Дина Рубина - «…Их бин нервосо!» (сборник)
– У меня есть эксклюзивный номер – летающие деньги!
– Что это значит? – спросила я.
– Я делаю «пуфф!» на ладонь, и с потолка вам на голову сыплются индийские драхмы, японские йены, норвежские кроны…
– Скажите, – вкрадчиво спросила я, – а израильские шекели мне на голову не сыплются?
– Шутница! – воскликнул он, – у кого они есть! «Исаак, иди уже обедать, сколько можно болтать!», – донеслось из глубины иллюзионного пространства.
– Знаете, – сказала я, – как-то все это… У меня ведь публика интеллигентная…
– О! – воскликнул он. – Для интеллигентной публики у меня в молодости был потрясающий номер – «распиленная Лейла». Мне ассистировала жена… Знаете, газовые шальвары, грудь в блестках, чалма… Повальный успех!.. Правда, потом она поправилась и номер погиб.
Я сострила что-то насчет того, что много времени на распил уходило.
– Да нет, она в ящик не влезала, – грустно сказал он. И опять издали донеслось: «Исаак, ты не на исповеди, она не святой отец! Суп стынет!»
Я подумала – в конце концов, и этот нелепый Исаак со своей распиленной Лейлой должны есть суп каждый день. Что я привередничаю, какая разница – что там сыплется с потолка, когда он дует на ладонь. Пусть приедет, заработает свои гроши. А вслух спросила:
– И сколько вы хотите за все эти исчезающие шальвары?
– Я хочу! – сказал он. – Я хочу десять тысяч, так вы же не дадите.
– Я дам двести шекелей, – сказала я твердо.
– А доехать?! – завопил он.
– Ну, хорошо, только предъявите автобусные билеты.
И вновь до меня донеслось протяжное: «Исаак, оборви эти мелочные отношения, объясни ей доходчиво – кто она, а кто ты!»
– Итак, – сказала я решительно, – диктуйте мне вашу афишу, да покрасочнее, я ведь должна завлекать людей на ваше представление.
– Вам не надо их завлекать! – обиделся он. – Они сами примчатся, когда прочтут мое имя… Пишите большими буквами: «Джакомо Берталуччо!»
– А кто это? – спросила я, помолчав.
– Я!
– Минуточку… Но ведь вы сказали, что вас зовут Исаак.
Он расхохотался – снисходительно…
– Милая, – проговорил он ласковым басом, – вам, как человеку далекому от искусства, простительно не знать, что большие артисты для концертов берут себе еще одно имя, более звучное и танственное… Называется – псевдоним.
– Что вы говорите! – воскликнула я.
Мы быстренько условились о дате выступления, и уже опуская трубку на рычаг, я слышала голос распиленной Лейлы: «Исаак! Сколько можно с ней возиться, она что – тоже из Житомира?»
Иногда самой себе я напоминаю кошку, ловящую свой собственный хвост. Мои герои высовываются из-за моего плеча, докрикивают вдогонку законченным вещам какие-то фразы, обидные шутки, поучительные реплики… Мои герои относятся ко мне без должного пиетета – наверное, догадываются, что я – всего лишь одна из них, не лучше и не хуже…
Они возникают, уходят, возвращаются, кивают и строят рожи… они доигрывают в жизни то, что не доиграли на бумаге…
И я давно уже знаю, что этот проклятый Солярис исчезнет лишь тогда, когда исчезну я сама.
1999 г.
Ружье для Евы
На днях моя дочь, барышня томная, нравная, сочиняющая стихи, музицирующая на гитаре, любящая, наконец, поваляться в постели часиков до 12 дня… пошла в армию.
Понимаю, что окончание этой фразы для российского читателя может показаться диким. Ну, сначала, конечно, она пошла в армию до пятницы – новобранцев, как правило, на первую же субботу отпускают по домам, – возможно, показать, что жизнь не кончилась, и мамино крыло по-прежнему рядом, и вообще, дать наплакаться вволю в родимую подушку после первого в жизни армейского дежурства.
Время нервное: весь наш двенадцатый класс постепенно – по мере персональных дат рождения – подгребает военная машина. Чуть ли не каждый день гудят отвальные – то у Иры, то у Шломо, то у Марка, то у Шимона.
Поздно вечером звонит уже с базы «забритый» утром Шимон и диктует моей дочери: «Значит, так: в палатках холодно, бери все теплое, что есть в доме – вязаную шапку, перчатки, свитера!»
Честно говоря, матерью солдата я уже однажды была, лет двенадцать назад, но как выяснилось, многое забыла. Например то, что новобранцы в израильской армии собираются на службу примерно так, как бравый Портос в романе Дюма экипировался перед военной кампанией во славу короля и Франции. То есть, заботы о некоторых деталях экипировки лежат на плечах семьи. И за две недели до призыва мы, высунув языки, скупали по магазинам теплые мужские кальсоны (да-да, с ширинкой, неважно: декабрьская ночь в палатке слезам не верит), мужские майки с начесом, теплые носки, ботинки, наконец.
– Как – ботинки?! Армия не выдает ботинок?! – восклицаю я возмущенно.
Нет, армия потом возмещает расходы, но ботинки ребенку надо выбирать отдельно, подбирать тщательно, по ноге, пробовать, менять, требовать другие, затем топать, прыгать и опять примерять. Мамин глаз надежней.
Опять же, простыни и подушки в той армии не предвидятся.
– Что-о?! – кричу я, – у Армии Обороны Израиля нет денег на подушки для солдат?!
Да есть, конечно, есть… Но пусть-ка этот изнеженный «мами» поспит в холодной палатке, подложив под голову свою армейскую куртку. Такая вот первая трезвящая плюха, как в песенке из трофейного американского фильма времен второй мировой, которую всю жизнь напевает другой солдат в семье – мой отец: «Здесь вы в казарме, мистер Грин! Здесь нет подушек и перин! Завтрак в постели и в кухне газ – эти блага теперь не для вас!»…
Накануне призыва и у нас дома гуляли по-человечески: выпили, как взрослые, блевали, как взрослые, уронили на балкон соседей снизу цветочный горшок и три пары разных ключей. Наутро хмурый наш сосед, Давид, стучит в дверь и молча протягивает эти ключи моей дочери. В глазах его – осуждение. Та рассыпается в извинениях: это была вечеринка перед призывом, и ребята…
– Ты идешь в армию? – его лицо расплывается в улыбке. – Какие войска?.. Молодец. А я был в морском десанте… Ну, счастливой службы, солдат!
В этом обществе все – солдаты. Даже те, кто не успел послужить по возрасту или по здоровью. Все солдаты – мамы, папы, бабушки и дедушки, братья, сестры. По пятницам вся страна ожидает своих солдат на побывку, все автобусы приобретают изнутри густо-зеленый, бежевый, серый колер военной формы разных родов войск. Сидят на баулах в проходах, теснятся, едут на перекладных. Никто не жалуется, что в тесноте его пихнули дулом или прикладом винтовки.
В день призыва мы отвозим свою нежную девочку на сборный пункт. А там – зрелище посильнее, чем «Фауст» Гете, причем, значительно сильнее: целый цветник рыжих, темных, золотистых, каштановых кудрей… День призыва такой – девчачий. А вокруг, у двух автобусов, сопровождающие – их сверстники с винтовками. И уже стреляют глазами направо-налево представители обоих полов.
