я поправлюсь сама. Но мне нужна маленькая собачка, я не хочу больше оставаться совсем одна. Я хочу, чтобы ты подарил мне собачку, и тогда я поправлюсь!
— Хорошо, я куплю тебе щенка. Принесу его завтра. А ты уверена, что поправишься?
— Да, я поправлюсь. Но сначала мне нужна маленькая собачка. Маленькая белая собачка.
9
И у меня появилась маленькая белая собачка.
Это был шпиц с заостренной мордочкой и глазами, которые смотрели на меня так, как еще никто никогда не смотрел. Я положила его рядом с собой, и он, высунув розовый язычок, меня лизнул.
Я дала ему кличку: Волчонок.
Этот маленький песик лизал мои раны, и его язык — гладкий и влажный — доставлял мне такие приятные ощущения, что я позволяла ему это делать. Он благодаря какому-то непонятному для меня инстинкту понял, что я изранена, и пытался меня вылечить.
Мне захотелось выздороветь во что бы то ни стало. Ради этого щенка.
Старик оставил меня в покое. Это было очень кстати, потому что я пребывала в таком состоянии, что малейшее движение заставляло меня вскрикивать от боли. Мой Волчонок все время меня лизал, причем делал это с такой настойчивостью и любовью, что я прониклась к нему чувством безграничной признательности. Поначалу я настроилась на то что буду оказывать Старику ожесточенное сопротивление, однако этот песик своим языком очень быстро слизал всю мою решимость.
Я впервые в жизни стала относиться к кому-то с искренней безоговорочной любовью.
Наступило лето, и я, лежа привязанной к кровати на чердаке, превратившемся в парилку, изнывала от жары. Песик тоже сидел со мной взаперти, а природную нужду справлял в углу. Старик убирал его экскременты, когда у него было на это время. От запаха собачьих какашек и жары на чердаке было почти невозможно дышать.
