Сара Райнер - Один момент, одно утро
Карен понимает, что путает понятия о теле и душе Саймона, но она сочиняет на ходу, без подготовки. Филлис подносит Молли к гробу. Та торжественно прикладывает Аврору к щеке Саймона, сопровождая это движение звуком поцелуя.
– Может быть, дать Синему крокодилу поцеловать другую щеку, Люк?
Карен нежно за плечо подводит Люка к краю гроба.
Малыш все еще не уверен, но не хочет показаться нерешительным по сравнению с младшей сестренкой, и поэтому следует совету.
– А теперь отдайте папе его халат, – говорит мать, вытаскивая его из мешка. – Думаю, мы просто положим его сверху, накроем, вот так. – Она накрывает Саймона халатом и подтыкает вокруг костюма. Может быть, не совсем уместно оставлять его так, но она обсудит это с Барбарой отдельно.
– Ему будет уютно? – спрашивает Молли.
Карен кивает.
– Да, милая. Смотри, как ему мило и уютно.
Ее голос срывается. Нахлынули воспоминания о Саймоне… Бессчетные дни, когда он утром надевал этот халат, идя заваривать чай; выходные, когда он стоял в кухне, готовя завтрак в халате; ночи, когда он быстро накидывал халат, услышав, что кто-то из детей плачет, и шел посмотреть, как там они.
Если рисунки – подарки от детей, то халат, несомненно, – подарок от нее. С одной стороны, это кажется такой малостью, а с другой – это так значительно, так глубоко лично. Он определенно неуместен здесь – на блестящем шелке внутри гроба и сером сукне рабочего костюма. И у нее даже не было возможности его постирать. Какая досада.
– Карен, – прерывает ее мысли Филлис.
– А, да, простите. – Карен медленно выдыхает и старается сосредоточиться на настоящем. – Ну, дети, хотите сказать что-нибудь еще? – Оба выглядят смущенными, и она подсказывает: – Хотите попрощаться?
– Прощай, папа, – хором говорят они.
И снова у Карен щемит сердце. Это слишком тяжело для них.
– Вот что я вам скажу, – говорит она; ей самой больше невыносимо наблюдать происходящее. – Думаю, бабушка хочет побыть с папой одна. Поэтому давайте вернемся домой, а потом встретимся с ней там?
Она смотрит на Филлис, действительно ли она хочет остаться.
Та, все еще с Молли на руках, беззвучно плачет, слезы увлажняют белокурые волосы внучки. И коротко кивает.
– Тогда увидимся дома. Наверняка Барбара вызовет вам такси, если вы захотите.
Через несколько минут Карен пристегивает Люка на его кресло в машине.
– Мама! – говорит он.
– Что?
– Ты тоже умрешь?
Сколько вопросов! И все же они помогают сосредоточиться на детях, а не на себе. Она задумывается, а потом говорит:
– Все, кто живет, когда-нибудь умрут, милый. Но большинство рассчитывает прожить дольше, чем твой папа. То, что с ним случилось, очень, очень печально, потому что папа был совсем молодой – ему был пятьдесят один год, – и он не знал, что болен, поэтому его смерть стала для нас всех великим потрясением. Но большинство людей живет до семидесяти, до восьмидесяти лет, поэтому я проживу еще много, много лет. Обещаю. – Она задумывается, как бы это обосновать. – Я ведь моложе папы, ты помнишь?
– Сколько тебе лет?
– Всего сорок два. Так что ты будешь совсем большой и взрослый, когда мне исполнится восемьдесят.
– А бабушка?
Экая неловкость! Тем не менее Карен отвечает:
– Не думаю, что она собирается умереть прямо сейчас.
– Хорошо. – Люк хмурит брови. – Но почему же папа умер?
«Господи, – думает Карен, – если бы я знала!»
21 ч. 33 мин.
Дети спят. Филлис уехала. Только Карен и Анна с бокалами красного вина в руках сидят на диване рядом, как сиживали когда-то, более двадцати лет назад. Сидя здесь, у Карен дома, Анна вспоминает: приобретение дома. Они так и не решили, что с этим делать, но ее беспокоит, что это еще одна забота Карен, и потому осторожно касается этой темы.
– Можно у тебя кое-что прояснить, дорогая? – говорит она. – Мы пока оставили дом в Хоуве в подвешенном состоянии, но, надеюсь, ты еще не подписывала договоров?
После паузы Карен отвечает:
– Мы собирались это сделать вчера утром.
– Понятно, – вздыхает Анна.
Следующий вопрос еще более трудный:
– Я просто думала… Ты не хочешь отказываться от этого дела?
– Я думала об этом, – хмурится Карен.
Анна чувствует, что она пытается вникнуть. Большой дом на окраине Хоува: большой ипотечный заем. Или маленький домик – да и не такой уж маленький – у Брайтонского вокзала: вполне подъемная ссуда – или, по крайней мере, не совсем неподъемная. На самом деле ответ ясен: даже если жизнь Саймона была застрахована, Карен одной трудно себе такое позволить. Но она все еще так потрясена, что ей сложнее, чем обычно, собраться с мыслями.
– Думаю, придется отказаться, – продолжает она.
– Отказаться… – Анна качает головой, чувствуя печаль Карен в эту секунду, эту новую потерю. Она знает, что одним из главных требований к новому дому для Карен был двор; как и у многих домов в центре Брайтона, в их доме лишь крохотное патио. Она хотела, чтобы детям было где играть и где она бы могла выращивать цветы и овощи. Саймон любил растения и обожал копаться в земле, он тоже хотел огород побольше, а к дому в Хоуве прилегал великолепный участок в сотню футов. Распроститься с этой мечтой в любом случае нелегко. Но переезд сейчас и правда нереален. У нее и так слишком много хлопот, и это не способ снять стресс. Дом, в котором она живет сейчас, если все обдумать, совсем неплох.
И снова молчание, не считая легкого шума от горящего в камине газа. Рядом улегся котенок, нежась в тепле.
Наконец, молчание прерывается:
– Одна из главных причин, почему мы хотели купить тот дом, – чтобы у Саймона был кабинет и он бы мог работать из дому без этих противных ежедневных поездок. – Карен презрительно фыркает. – Какая ирония, а?
Анна вздыхает.
– Понимаю.
Они с Карен бесконечно взвешивали все за и против в отношении того, чтобы Саймон завел собственную практику в ландшафтном дизайне. У Карен были кое-какие опасения: «Не очень подходящее время, при нынешнем-то состоянии экономики, и он, может быть, свел бы меня с ума, сидя целый день дома», – но в целом ей очень хотелось, чтобы он проводил больше времени с ней и детьми.
– Он пожилой отец, Анна, с двумя маленькими детьми, но почти их не видит. Двадцать часов в неделю он проводит в этих чертовых поездах.
Действительно ирония.
