Михаил Веллер - Легенды Невского проспекта (сборник рассказов)
А погранзаставы рапортуют твердо и однозначно: никаких нарушений госграницы не зафиксировано, случайности исключены!
Короче, приезжает утром мордастый парнишечка в неброском костюмчике, кормят Маркычева напоследок завтраком, вгоняют в вену укол против любых желаний организма, грузят ко всему покорное тело в автобус, и парнишечка везет его на Родину, напевая «Летят перелетные птицы». А на границе — в машину и на Литейный.
Неделю его трясли. Как, да что, да где, да почему: всячески сбивали хитрыми вопросами и повторами. Но он твердо повторял историю своих злоключений и кричал, что лучше тюрьма, но своя, много ведь не дадут, правда? я ведь сам пришел! Что возьмешь с дурака?..
Главное — он никак не мог указать, где пересек границу. Знал бы где — так и не пересекал бы! Там ведь сигнализации напихано, препятствий наворочано — вот уж против дурака все меры бессильны. Ставили следственный эксперимент: привозили на место того пикника — иди! Разводит руками — был пьян, простите. Верно — бутылок в кустах нашли до черта.
А если он пересек границу на самолете? А если надел коровьи копыта — обмануть следопытов? А если все грибники вот так, беспрепятственно, попрут через границу?! Влепили для профилактики начальнику погранрайона о неполном служебном соответствии, а больше поделать ничего нельзя.
Его бы, конечно, законопатили года на четыре. Нарушил? — нарушил. Получи и распишись. Но финский телевизионщик тот подгадил. Он снял не только приход Маркычева в посольство, он и отъезд подкараулил, и у консула интервью взял: вот, мол, какой стойкий и сознательный гражданин — испугался, что невольно нарушил финские законы и может быть наказан финскими властями и даже вызвать международный инцидент! Он голодать будет — ради сохранения дружественных государственных отношений с соседней страной. А посол, старый мидовский волк, подал случай в этом свете как акт большого уважения и залог добрососедства.
И в таком виде это прошло по финскому телевидению и, разумеется, прозвучало по Би-Би-Си. И теперь, в свете международной обстановки, сажать Маркычева было бы идеологически невыгодно. А лучше наоборот — отечески пожурить и милосердно позволить вернуться в ряды заблудшему, но верному гражданину. Просвечен насквозь — советский мышонок…
И отпустили с Богом. Иди и не греши!
8. Вернулся в свой город, знакомый до слез
Когда я работал в отделе пропаганды одной газеты, над столом у меня висела репродукция картины Репина «Арест пропагандиста». Но есть у Репина и еще не менее знаменитая картина — «Не ждали».
С работы Маркычев был уволен. В отделе кадров ему вручили трудовую книжку со статьей. И известили, что теперь, с самоходом через границу, ни одно режимное предприятие его не возьмет. Да и не режимное не разбежится.
А также его выписали с жилплощади, и его комнату уже заняли многодетные соседи-очередники. То есть — он был выписан из Ленинграда.
Заодно его, для порядка, сняли и с воинского учета.
Что называется, Родина-мать раскрыла объятья, и в каждой руке у нее было по нокауту.
Маркычев был не в той весовой категории, чтоб тягаться с матерью-родиной. Но волну погнал страшную.
Он ночевал по знакомым и строчил жалобы во все инстанции — вплоть до комиссии по реабилитации репрессированных. Пришел со статьей в «Ленинградскую правду». Доставал начальство по домам и бесстрашно грозил карами. Он известил горком партии о сожительстве директора со своей секретаршей. Сигнализировал в ОБХСС о воровстве на заводе. Скатил телегу в спортобщество «Трудовые резервы» о пьянках, устраиваемых спорторгом. Настучал прокурору города товарищу Караськову о взятках, вымогаемых в родном жэке. У него обнаружился стиль, и этим стилем он излагал всю подноготную недоброжелателей: что начальник отдела кадров в тридцать седьмом году пытал коммунистов, что начальник отдела купил свой диплом на толкучке в Ташкенте, и что профорг противоестественно развращает несовершеннолетних пэтэушников-практикантов; а парторг заявил в юбилей блокады, что Жуков хотел чуть ли не повесить товарища Жданова, который приказал минировать Ленинград и готовиться к сдаче. Нагадил всем как мог, а смог немелко, потому что за каждой бумагой следовала хоть какая-то, но нервотрепательская проверка.
Опасен и страшен советский человек, уперевшийся насмерть в борьбе за свои права. Отвел душу пострадавший инженер.
Парторг сказал, что сожалеет в своей жизни только об одном: что не может ходатайствовать перед органами о применении к врагу народа высшей меры. А спорторг сказал, что вызвался бы лично привести ее в исполнение.
А инженер Маркычев, землепроходец-камикадзе, сдав заказным последнее письмо, снял деньги со сберкнижки и гульнул с двумя одноклассниками в ресторане «Нева». Он слал пятерки в оркестр и велел играть «Летят перелетные птицы» и «Артиллеристы, Сталин дал приказ!»
Они еще узнают, кто лучше ориентируется в пространстве, пообещал он.
9. Ку-ку!
А через неделю он сдунул.
С концами.
Через эту самую границу.
С рюкзаком, с едой, со всеми приготовленными ценностями, с картой, компасом и валютой. Отъелся, значит, подправился и сдунул. Там сел в автобус и укатил быстро в Швецию, которая не выдает.
Причем зашел ведь еще к тому финну, к фермеру, и честно поставил ему литр водки.
Это он просто, паразит, маршрут проверял. Репетицию провел, так сказать. Вот обстоятельный человек.
Оружейник Тарасюк
1. Загробный страж
Биологическая селекция членов Политбюро была окутана большей тайной, чем создание философского камня; хотя несоизмерима с ним ни по государственной важности, ни по расходам. Когда хозяин Ленинграда и секретарь обкома товарищ Романов выдавал замуж свою дочь, так Луи XV должен был зашататься на том свете от зависти. Пир был дан в Таврическом дворце, среди гобеленов и мраморов российских императоров, и через охрану секретных агентов не проскочила бы и муха. Кушать ананасы и рябчиков предполагалось с золота и фарфора царских сервизов. Вот для последней цели и было велено взять из запасников Эрмитажа парадный сервиз на сто сорок четыре персоны, унаследованный в народную сокровищницу от императрицы Екатерины Великой.
Последовал звонок из Смольного: сервиз упаковать и доставить. Хранительница отдела царской посуды, нищая искусствоведческая крыска на ста сорока рублях, дрожащим голосом отвечала, что ей требуется разрешение директора Эрмитажа академика Пиотровского. Потом она рыдала, мусоля сигаретку «Шипка»: севрский шедевр, восемнадцатый век!.. перебьют! вандалы! и так все распродали…
