Иэн Макьюэн - Цементный сад
На этот раз я открыл глаза и проснулся полностью. В комнатке было жарко и душно из-за закрытого окна. За стеной все еще плакал Том. Я встал, голова у меня закружилась, и пришлось прислониться к гардеробу. Я открыл его и начал шарить в поисках одежды. Из гардероба выкатилась лампа, упала на пол и разбилась. Я выругался громким шепотом. Темнота и духота мешали продолжать поиски. Ощупью, выставив перед собой руки, я добрался до двери, вышел на площадку, постоял, давая глазам привыкнуть к свету. Снизу слышались голоса Джули и Сью. При звуке открывающейся двери Том замолк, а затем захныкал снова — притворным, неубедительным плачем, на который Джули не обратила бы внимания. Дверь в ее спальню была открыта, и я тихо вошел туда. В комнате горел очень тусклый ночник, и поначалу Том меня не заметил. Он сбил все простыни и одеяла в конец кровати и лежал на спине голый, глядя в потолок. Хныканье его напоминало нестройное пение. Иногда он словно забывал, что плачет, и умолкал, затем вспоминал и принимался хныкать громче. Минут пять или около того я просто стоял у его кровати и слушал. Одну руку он закинул за голову, а двумя пальцами другой теребил свой член.
— Так-так, — сказал я.
Том откинул голову и посмотрел на меня без всякого удивления. Затем снова устремил взор в потолок и захныкал. Я подошел к его кроватке сбоку и сурово спросил:
— Что с тобой? Какого черта ты ревешь?
Тут Том заревел по-настоящему, хлюпая и роняя слезы на простыню.
— Подожди, — сказал я и попытался опустить бортик кроватки. В темноте я никак не мог понять, как отщелкивается замок. Брат набрал полные легкие воздуха и заорал. Его крик мешал сосредоточиться. Я ударил по замку кулаком, затем схватил кроватку за прутья и потряс так, что она закачалась. Том засмеялся, что-то поддалось, и бортик упал на пол.
— Еще раз! Сделай так еще раз! — потребовал Том пискливым младенческим голоском.
Я сел на край кровати, на сбитую кучу одеял. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, затем он спросил обычным голосом:
— А почему ты неодетый?
— Потому что жарко, — ответил я.
Он кивнул:
— Мне тоже жарко.
Теперь он лежал, закинув за голову обе руки, словно загорающий на пляже, и был уже совсем не похож на младенца.
— Ты поэтому ревел? Потому что жарко?
Он немного подумал и кивнул.
— Так ведь от плача еще жарче станет, — сказал я.
— Я хотел, чтобы пришла Джули. Она сказала, что обязательно придет.
— Зачем она тебе?
— Потому что я ее хотел.
— А зачем?
Том нетерпеливо прищелкнул языком:
— Потому что я ее хотел!
Я скрестил руки на груди. Мне захотелось задать ему пару вопросов.
— Ты помнишь маму? — Он приоткрыл рот и кивнул. — А ее не хочешь?
— Она же умерла! — с негодованием ответил Том.
Я забрался в детскую кроватку с ногами, и Том подвинулся, чтобы освободить мне место.
— Да, она умерла, — сказал я. — И все равно, разве ты не хочешь, чтобы к тебе пришла она, а не Джули?
— Я хожу к ней в комнату, — похвастался Том. — Я знаю, где Джули держит ключ.
Запертая спальня почти стерлась из моей памяти. Когда я думал о маме, мне всегда вспоминался подвал.
— И что ты там делаешь? — спросил я.
— Ничего.
— Что там сейчас?
— Джули все убрала, — пожаловался Том. — Все мамины вещи.
— А зачем тебе мамины вещи?
Том уставился на меня так, словно я задал бессмысленный вопрос.
— Ты играл с ее вещами? — спросил я.
Том кивнул и поджал губы, подражая Джули.
— Мы переодевались и придумывали разные вещи.
— Вы с Джули?
Том захихикал:
— Дурак, мы с Майклом!
Майклом звали его приятеля из многоэтажек.
— Вы одевались в мамину одежду?
— Мы играли в маму и папу, и еще в Джули и тебя, и еще в Джули и Дерека.
— А как вы играли в Джули и меня? — И снова Том посмотрел на меня так, словно не понял вопроса. — Ну, что вы делали?
— Просто играли, — неопределенно ответил Том.
Из-за того, как падал на его лицо свет, или оттого, что у него были свои секреты, но Том показался мне маленьким мудрым старичком, лежащим у моих ног. Мне стало интересно, верит ли он в рай.
— А ты знаешь, где сейчас мама? — спросил я.
Том уставился на потолок и ответил:
— В подвале.
— Как в подвале? — прошептал я.
— В подвале. В сундуке, под бетоном.
— Кто тебе сказал?
— Дерек. Он сказал, ты положил ее туда.
Том повернулся на бок и поднес палец ко рту.
Я потряс его за ногу:
— Когда он тебе сказал?
Том помотал головой. Он никогда не знал, когда случилось то или другое — вчера или на прошлой неделе.
— А что еще сказал Дерек?
Том сел, расплывшись в улыбке:
— Сказал, вы делаете вид, что там лежит собака. — Он рассмеялся. — Собака!
Том потянул на себя угол простыни, снова перекатился на бок и, не закрывая глаз, сунул палец в рот. Я сунул себе под спину подушку. Мне здесь нравилось. Все, что я только что услышал, казалось неважным. Хорошо бы, думал я, поднять бортик и просидеть так всю ночь. В последний раз, когда я спал в этой кроватке, все у нас было в порядке. Когда мне было четыре года и я верил, что это мама придумывает и показывает мне по ночам сны. А если спрашивает, что мне снилось, то только для того, чтобы проверить, правду ли я скажу. Кроватка отошла Сью гораздо раньше, когда мне было два года, но сейчас я чувствовал в ней что-то очень знакомое: влажный солоноватый запах, расположение прутьев, сонное удовольствие уютной темницы. Шло время. Том закрывал и снова открывал глаза, палец его скользнул глубже в рот. Но мне еще не хотелось, чтобы он засыпал.
— Том! — прошептал я. — Том! Почему ты хочешь снова стать маленьким?
— Ты меня сейчас раздавишь! — ответил он жалобно, словно снова готовясь заплакать, и слабо пихнул меня ногой из-под простыни. — Ты меня совсем раздавил, и это моя кровать, и…
Тут голос его прервался, веки сомкнулись, дыхание обрело глубину и ритм. Минуту или две я смотрел на него, пока легкий шум у дверей не подсказал мне, что за мной тоже наблюдают.
— Нет, вы только посмотрите, — прошептала Джули, пересекая комнату. — Только посмотри на себя! — Она пихнула меня в плечо и зажала себе рот рукой, сдерживая рвущийся наружу смех. — Два голых младенчика!
Она подняла и закрепила бортик кровати и, облокотившись на него, с ясной улыбкой взглянула на меня. Волосы у нее были зачесаны наверх, несколько длинных тонких прядей спускалось вдоль ушей, где блестели яркие стеклянные серьги-бусины.
— Ах ты, мой маленький!
