Наталья Галкина - Пишите письма
Дома сняла я со стены неизвестно чьи акварели, повесила над кроватью карту, стащила у брата стопку книг о Новой Земле, Шпицбергене, исследователях Севера.
Прощай, отснишься ты мне, страна раскопок, уйдешь, утихнут шаги жителей столицы твоей Скифополиса, отзвучит двухголосое пение Тувы, отмелькают тела тувинской борьбы, пролетят степные кони твои, сотрутся из памяти названия Страшная могила, Толстая могила, Чертомлык, Пазырык, померкнут в воображении моем виртуальные вымершие ущелья, вода которых перемешана с битумом, испарится сома жизни из лунных чаш, прижимаемых к груди мертвыми Лагаша, каменными бабами ковыльных пространств, Чак-Моолями их: все пройдет.
Я читала о зимах, Новой Земле, сибирской медлительной почте, и холод жизни, отчужденность ее, краткость, непонятность томили меня.
«Завтрашний день», в который я перенеслась, был мне не впору. Не так покрашена была кухня, не те обои наклеены в прихожей, не те книги стояли на полках. Рядом с картой повесила я на стену подаренное братом «засекреченное» фото, цветной снимок арктических льдов из космоса, и этюд шапито с вагончиками. Приглядевшись к этюду, я для равновесия намалевала в правом углу еще один вагончик, голубой. Обнаружив его послезавтра справа от циркового шатра натуральным образом, я решила подойти и убедиться, что намалеванный мной лишний вагончик материализовался.
На ступеньках вагончика сидел карлик, большеголовый, высоколобый, коротконогий, короткорукий, с красивыми карими глазами и бородой с портрета Эль-Греко. Карлик церемонно поздоровался. Я спросила его, давно ли тут этот фургон.
— Со вчерашнего дня, — отвечал карлик. — Цирк лилипутов прибыл. Он завершит нынешние гастроли шапито.
— Так вы приехали с цирком лилипутов?
Карлик, кажется, обиделся.
— Я не лилипут, — произнес он важно. — Видно, вы ничего не понимаете в проблемах нанизма. Я — карлик, значительно выше лилипутов, да и не похож на них. Живу рядом, мы дружим. Когда они приезжают, а они уже приезжали год назад и три года назад, я хожу к ним в гости.
— Так этим летом они не выступали?
— А вас этим летом тут не было? Нет, не выступали. Вы, видать, школьница, летом отдыхали на даче, так?
— Я студентка, летом подрабатывала в экспедиции.
После паузы, не зная, что сказать, я спросила:
— А вы летом где отдыхали?
— Летом, — отвечал карлик с достоинством, — мы с женой всегда отдыхаем на берегах Пряжки.
Вразвалку слез он со ступенек.
— Хотите на представление лилипутов?
— Хочу! — вскричала я.
Карлик был очень доволен.
— Нате контрамарку, — сказал он царственно, одаривая меня белым квиточком бумаги. — Место прекрасное, третий ряд.
И пригласил меня («после окончания представления, в темный миг безлюдный») посидеть с ним и с лилипутами у вечернего костра «на дальнем краю пустыря».
В Парке Победы, куда побрела я выкурить (не без отвращения) сигарету, неожиданно встретился мне Наумов.
— Я думала, вы не любите Парк Победы.
— Я и не люблю. Все надеюсь притерпеться. Мне мешает аура крематория заводского, огорода на могилах. Я просто иду пешком от знакомых с Космонавтов. А вы какими судьбами — без почтальонской сумки, одна-одинешенька, с цигаркой? Вид у вас как у девушки, которая раньше времени пришла на свидание.
— Только вид. Студенников уехал на север. Поклонникам отказываю. Однако живу в волшебной божественной стране любви, лучшей стране мира, полной чудес.
— Когда любовь становится богом, она становится бесом.
— Слова сии уже от Студенникова слышала. Он считал, что, ежели он мне этого не скажет, не скажет никто. Все неправда. Опять обманул меня. Вот ведь вы говорите.
— Ну вот, слезы на глазах. Что такое, полноте.
— Здесь, на меридиане, всегда ветер, потому и слезы.
Он внезапно рассердился, по обыкновению, ни с того ни с сего.
— Дался вам этот меридиан. Вам и дела до него нет. Две его ветви, северная и южная, уходят для вас в бесконечность. Ну, разве что речь может идти о его отрезке… между нацелившей в небо телескопы обсерваторией и шпилем с ангелом-флюгером, указующим в небо метафизическое.
— Какой-то ужас — ангел-вертлюг. Может, это вид научного святотатства?
— Может, поворачиваясь, ангел при любом ветре горожан крылами защищает.
— Зачем ему вообще вертеться? Что он, золотой петушок?
Тут подошел мой знакомый Шура Ширман, молодой актер, поздоровался, желая со мной поболтать; Наумов стал откланиваться, но я задержала его.
— Послушайте, а ведь под шпилем, под золотыми крыльями, на меридиане, все русские цари спят…
— Не все, последнего нет.
— В конце двадцатого века прах царя, царицы и царевен (кажется, только одна царевна да царевич не сыщутся) достанут из уральских штолен, чтобы похоронить в соборе Петропавловки.
— Откуда вы это взяли? От Константина нашего? Кстати, я все в толк не возьму: он своих покойников по-христиански с отпеванием перепогребает или просто с почетом с места на место перезакапывает? Ох, забыл, забыл про ваши отношения с будущим временем… Кстати, вы не замечали, что кладбище — место, где адресом человека является время?
Наумов ушел.
— Какие мрачные беседы ведешь, Инна! Пойдем в рюмочную, в «Шоколадницу», коньячку выпьем для веселия души.
— Нет, мне некогда, Ширман, в шапито иду лилипутов смотреть. Хочешь, вместе пойдем? Контрамарка у меня на два лица.
— Ну и иди, как та сумасшедшая, что всегда брала два билета и говорила: «Он со мною». Лилипуты? Был я с цирком лилипутов одновременно на гастролях в Красноярске. В одной гостинице жили. Главный исполнитель их, прима, постоянно к представлению напивался. Стали его запирать. И что же ты думаешь? Дверь отопрут, а он опять в стельку. Окна задраены, третий этаж. Стали следить, выследили: лилипут коридорному из номера под дверь деньги подсовывал, тот шел, покупал «маленькую», выливал в блюдечко, в номер под дверь и задвигал. Правда, правда. И еще помню, как две лилипутки по коридору один утюг тащили. Страшная картина. А ведь им еще гладить этой одороблой надо было. Ой, а Толика, фотографа, помнишь? Видела у него фото — лилипут у Медного всадника? Полное размасштабирование.
Ширман улыбался, такой же, как прежде, узкий, худой, в длинной черной шинелке, красивый, с баками, похожий на Пушкина из кино.
— А где Рома?
— Какой Рома?
Романом звали ширмановского друга и сокурсника; как они играли на двух гитарах, пели на два голоса!
— Твой друг-приятель.
— Ты что-то путаешь, Инна.
— Да, должно быть, путаю. Ну, пока, Шура, я пошла.
Я чмокнула его в щеку, он поцеловал мне ручку. Чао, двухголосое пение, поручик Голицын, две гитары за стеной, прощайте.
Из припрятанной «Латерна Магики» возник посередине арены голографический призрак расставившего ноги в сапогах с ботфортами огромного Гулливера, надвинувшего на лоб треуголку бермудскую времен петровских. Сколько я ни расспрашивала потом знакомых и незнакомых, никто этого номера не видел. Под странную музыку с колокольчиками в лучи прожекторов, окруживших Гулливера, въехали в каретах, запряженных собачками, вбежали предваряемые розовой принцессой на страусе маленькие человечки.
Сверкали глаза их, точно стразы, сверкали блестки на одеждах, мелькали башмачки. Бегал по кругу вокруг арены маленький золотой (золотые доспехи скифского мини-царя) вояка, свирепое личико, грозные выкрики, все золотым мечом потрясал, нападал на Гулливера, призывал войско; наконец розовая принцесса очаровывала и успокаивала его, они уезжали на страусе, маленький народец во тьме танцевал, перебрасываясь светящимися мячиками, выходил маг, вывозили огромный золотой шкаф, лилипуты входили в него, шкаф закрывали, маг махал плащом, таял в воздухе Гулливер, униформисты распахивали створки шкафа, разумеется, вместо пропавших лилипутов из шкафа выпархивали голуби, музыка, туш, аплодисменты. Уходя с арены, маг забывал на опилках черный плащ с белым подбоем, униформист поднимал плащ, из-под которого выскакивал золотой неуемный воинственный малыш, делал круг почета, освещаемый лучом оранжевого прожектора, и убегал за кулисы.
Представление закончилось. С толпой счастливых зрителей перешла я проспект, на ближайшей скамеечке вечернего Парка Победы выкурила вторую (отвратительную) сигарету и вернулась к вагончикам за шапито, где уже суетился карлик, разведший костерок, разложивший на деревянных ящиках нехитрое угощение. Вагончики заслоняли костерок стеною, чужих не ждали, не звали, да их и не было.
— Понравилось? — спросил карлик.
— Чудо! — вскричала я.
— А кто больше всех понравился?
— Розовая принцесса.
— Ее зовут Александрина Прокофьевна, — сказал карлик. — Я вас сейчас познакомлю.
— А маленького золотого как зовут?
