Ирина Волчок - 300 дней и вся оставшаяся жизнь
— А он красивый? — неожиданно спросила Тамара.
— Н-не знаю… Не думала как-то. Ну, он высокий. Очень высокий, сто девяносто — это точно, может быть, и выше. Волосы темные, смотрит всегда исподлобья… Тьфу ты, фоторобот какой-то… Я тебе дома фотку покажу, с Нового года, с корпоратива, кажется, только не с этого, а с прошлого. Не знаю, красивый или нет. Для меня — красивый.
— И что тогда ты себе мозг выносишь? И мне заодно. Жди своего Сирано из армии, на письмо ему ответь, обратный адрес же в природе существует? А шеф твой пусть делает, что хочет. Что ты на меня уставилась? Подумаешь, мезальянс, девять лет разницы! Да так миллионы живут, причем, обрати внимание, долго и счастливо. Я, Лучинина, думала, у тебя и правда проблемы, а ты, оказывается, просто из позапрошлого века. Тургеневская девушка средних лет. Смотреть противно.
— А ты не смотри. Закрой глаза и загорай себе, — немножко обиделась Инночка.
— Не хочу. Изжарилась уже. Пошли еще купаться.
На этот раз подруги плыли молча. Томка помнила про «орешь на всю речку», и попутно думала: сказать, не сказать? Тайна, которую она знала давным-давно, никогда не казалась ей важной. Но, может, Инночке эта тайна поможет принять определенное решение? И момент вроде подходящий…
Много лет назад одиннадцатиклассница Тамара вернулась с дискотеки сильно раньше, чем предполагала. Поссорилась с кем-то. Но не с Бортниковым — это точно, Мишка в ее жизни появился на первом курсе института. Настроение у Томки было скверное. В том, что случилось потом, не было, в общем-то, злого умысла. Просто свою роль сыграла привычка возвращаться с танцулек бесшумно, не разбудив родителей, чтобы в случае чего утром как ни в чем не бывало хлопать глазами: мол, почему поздно? Нормально пришла…
Родители пили чай на кухне и что-то негромко обсуждали. Томка навострила уши. Всю жизнь любопытство было ее вторым именем. Отец говорил, что это неприлично. Мать возражала: это не наше дело, хорошо тебе говорить, у тебя есть я, а у меня есть ты. И Капа, между прочим, совсем не старая, выглядит отлично.
Тамара стояла, затаившись, в темной прихожей и минут двадцать жадно прислушивалась. Картина за это время выяснилась полностью и с подробностями. Вдова соседа дяди Леши, тетя Капа, с кем-то встречается. Завела себе любовника, как выразился отец. Мать говорила, что наличие любовника предполагает наличие мужа. А так как Капа — вдова уже четвертый год, то все очень даже логично и прилично. А возраст? Ну, это да, сколько у них там разницы — пятнадцать лет? Но — обрати внимание! — она свой роман не афиширует. Наверное, именно поэтому. Интересно, он ее любит? Наверное, по крайней мере, связь по расчету исключается: что с Капитолины возьмешь? Одно слово — учительница. Да, денег не густо, дай бог Инку выучить, на ноги поставить…
Томка шокирована не была. Велика важность, у тети Капы поклонник есть. Ничего удивительного. Интересно, Инка знает? На следующий день в школе Тамара запустила пару пробных шаров. Стало понятно, что Инночка не в курсе. И Томка усилием воли выкинула всю эту историю из головы: любопытство любопытством, но перспектива появления молодого отчима у лучшей подруги явно не ее, Томкиного, ума дело. Без нее разберутся. Разбираться никому ни в чем не пришлось: поклонник Капитолины Ивановны так и не легализовался. Сколько они встречались и куда он делся в конце концов, Томка не знала. Не у предков же спрашивать.
Именно сейчас рассказать эту старую историю Инночке? Почему бы и нет? Но когда подружки, отфыркиваясь, вылезли на берег, первой заговорила Инночка:
— Ты, кстати, книжку мою прочитала? Отдашь когда?
— Слушай, все никак зайти не получается…
— Ну да, на разных концах города живем, — хихикнула Инночка. — Тебе, кстати, понравилось?
— Детективная составляющая — очень, философская — через раз, а эротическая — бред сумасшедшего.
— Том, обрати внимание, это, кажется, первый случай, когда мы с тобой пришли к общему мнению. Меня от избытка физиологии в романе просто подташнивало. Зато описание дома, леса, океана…
— И еще описание безумия. Я, конечно, терапевт, а не психиатр, но сдается мне, что автор сам в этой шкуре побывал. Сумасшедший он, вот что я думаю.
— Том, как ты считаешь, сумасшествие излечимо?
— Даже не знаю, как тебе ответить… Шизофрения — безусловно нет, а вот всякие посттравматические состояния, алкогольная или наркотическая абстиненция, если анамнез не отягощен другими обстоятельствами… А почему ты спрашиваешь? Знакомым сумасшедшим требуется прогноз на будущее?
— Я просто пытаюсь понять психическое состояние главной героини.
Вообще-то Инночка пыталась понять собственное психическое состояние. Но сказать об этом Тамаре не решилась. Та, конечно, не психиатр, а терапевт… Но знакомые психиатры у нее наверняка есть. Может и отвести лучшую подругу к психиатру. По знакомству.
— Чего там понимать, — насмешливо сказала Томка. — Сумасшедшая, конечно. Такая любовь, такая любовь… Патология это, вот что я тебе скажу. Эй, ты что так смотришь? Я про эту героиню, а не про… э… кого-нибудь еще. Противная героиня. Да и вообще роман не лучший в мире.
— А какой лучший, Том?
— Никогда об этом предметно не думала, но вот сейчас скажу: самый лучший роман — это тот, который происходит в жизни. Твой, мой, у каждого свой. А главное, хорошо, что на всех писателей не хватает.
— Том, а у тебя был когда-нибудь головокружительный роман?
— Ты, Лучинина, наивная, как я не знаю что! Мой головокружительный роман у меня есть. Прямо сейчас. И последние пятнадцать лет.
Глава 25
«Какое же на юге длинное лето. Это обалдеть можно, в апреле уже наступило, сейчас август, и только прохладные ночи позволяют ожидать не очень близкой осени. Не скажу, что перспектива меня окрыляет. Осень в горах — это красиво, но чертовски неудобно, даже в солнечный день мокро и холодно. Радует другое — в декабре мне положен отпуск. И я увижу тебя. Тебе в это верится? Я приеду в город, я уверен, что ты мне обрадуешься, у нас будут целых две недели. Как бы так подгадать, чтобы был Новый год и Рождество? Я раньше Новый год не сильно любил: чего умного — объелся оливье и сидишь, как дурак, в телевизор пялишься… Теперь и навсегда все будет по-другому…»
Это письмо было недлинным, и не трудно было догадаться, что писано оно буквально на колене, ручка в нескольких местах протыкала бумагу, неровные буквы складывались в неровные строчки…
Оно было сотым по счету. Примерно неделю назад, чувствуя себя очень глупо, Инночка занялась разбором и сортировкой Генкиных писем. Очередность получения многих из них Инночка помнила, другие разобрала по датам, порядковые номера написала на конвертах, сложила в пачки по месяцам и перетянула резинками. Все получившиеся пачки оказались разными по толщине. Это потому, что Генка пишет с войны. Если бы он служил в обычной армии, где для написания писем есть специальное время ежедневно, он бы, наверное, двести написал.
