Ирина Лобановская - Жена из России
- Не знаю... - неуверенно пролепетала она. - Мне трудно рассчитать. Но сегодня наверняка ничего не получится...
- А когда получится? - продолжал настаивать Вовка. - И получится ли вообще?..
Маше стало жарко в жакете. Она расстегнулась и размотала шарф.
- Тык-тык-тык... Давно ль по-английски мы начали петь? Маленькие радости большой страны... - пробормотал Вовка. - Я не замечал раньше твоего страстного увлечения работой. По-моему, тебе на твою газету было всегда наплевать... Хотя я мог ошибаться...
- Это распоряжение директора института! - пошла дальше сочинять Машка. - Американец ему нужен позарез! Там какие-то темные дела... У меня на редкость вороватый шеф. Я обязательно должна увидеться с этим типом. Я позвоню тебе завтра на работу. Часов в двенадцать.
- Прямо бальзам на сердце, - снова хмыкнул Вовка. - Женские обещания страшно заманчивы и частенько безграничны и темны, как кавказские ночи. Ну, что ж... Я буду ждать и надеяться... Привет американцу!
Маша с трудом выдохнула, положила трубку и вылетела из дома, на ходу застегивая шубку.
До Конькова Маша добралась в девятом часу вечера. Скользя на опасных тротуарах, она стремительно долетела до нужного ей дома, взбежала по лестнице и позвонила. Дверь открыла простая женщина в фартуке и расплылась в улыбке.
- Маша? А он ждет!
Голос ее стал интимно-заговорщицким. Ей явно хотелось узнать побольше о своем квартиранте и о Маше, хоть каким-нибудь образом поучаствовать в развитии их отношений, а самое лучшее - стать Машкиной наперсницей и хранительницей всех ее секретов. Понятно почему... Стокгольм - город симпатичный.
Маня вошла и сняла жакет. Хозяйка, не дожидаясь вопросов, рассказывала без умолку. Сдать комнату Бертилу попросил ее мужа его очень далекий родственник из Таллинна, они не виделись уже сколько лет! Но почему бы не помочь хорошему человеку? Да и подзаработать немногою А Маша не знает, сколько Бертил может платить за сутки?
Маня покачала головой.
А надолго швед приехал?
Маша пожала плечами.
- Но это зависит от вас! - с нехорошей интонацией и неприятным смешком заявила хозяйка. - Меня зовут Татьяна.
- А вы говорите по-английски или по-немецки?
- Да ну что вы! - весело махнула рукой Татьяна.
- Значит, ваш муж?..
- И он не говорит.
- Но как же вы будете объясняться с постояльцем? Он не знает русского!
- Это уж мы выяснили! - снова засмеялась Татьяна. - Как-нибудь обойдемся на пальцах. Вроде глухонемых! Ничего, все получается! Да вы идите к нему, это там!
И Татьяна указала на закрытую дверь в конце крохотного коридорчика.
Маша неуверенно шагнула вперед и остановилась. Куда-то исчезла вся ее недавняя резвость и прыть. Зачем Маня все это затеяла?.. Ей снова стало страшно... Не лучше ли сейчас повернуться и уйти?.. Только сначала надо все-таки извиниться перед свалившимся на ее бестолковую голову женихом... Но как она сможет объяснить свое собственное легкомыслие?.. Что вообще она может объяснить...
- Стучите, не робейте! - сказала Татьяна. - Он не спит, просто отдыхает. Все вас ждет!
Ждет... Господи, прости...
На тахте, вытянувшись во всю длину, лежал высокий худой рыжеватый, цветом почти как Закалюкин, человек и спокойно смотрел на Машу.
- Ты уладила свои дела на работе? - спросил он. - Мне бы не хотелось, чтобы у тебя были неприятности из-за меня.
И он приглашающе хлопнул возле себя ладонью. Маша села рядом.
- Все нормально, там полный порядок, - сказала она и замолчала, не зная, о чем говорить дальше.
Повисла тревожная своей неопределенностью тишина. Маня судорожно размышляла. Что придумать и предложить? Отправиться вдвоем погулять? Поздновато... Тогда поездить по Москве, посмотреть метро... Или отложить все поездки и прогулки на завтрашнее утро?..
- Я договорилась на работе о маленьком отпуске, - сообщила Маша. Надо ведь хоть что-нибудь сказать. - Поэтому могу быть с тобой несколько дней.
Бертил безмятежно рассматривал ее светлыми глазами. А все-таки он очень похож на Закалюкина... Еще один очевидный флегматик...
- Но ты не потеряешь в деньгах? - чуточку обеспокоенно спросил он.
- Да нет! - махнула рукой Маша.
Похоже, ее жених думает только о деньгах и о работе... Остальное его не волнует. Наверное, он прав.
- Завтра, - начала Маня, - мы поедем на Красную площадь, покатаемся на метро и съездим на Воробьевы горы. Можно в Измайлово и в Донской монастырь. Или в Новодевичий. Еще "высотки", Третьяковка, Пушкинский... Много всего... Ты не возражаешь? У тебя нет своих собственных планов?
Бертил протянул руку и осторожно провел пальцами по ее щеке.
- Как у ребенка... - сказал он.
- Что? - не поняла Маша.
- Я говорю, Мари, у тебя кожа, как у ребенка. Такая же гладкая и нежная. На фотографиях это незаметно.
Маня смутилась.
- Ты согласен с моими предложениями?
- Ну, конечно, - пробормотал бывший моряк. - Будем смотреть город... Я здесь еще никогда не был, Мари...
Ровно в десять утра Маша снова примчалась в знакомую квартиру. Татьяна радостно поведала, что они уже позавтракали. Из кухни выглянул Татьянин муж в тренировочных штанах и майке и с большим интересом осмотрел Маню.
Кивнув ему на ходу, Маша, не раздеваясь, ворвалась в комнату Бертила.
- Привет! - крикнула она. - Ты готов? Поехали! Москва большая, и у нас не так уж много времени!
- Когда вернетесь? - спросила Татьяна, провожая и заискивающе заглядывая Маше в глаза.
- Вечером, - на ходу объяснила Маша. - Рассчитать трудно... Но не раньше семи.
На улице она внимательно оглядела своего жениха: светлый модерновый плащ и клетчатая шапка типа панамки.
- По-моему, ты слишком легко одет, - с сомнением сказала Маша. - У нас уже холодно. Ты не замерзнешь?
- Нет, Мари, - засмеялся Бертил. - Я военный человек.
- Ну да, - кивнула Маша. - Всю жизнь по морям по волнам... Но, насколько я знаю, это все были довольно теплые моря и нагревшиеся под солнышком волны. У нас совсем другие климатические условия. А в Швеции зимой тепло?
Они спустились в метро. Бертил охотно начал рассказывать о Швеции и о женах. Пришло время раскрыть все свои секреты. Вот только понравятся ли они его русской невесте...
- Мари, ты видишь эту женщину напротив?
Маша осторожно, чтобы не показаться невежливой, мельком взглянула на сидящую напротив даму. Ничего интересного: постное суровое лицо, неприступно-холодное выражение, сухо поджатые, бездарно накрашенные губы, грозная морщина между бровей, большие очки, безвкусная одежка...
- Это типичная шведка! - убежденно сказал Берт. - Точно так выглядит моя первая жена.
Маша покосилась на жениха. Если это правда, ему не позавидуешь. Теперь понятно, почему он быстро переметнулся к танцующей испанке. А потом начались его другие увлечения...
Слушать о них Мане быстро надоело, но, к счастью, Бертил вскоре забыл о женах, очаровавшись московским метро.
- Мари, я объездил полмира, - в восхищении и восторге повторял он, - но нигде никогда не видел такой подземки! Это музей!
Особенно потрясла шведа станция "Площадь революции". Она всегда ошеломляла всех иностранцев.
Берт в изумлении ходил вокруг фигур солдат, матросов и колхозниц, в замешательстве трогал металлические колени и ботинки и бормотал:
- Зачем же столько денег вкладывать в метро? Странно и неразумно... Но зато очень красиво... Я нигде никогда не видел такого метро!
Маше нравилось следить за его восторгами и показывать новые и новые фигуры.
Потом они любовались станциями "Белорусская", "Новослободская", "Маяковская", "Римская", "Измайловский парк"...
Когда Маша взглянула на часы, было начало первого. Вовка ждал ее звонка... Пожалей Вовку...
Она больно закусила губу - какой мерзкий вкус у этой американской помады! - и повернулась к Бертилу.
- Теперь в Кремль! А ты не проголодался?
Больше всего на свете ей мучительно хотелось броситься к автомату и набрать уже ставший привычным номер... И услышать знакомый голос: "Длиннушка, я жутко соскучился!" И чтобы он говорил с ней. Просто говорил, и ничего больше.
Берт невозмутимо улыбнулся.
- Кремль? Очень хорошо! А поедим мы попозже, еще рано.
"Мы все начнем сначала, любимый мой... Итак..." - вспомнила Маша.
Кого из двоих она сейчас имела в виду?.. Она сама не знала этого.
Антон даже не задумывался, сколько лет прожил рядом с Машей. Оказывается, не так уж мало. А не заметил он их потому, что они абсолютно ничем не отличались от всей его предыдущей жизни, никак не выделялись, не запоминались... Разве что родился сын...
Но к сыну Антон оказался равнодушным, не привязался даже за прошедшие годы, и только иногда, в очередной раз замечая за собой такое безразличие, начинал подозревать, что в его душе не хватает чего-то очень важного. Но эта мысль приходила и спокойно уходила, особенно не трогая и не задевая его своей откровенностью, своим нехорошим смыслом, не причиняя боли и не оставляя сомнений и страданий. Антон всегда жил ровно и безмятежно и продолжал так жить.
