Ирен Роздобудько - Пуговица
Первая наша встреча выглядела так: передо мной почти на самом краю скалы, с которой открывалось живописное море осеннего леса, стояло странноватое существо, испачканное красками, с копной длинных, скрученных трубочками волос. Я видел его со спины и не сразу понял, парень это или девушка. Мое внимание привлек рисунок. А когда она повернулась, я обжегся о глаза. Такие глаза обычно рисуют на иконах — большие, грустные и… пустые. Именно такими глазами смотрят на толпу — на каждого и в то же время ни на кого. Я не знаю, как это лучше объяснить. Если художник, скажем Рафаэль или Врубель, выбирал в качестве модели земную женщину, на их полотнах было живое выражение лица. А на канонических полотнах — образ обобщенный. Лица святых — неэмоциональные. И поэтому они менее понятны простым смертным. Вот такое лицо было тогда у девушки-художницы. Мне стало страшно. Потом я часто вспоминал это лицо, жалел, что не посмел познакомиться с ней…
А два года спустя, у моря, снова увидел ее. Хотя узнать ее было довольно трудно. Как я уже сказал, лицо, руки, ноги были покрыты синяками и царапинами. Некоторые были совсем свежими, другие уже заживали. Лицо, если смотреть на него в профиль, почти плоское, будто нарисованное на бумаге, запястья — тоненькие, как у ребенка. Взгляд, конечно же, изменился. В нем больше не было пустоты — только удивление. Видеть его было просто невыносимо.
Энжи сидела на набережной среди других уличных художников и рисовала портреты. Я заказал свой. Пока она рисовала, меня изнутри пожирал огонь. Вообще, в вашей стране — такой прекрасной и такой дикарской — этот огонь я чувствовал не впервые. Возможно, потому, что здесь родились мои прадеды… Но в этой девочке будто сконцентрировалась вся боль оттого, что я успел увидеть и испытать. Я не осмеливался заговорить с ней. Минут через сорок (я всячески оттягивал момент окончания работы — отходил покурить, вертелся на стуле) она закончила. Портрет получился хороший. Я заплатил за него вдвое больше, чем она попросила. Но Энжи вернула мне сдачу. Я отошел в сторонку и начал наблюдать за ней. Увидел, как к ней подошел какой-то тип в спортивных штанах, и Энжи отдала ему деньги. Тип отсчитал какие-то копейки и протянул ей. Она благодарно улыбнулась и снова замерла, глядя на поток отдыхающих. Она работала с удовольствием. Я наблюдал за ней до поздней ночи. В свете фонарей она была похожа на прозрачную ночную бабочку.
Потом она собрала вещи и пошла в сторону торговых палаток. Там купила чипсы, кофе в пластиковом стаканчике и пошла в глубь кипарисовой аллеи.
Огонь жег меня все сильнее. Она не должна быть тут! — я ощущал это каждой клеточкой тела. Вы же понимаете, о чем я говорю?
Я стоял в тени старого развесистого дерева и готов был простоять так до утра, если бы она (а это было вполне вероятно) легла спать прямо на скамейке. Но, съев чипсы, она направилась в сторону пляжа, где уже разожгли костры бродяги. Я едва успел перехватить ее у самых ступеней каменной ограды.
Не помню, что говорил…
Намного позже я понял, что слова для Энжи значили так же мало, как и деньги. Она доверяла чувствам. Она улыбнулась мне. В это мгновение мне показалось, что я попал под солнечный душ. Я предложил ей поужинать вместе. Со стороны это выглядело, наверное, грубовато… Но Энжи была далека от реальности. К ней протянули руку с куском хлеба — и она не могла ее оттолкнуть. Все просто…
Еще тогда я с ужасом подумал, что, воспринимая все так буквально, она пережила много неприятных, возможно, даже опасных моментов.
…Нас не пустили ни в один более-менее пристойный ресторан. Оборванные шорты и вылинявшая футболка — это все, что у нее было. Все, что ей принадлежало. Да еще полотняная сумка с бумагой и пастельными мелками.
Тогда я повел ее в круглосуточный супермаркет, набрал всего, что можно было съесть без особых приготовлений. Слава Богу, времена изменились, и я смог провести ее в свой номер в гостинице без особых проблем. Дал ей халат, показал, где ванная комната.
Когда она оттуда вышла, удивляться пришлось мне. Она была настоящей красавицей. Это я заметил еще там. В горах. А сейчас она вышла ко мне такая сияющая, с длинными рыжеватыми волосами, тонким нежным лицом, грациозная в каждом движении. Я растерялся, как теряются в присутствии коронованных особ.
Вот так это было, так начиналось…
Всю ночь я просидел в кресле, глядя, как она спит. Думаю, она впервые за время, которое прошло после нашей первой встречи, спала в нормальной постели. Больше я ее не отпускал.
Не знаю, романтик ли вы и способны ли понять меня, но я почувствовал, что мне в руки упала звезда…
Когда — утром — я спросил, как ее зовут, она произнесла странное слово, такое удивительное созвучие: «И-е-ла-нум»…
Тогда я еще мало знал о ней, но понял, что ее необходимо вывезти отсюда. Вывезти, как вывозят старинные иконы или антиквариат. Нет, не подумайте, что я считал ее ценной вещью или просто красивой женщиной. Поверьте, в своей жизни я видел и то и другое…
Прошло почти полгода, прежде чем я смог купить документы и вывезти ее отсюда.
Мы переезжали из города в город. Я занимался научной работой, которая позволяла мне свободно перемещаться по стране. К изучению искусства начала пятнадцатого века я добавил тему фольклора в старинной украинской вышивке, и это дало возможность путешествовать по самым отдаленным уголкам. На самом деле работу я уже закончил и совсем перестал ею заниматься. Все свое время я посвятил Энжи. Она наконец заговорила, начала нормально есть…
Тут я должен сделать признание. Однажды случайно (это было в парикмахерской какого-то маленького районного центра) я увидел вас по телевизору. Это было одно из многочисленных ток-шоу. Телевизор стоял посреди зала, и я мельком, как и другие клиенты, поглядывал на экран. Ничего не воспринимал, пока не увидел фотографию Энжи. Я едва удержался на месте!
Той ночью я не спал… К этому времени я уже знал, что Энжи ушла из дому, что у нее были вы. Но не больше. Я боялся расспрашивать ее. Мои расспросы вызывали у нее такие приступы отчаяния, что приходилось прибегать к лекарствам. Я мечтал как можно быстрее вывезти ее, показать лучшим психиатрам, которых знал лично.
В ту ночь после передачи меня мучил один вопрос: могу ли я отдать ее вам? Вопрос был риторическим. Мой ответ был однозначным. Но я видел ваши глаза! И если раньше считал вас деспотом и злодеем, то теперь это впечатление развеялось. Я понял: что-то не сложилось. Что-то на «высшем» уровне, о чем мне не стоит знать…
Вы, наверное, удивитесь, но я вас разыскал. Я хотел увидеть вас. Решение было нелогичным и почти женским. Ведь только женщины стремятся встретиться с соперницей. Чтобы убедиться, что она… моложе и красивее. Но у меня была другая цель: я хотел убедиться, правильно ли поступаю.
Перед отъездом у нас оставалось несколько дней, которые мы провели в столице. Энжи не выходила из номера гостиницы, я улаживал дела. Наверное, вы хотели бы узнать, пытался ли я разыскать ее родителей? Могу ответить: да. И тут все было мне на руку. Мать находилась в психиатрической лечебнице, у отца уже была другая жена, и, судя по телепередачам, он был погружен в политические игры. Итак, оставались вы. И я подстерег вас у подъезда. Да, я видел вас… Вы вышли, подошли к своей машине, постояли, закурив сигарету. Я впитывал каждое ваше движение. Только представьте, я подошел бы… и через час Энжи могла бы быть с вами. Я колебался всего одно мгновение. И в это мгновение я понял: не стоит. Не подумайте, что я говорю так, чтобы оправдать свой поступок. Нет. Если бы Энжи могла бы быть счастлива с вами, я бы отступился. Но в вашей стране я сделал много удивительных наблюдений: мужчины тут всегда требуют жертв. Этого я никогда не мог понять! У вас потрясающе красивые женщины, более того, они хотят вас, преклоняются перед вами, они стараются стоять в тени и подавать вам полотенце, несмотря на то что устают и страдают не меньше вашего. Из материнских рук вы переходите в руки своих невест, продолжая оставаться вечными детьми… Я не мог оставить Энжи в таком мире! Я не хотел, чтобы ей пришлось оправдываться перед вами… Ни сейчас, ни позже.
…Я отправлю вам это письмо, удалю ваш адрес и сразу же сменю свой. Когда Энжи вернется из больницы, она не будет помнить, что писала вам. Надеюсь, что это было последнее психотерапевтическое обследование…
Я заберу ее через несколько недель. Я знаю, что она сядет в кресло на нашем балконе, я заверну ей ноги пледом, и она будет смотреть на океан… А я буду смотреть на ее трогательную тоненькую шейку и чувствовать, что душа моя спокойна: я нашел то, чего мне не хватало в этом безумном мире.
И последнее. То, что труднее всего написать. Но я должен это произнести, а вы должны это знать: она не любит меня…
Прощайте!
