Пол Боулз - Полночная месса
Когда они разместились в отеле, Малика спустилась вниз к конторке портье. Она собиралась навестить мать вечером, когда та наверняка будет дома и появится веский предлог не оставаться надолго. Она собиралась забронировать две комнаты в Тетуане на ночь — для себя и Сальвадора, а утром вернуться в Танжер. Портье сказал ей, что на пляже в миле от ее города открылся новый отель. Она попросила позвонить туда и забронировать номер.
Комната мисс Гальпер была чуть дальше по коридору. Малика постучала и сказала, что уедет часов в пять, чтобы поспеть в отель до темноты.
Мисс Гальпер пытливо взглянула на нее.
— Хорошо, что вы делаете это сейчас, чтобы потом об этом не думать, — сказала она.
— Вы можете здесь развлечься, — сказала Малика. — Можете сходить в бары.
— Нет, спасибо. От здешних мужчин у меня мурашки. Они все пытаются заговорить.
Малика пожала плечами:
— Какая разница? Вы же не понимаете, что они говорят.
Ну и хорошо, думала она. Непристойные замечания, которые мужчины отпускали вслед женщинам, казались ей отвратительными и возмущали ее. Повезло мисс Гальпер, что она совсем не знает арабского.
Она торопливо попрощалась и поспешила в свой номер. Предстоящая встреча с матерью тревожила ее. Машинально она положила что-то из одежды в сумку, собранную на ночь. По пути обналичила несколько дорожных чеков, и вскоре они с Сальвадором катили в Тетуан.
Шарфы белых облаков тянулись от горных пиков. Сальвадор критиковал узкое шоссе. Малика вполуха слушала его жалобы. Ее сердце учащенно билось. Неправда, что она возвращается помочь матери: она едет, потому что такова судьба. Со дня бегства видение триумфального возвращения не покидало ее: она окажется живым свидетельством, что мать ошибалась, и она не такая, как другие девочки в городке. Теперь, когда момент приближался, Малика стала подозревать, что визит обречен на провал. Увидев ее, мать не почувствует радость — только неприязнь и горечь оттого, что она была с назареями.
— На Пилипинах дороги лучше этой, — заметил Сальвадор.
— Не гони, — сказала она.
Они обогнули Тетуан и свернули налево на дорогу к ее городу. В машину врывался морской ветер.
— Бисмилла, — прошептала она чуть слышно, ибо теперь наступил решающий момент путешествия.
Она поняла, что уже город, только когда они оказались на главной улице. Тут были большие новые здания и яркие огни. Все выглядело совсем иначе. Мысль, что за время ее отсутствия город мог измениться, не приходила ей в голову: меняется она сама, а город остается застывшей декорацией, помогающей определить и измерить ее преображение.
Через пару минут они прибыли в новый отель, раскинувшийся на пляже в свете зеленых прожекторов.
XXIIВскоре Малика обнаружила, что это не настоящий отель. Нельзя было заказать еду в комнату, а в столовой подавали только закуски. Перед тем, как поесть, она влезла в джинсы, купленные в Лос-Анджелесе по совету мисс Гальпер. Она надела свитер, а голову укутала шелковым платком. В таком наряде она чувствовала себя совершенно неузнаваемой.
Сальвадор уже ел за стойкой. Она присела рядом на табурет и заказала пинчитос[39]. Ее желудок протестовал от мысли о еде, но она жевала и глотала мясо, потому что научилась, что для хорошего самочувствия нужно регулярно питаться. Скрежет радиоприемника на краю стойки мешался со скучным, монотонным шумом волн, набегающих на песок. Если ее мать взбесится и кинется на нее с кулаками, она пойдет прямо к Мине Глагге, отдаст ей деньги, и с этим будет покончено. Она подписала счет и вышла против ветра к машине.
Новый облик города обескуражил ее. Рынок перенесли, его нигде не было видно, и Малику возмутило такое предательство. Сальвадор оставил машину на заправке, и они пошли по узкой улочке к дому. Фонари горели только в начале пути; дальше стало бы совсем темно, если бы не луна. Сальвадор посмотрел вперед и сказал, что лучше пойти назад и вернуться сюда утром.
— Жди меня здесь, — сказала она твердо. — Постараюсь не задерживаться. Я знаю дорогу. — И быстро пошла вперед, не успел он возразить.
Пройдя по пустой, залитой лунным светом улице, она добралась до маленькой площадки, откуда — по крайней мере, днем — был виден дом ее матери, стоящий на краю оврага. Теперь же, казалось, лунный свет вообще не падает на него: она не заметила ни малейших признаков дома. Она поспешила дальше — ее уже охватило кошмарное предчувствие — и остановилась, недоверчиво приоткрыв рот. Дома не было. Даже земля, на которой он стоял, исчезла. И дом Мины Глагги, и все дома на краю оврага пропали. Бульдозеры сотворили новый, опустошенный пейзаж — огромную насыпь земли, пепла и мусора, которая уходила вниз ко дну оврага, Домик с садиком когда-то был как раз под тем местом, где теперь стояла она. Почувствовав, как сжимается горло, она сказала себе: его больше нет.
Отвернувшись от бессмысленной пустоши, она пошла назад, снова оказалась на площадке и постучала в дверь одного из домов. Женщина, открывшая дверь, была подругой матери — ее имя Малика забыла. Она с отвращением посмотрела на джинсы Малики и не пригласила ее войти. Они поговорили на пороге. Бесцветным голосом женщина сообщила, что ее мать умерла больше года назад, во время Рамадана.
— Повезло ей, — добавила женщина, — что не дожила до того дня, когда снесли ее дом, чтобы построить новую дорогу.
Кажется, сестра Малики уехала в Касабланку, но точно она не знает.
Женщина прикрыла дверь, почти захлопнула. Малика поблагодарила ее и пожелала спокойной ночи.
Она подошла и встала на краю мусорной кучи, глядя вниз на однообразную гладь склона, нереальную даже в ярком свете луны. Ей пришлось закрыть глаза, чтобы остановить слезы, которые все текли, хотя ей это и казалось странным, потому что она не горевала из-за матери. Потом она все поняла. Это не из-за матери ей хотелось плакать, а из-за себя. Теперь не осталось никакой причины что-либо делать.
Ее взгляд бесцельно скользнул по мрачной равнине к далеким горам. Хорошо бы погибнуть здесь, в том самом месте, где она жила, оказаться погребенной вместе с домом под омерзительной кучей. Она пристукнула по краю каблуком, потеряла равновесие и заскользила вниз по отвалам пепла и гниющих объедков. В этот миг она была уверена, что это наказание за то, что секунду назад хотела умереть: от ее веса проснулся оползень, он потянет ее вниз и похоронит под тоннами мусора. В ужасе она замерла, прислушиваясь. Что-то тихо шуршало и щелкало вокруг, но вскоре все звуки стихли. Она выкарабкалась обратно на дорогу.
На луну стало наползать облако. Малика поспешила наверх, к уличному свету, где ждал ее Сальвадор.
1976
перевод: Дмитрий ВолчекВоды Изли
Никто бы и не догадался, глядя на эти две деревушки, раскинувшиеся одна выше другой на солнечном склоне горы, что между ними есть какая-то вражда. И все же, если приглядеться внимательней, можно заметить, как по-разному они обе вписываются в пейзаж. Тамлат — выше, дома там отстоят друг от друга дальше, а между ними растут деревья. В Изли же все скученно, поскольку места не хватает. Вся деревня, похоже, выстроена на глыбах да откосах. Тамлат окружают зеленые поля и луга. Он наверху стоит, там долина шире, для хозяйства — простор, вот люди и живут хорошо. А в Изли все сады — на террасах, карабкаются вверх, как ступени крутой лестницы. Как бы там ни старались селяне овощи-фрукты выращивать, им никогда не хватало.
Словно бы в утешение за несчастливое место за деревней бил большой родник — вода его была самой сладкой во всей округе. Излийцы утверждали, что он невероятно целебный; тамлатцы же эту мысль отвергали, хотя и сами частенько спускались набрать домой воды в свои бурдюки и кувшины. А забор вокруг источника ну никак не поставишь — иначе б излийцы давно уже его так огородили, что никто, кроме своих, и близко подойти бы не мог. Если б только тамлатцы признали, что в Изли вода лучше, их бы со временем уговорили менять ее на какие-нибудь овощи. Но они нарочно об этом никогда не упоминали и вели себя так, будто источника не существует вовсе, — вот только за этой водой ходили как ни в чем ни бывало.
Ближе всех к источнику лежал участок человека по имени Рамади. Говорили, что он — самый богатый в Изли.
По меркам же Тамлата, его даже обеспеченным назвать было нельзя. Но единственной лошадью на все Изли была его черная кобыла, а в саду на восьми разных уровнях росли двадцать три миндальных дерева, и на каждой террасе он вырыл канавы, по которым текла чистая вода. Кобыла его была очень красива, и он ее холил. А когда надевал белый селам и выезжал на ней из деревни, излийцы говорили друг другу, что он похож на самого Сиди Бухаджу. Очень лестный комплимент, поскольку Сиди Бухаджа был самым главным святым в этой местности. Он тоже носил белые одежды и ездил на черной лошади, хотя его лошадь была жеребцом.
