Александр Силаев - Рассказки конца века
ДОБРЫЙ ШАРИКОВ
А что Шариков? Его разоблачили в конце 1980-х, и быстро выяснилось, что это почти человек, ну, в крайнем случае, друг его… Пришли, назовем их, Бобиковы. Старый добрый Шариков хотел, чтобы честные, умные, усердные люди… поделились с ним, говном, поровну. Бобиковы решили, что это неоправданный гуманизм, и предложили, чтобы честные, умные, усердные люди шли в направлении хуя, чтобы вообще не делиться. Потом они решили, что это они — умные и усердные. Что вот это называется ум, вон то называется усердие. И всем рассказали. И все поверили. Неверующим жгли особые клейма, мол: шариковы.
Верните мне его, что ли. Для начала.
ЗАПАД
Мераб Мамардашвили, философ, рассказывал такую историю. Какие-то перебежчики спасаются от фашистов. И вот на ночь спрятались в избушке, а утром подъедет лодка, и заберет. А может, не заберет. Может, за ними завтра придут и, соответственно, расстреляют. А может, и сегодня еще успеют.
Что делают эти двое, кажется, мужчина и женщина? Они моют в избушке пол, потому что он очень грязный. Нельзя же ночевать в комнате с грязным полом. Не помню, какой они конкретно национальности, но европейцы… Мераб Мамардашвили был восхищен. Собственно, все это грузин рассказывал русским с целью укора — вот, как надобно… А вы? Ну, точнее, а мы? Философу хотелось быть европейцем.
Мне не хочется — я такой. И тревожит меня, что в России начнут появляться люди, похожие на тех двух. Думаю, как родину от них уберечь, от психов-то ненормальных.
И не я один патриот, много нас, патриотов. Уж лучше в родном говне, нежели так — полагал, наверное, Василий Розанов. И пусть Мамардашвили посильнее будет, не смутило бы то Василия Розанова…
БОГ
Это такая штука. Вот, скажем, нет автобуса: помолился, вот тебе и автобус. Или там заболел когда. Или, не дай бог, при смерти. Тогда оно и не грех. Бог — он в хозяйстве нужен. Нужнее дуршлага, точно.
Россияне эту штуку просекли. Президент по сравнению с Богом — чух, фуфло, капрал пластилиновый. Он, что ли, в смерти поможет? Или он автобус пошлет? тройку-то?
Ценная, короче, штука: полезная и безвредная. А вот те, кто дуршлагу молятся, выше Бога ставят, так это козлы какие, или, может быть, пидерасы. Или они жизни не знают; тогда еще ничего.
2000, 2003 гг.Классная разборка
Независимое расследование текста «Плевок тебе в душу».
Данное изыскание представляет собой поиск живой души в рифмованном тексте «Плевок тебе в душу». Упомянем сразу: следов души так и не обнаружено, зато душевность найдена как скрытая субстанция. Душевность ищется по формуле: если из двадцати строк рифмованного текста отнять двадцать комментариев и перегнать смысл, на дне образуется белесоватый осадок, при его обсуждении выделяется едкий газ — это и есть элемент душевности, или, как ее ошибочно называют, духовности.
Мы начинали работу как заказное исследование текста, но судьба одернула нас и жанр переменился — теперь это (по всем признакам) независимое расследование.
Более того, первое название — «Внеклассная медитация» — пришлось оставить. Это вызвано тем, что изменился характер восприятия работы. Сначала она была инструментом индивидуальной медитации вне учебных групп… но с переломного этапа стала оптимальной темой групповой разборки в классных условиях.
Итак…
Плевок тебе в душу[1]Мне удивительны[2] козлы и педерасты,[3]
Несущие херню по деревням,[4]
Мне удивительны задроченные касты,
И пизданутые — не по своим годам.[5]
Мне удивительна мудацкая равнина,[6]
Пропитанная блядством[7] и тюрьмой,
Мне удивительны заебки карантина[8]
И путешествие с хуевенькой сумой.[9]
Мне удивительно отсутствие начала[10]
И неизменно засраный конец,[11]
Мне удивительно похмелье после бала[12]
И неформальный русский бог Пиздец.[13]
Мне удивителен обычай мордобоя[14]
И через жопу сделанный заказ,[15]
Мне удивительна обыденность разбоя[16]
И выставленье срани по показ.[17]
Мне удивительна родимая природа,
Мне странен охуительный мороз,[18]
Мне удивительно, что продолженье рода
Дает слова для матерных угроз.[19]
P.S. Для тех, кто еще не понял.
«Классная разборка» — отнюдь не глумливая акция, а прямо обратное ей. Это попытка издевки над самой возможностью издевки в литературе, однако — полностью провальная, в чем и заключалась ее задача, с блеском выполненная.
Иными словами, есть целое направление, глумливо хохочущее в нашей литературе, у него есть свой арсенал технических средств — в данном случае арсенал направлен против самого направления (условия, при которых это вычитывается, предоставлены выше), однако ситуация такова, что побеждает арсенал, а не одна из сторон. Этим доказано главное — цинизм и непорочность подобной техники, при этом доказано не нами, а техникой.
Как вы поняли, мы с Силаевым здесь даже не проходили.
«Величественные вещи требуют, чтобы о них говорили величественно. Величественно, то есть с цинизмом и непорочностью…»
Ф. В. Ницше, «Воля к власти», первый абзац. 3 марта 2001 годаПримечания
1
Начнем с названия — кто плюет и куда? Название забавно тем, что шокирует: но все-таки — о чем?
Первое, что приходит — автор плюет в душу читателю. Автор уточняет: тебе… Однако текст — это и товар. Кто предлагает товар, плюющийся в душу? Много логичнее догадаться, что кто-то плюнул в душу самому автору, а текст — рефлексия на плевок. Причем кто плюнул, можно без труда догадаться.
Но первый смысл все равно корреспондирует со вторым, и с третьим — получается, что есть некая сила, что постоянно плюется в любую душу, и текст о ней.
Соответственно, есть и нечто, куда плюют. Таковы границы реальности. Все дальнейшее — описание границ и пределов. А также производных и интегралов… нашей социальной, душевной жизни.
2
Не правда ли, удивительное слово?
3
В данном случае автор показывает банальный случай словесного приключения. Очевидно, что толерантно мыслящий человек не может иметь претензий к сексуальным девиациям, будь то гомосексуализм, или другие случаи. Данное понимание имплицировано в межтекстуальное пространство стихотворения, служащего единственным местонахождением его смысла, и довольно прозрачно для искушенного читателя. Однако, и это в свою очередь также явно имплицировано в мировоззренческую позицию автора, допущение ненормативной лексики в литературные тексты не только правомерно, но и — в некоторых ситуациях — откровенно желательно.
Подобный вывод спровоцирован общей констатацией ситуации слова на рубеже веков, ситуации откровенного кризиса, вызванного неспособностью литературы выдержать энергетическую конкуренцию с альтернативными формами репрезентации реальности. Автор, по всей видимости, полагает себя не только осознающим кризис, но и способным — хотя бы отчасти — противопоставить ему свою технику, ориентированную на поиск дополнительных возможностей в деле усиления драйва. Использование матерной лексики — лишь один из приемов.
Также очевидно, что автор принимает элементарную истину постмодернистского осмысления: смысл любых слов находится не в словах, а в пространстве языка, то есть — между слов, и матерные конструкции сами по себе лишены смысла, приобретая таковой лишь в контексте. Контекст меняет значение любых слов, и тот же мат в замкнутом языковом пространстве народа, на что прямо и указывает последняя строка, служит прежде всего показателем экзистенциальной ущербности, слабости человеческого духа, живущего в рамках данной ограниченности. (Как известно, язык социальной общности всегда служит коррелятом ее онтологической проработанности, и, учитывая общее состояние языка так называемых «простых» россиян, можно сделать естественный и нелестный вывод о душевных качествах богоносца — настолько радикальный, что напрашивается вопрос на предельной грани презрения: а можно ли считать и их носителями человеческого достоинства? — очевидно, что гражданами — в терминах гражданского общества — нельзя точно…)
