Юрий Бригадир - Мезенцефалон
А почему это я переключил внимание на девушек, а про ментов вдруг забыл? Да потому что ничего про крыс в этой главе я больше не напишу. Вообще говоря – хотел дальше их обсирать. А потом подумал и не стал…
Есть такая истина почвоведа – все, что попадает в землю, становится землей. Говно, трупы, плесень, гондоны, банки с-под кока-колы, пирамиды фараонов, океанские лайнеры, города и космические объекты.
Милиционеры тоже.
На всем этом потом цветут тюльпаны и лютики.
А значит, по-своему, они нужны.
Хотя бы так…
ПОЧЕМУ Я ПЬЮ
Я помню все цены. Уже столько лет прошло, но я помню все цены на все, что я пил. Два восемьдесят семь. Застал на самом излете. Три шестьдесят две. Четыре двенадцать, четыре сорок две. Пять двадцать пять. Пять семьдесят. Семь двадцать. Ровно десять рублей. Это была последняя стойкая цена. Ровно десять рублей. А потом пошла паленка, подделки, потом вдруг коммерсанты поняли, что можно не перепродавать водку, а делать самим, – и пошла такая чехарда, что конца ее нет до сих пор.
А еще рубль двенадцать, рубль семнадцать, рубль девятнадцать. Рубль двадцать семь. Рубль пятьдесят две очень долго стоило неизменное яблочное. Вино. Как-то было популярно заходить поутру в соответствующий отдел и спрашивать килограмм яблок. Это означало две поллитровки яблочного вина. Было еще такого же качества, то есть никакого, грушевое. Потом было за рупь восемьдесят. С этой цены начинались бутылки ноль семь. Иногда их называли огнетушителями, хотя, вообще-то, правильными огнетушителями были бутылки ноль восемь. Для шампанского. Их же мы в детстве взрывали – только бы на стройке найти карбид. С водой, разумеется, проблемы не было, только надо было пластмассовую пробку не потерять. Эта бутылка, вообще-то, при разрыве была смертельно опасна. Толстое зеленое стекло, в отличие от, например, тонкого стекла водочной бутылки, ломалось не только поперек, но и причудливо скалывалось вдоль. Поэтому если обычная бутылка всего лишь разлеталась на мелкую мозаику, то огнетушитель вполне мог дать осколок бритвенной формы и такой же остроты. В нашем дворе никто не погиб. Повезло. Но через двор парнишка изошел кровью, пока тащили страдальца до больнички. У нас, помню, одеколонный флакон у одного юного Матросова в руке разорвался. Пальцы посекло, один потом не сгибался, пришлось насильно у хирурга рассечь и таким образом загнуть. Впрочем, что о мелочи говорить. Палец. Сколько нас потонуло, да друг друга чуть позже перерезало! Пубертатный период, адреналин, юные безусые банды, которых, конечно, в Советском Союзе быть не могло. Не могло, но было. Каждый мальчик знал, из какого он клана. Уличные войны были всегда, просто иногда они затихали настолько, что превращались в подобие спорта. Ты мог входить в банду или не входить в банду, но тебе не следовало ходить в чужом районе, во избежание неприятностей. Банда называлась просто «толпа». Обычный, помню, вопрос: «У него толпа большая?» Так секьюрити клана собирали агентурные сведения. Означало это – насколько численно велика поддержка подростка в случае активных действий «стенка на стенку».
Все мы, все до одного, до самого распоследнего, начиная с самого первого, начинали пить именно в таких компаниях. «Лицам до шестнадцати лет продажа ликеро-водочных и табачных изделий строго запрещена».
Задача облегчалась тем, что обязательно в клане, банде, толпе находился мальчик-переросток. Ну, будущий какой-нибудь баскетболист, больной акромегалией, или чуть больше других жравший витаминов. Ему надевали шляпу, заставляли выкурить полпачки «Беломора» для снижения голоса и отправляли за родным, настоящим, неподдельным яблочным вином. Рупь пятьдесят две, как я уже говорил. Сладкое крепкое пойло для свиней и советских подростков. Одобрялся также номерной портвейн. Именно номерной. Потому что, например, «Кавказ» стоил больше трех, и покупка его была нецелесообразной. Ибо добавь шестьдесят две копейки и будет бутылка водки, обладавшая куда более взрослым характером. А вот «три семерки» – в самый раз. Еще пили вермут, но редко. Дрянь, полынь голимая, говорили мы, но все же иногда брали. По причине дешевизны. Уже повзрослев, я узнал что мартини – тот же хуй, только вид сбоку. Отвратительное пойло.
Сейчас, много лет спустя, я не наблюдаю, вернее – очень мало наблюдаю в продаже так называемых горьких настоек. Особенно мне запомнилась одна, в народе прозванная «постной водкой». «Юбилейная». Двадцать семь градусов. Весь смысл существования линейки настоек, возглавляемой, конечно, «Перцовкой» и «Стрелецкой», был в том, что она должна была быть строго ниже тридцати градусов. Именно поэтому она была двадцать семь, именно поэтому она и имела юридическое право продаваться до одиннадцати и после девятнадцати часов. Тот, кто создавал эти рецептуры, арифметически точно знал, что серьезный мужик не будет с утра глотать вермут или, там, грушевое вино – оно просто со вчерашнего в глотку не полезет. Если есть силы и терпение, он будет ждать водку, но так как ни того ни другого не наблюдалось, он выпьет «Перцовки», которая валит не хуже. Я вам скажу – садисты придумали этот закон об одиннадцати часах. Я даже примерно не понимаю, что он решал, какую такую проблему? Что человек не похмелится? Что он бросит пить вообще? Что он возненавидит родную партию и правительство?..
Как сейчас вижу – магазин открыт уже целый час и пятьдесят пять минут. И уже полчаса, как минимум, возле прилавка стоят люди. Они стоят прямо возле тарелки с мелочью, толком не давая ничего покупать, но и не отходят. Ни на шаг. Горящими глазами они смотрят на часы. Еще пять минут до родимой сорокаградусной. Еще три… Еще две… Еще одна… «ДЕВУШКА, ВРЕМЯ!» И девушка, оглянувшись на большие круглые часы с неотвратимыми стрелками, берет первую бутылку, привычно обтирает ее грязноватым полотенцем (она чуть, самую малость, запылилась) и подает в руки самому счастливому человеку в мире. А дальше сует в кассу пять рублей синей, ленинской бумажкой, еще один эталон удачи и хэппи-энда, потом еще… Как их много, оказывается, в этом мире – счастливых людей, способных лучиться и переливаться! Их куда больше, чем на симфонических концертах!
Меня споила семья. Вот вы спросите – как так может быть, неужели тебе связывали руки за спиной, а в глотку заливали алкоголь? Нет. Не связывали, не заливали. И тем не менее появлению в мире еще одного алкоголика помогла, так сказать, моя семья – самым прямым, незамысловатым образом.
Белая скатерть. Тарелки с золотистыми каемками. Колбаса вареная, колбаса копченая. Хрустальные салатницы с оливье (он же салат зимний). Огурцы, старательно распластанные острым ножом. Капусточка, украшенная ягодами. Селедочка просто с лучком, селедочка под шубой. Блестящие вилки, ложки, ножи. На любой семейной вечеринке всегда блестящие вилки. Они из другого комплекта, который лежит в буфете и достается по праздникам. Те приборы, которыми мы едим обычно, – легкие, у них алюминиевые ручки. А у тех, которые в буфете, даже ручки стальные. Поэтому они тяжелые, как ртуть, так же блестят, и их приятно держать в руках. Посредине стола – неизменные водка, вино и лимонад для детей. Я уже знаю, как выглядит этикетка на водке (там, как правило, сельскохозяйственные темы), я уже отличаю ее от вина (бутылка с вином, как правило, больше и изысканней), я уже вызубрил, что «пиво без водки – деньги на ветер» и что утром надо либо сто грамм, либо рассолу. Удивительно, как быстро схватывает ребенок темы, с ним самим явно не связанные…
